... вот опять ни звонка, ни вестей.
У любви твоей девичья память.
От тоски нескончаемых дней
я устал задыхаться и плакать.
Если так можно всё забывать –
Бог с тобой. Мне дороже свобода.
Я устал жаться к окнам и ждать
неизвестно какого исхода.
Ложь и нежность твои испытав,
твоим холодом вусмерть простужен,
я устал для вечерних забав
быть вторым, невзаправдашним мужем.
До кости онемевшей рукой
накрестившись впотьмах людной церкви,
я устал вырываться душой
из объятий безверия цепких.
Слишком, кажется, я полюбил
простодушно, забывши про гордость,
до дрожанья поджилок и жил
твой обманчиво искренний голос.
Сонных дней и бессонных ночей
цепь должна наконец оборваться.
Не хочу быть игрушкой ничьей.
Я устал ревновать и метаться,
как в бреду, ожидая твоих
телефонных звонков по неделям.
Никому не желаю таких
крестных мук и воскресных безделий,
когда целыми днями живёшь,
как в тюрьме, предвкушеньем свиданья,
в каждом звуке, бросающем в дрожь,
в каждой точке всего мирозданья
ожидая всегда одного –
каблучков твоих лёгкого цока…
И не нужно любить никого.
Все мы дальни, и все одиноки.
Вот уже и проходит февраль.
Всюду ночь. На углу возле дома
только вьюга качает фонарь.
И опять нескончаемо долго
вести нет от тебя никакой
и молчит телефон, как могила.
Разве ты теперь стала чужой,
разве ты уже всё позабыла?
И, как в школьной контрольной, теперь
ничего невозможно исправить?
Всюду холод. Но я решил дверь
просто так незакрытой оставить.
Я тебя ожидаю, дружок,
с той же прежней любовью и мукой.
И всё так же кружится снежок,
как и в день перед нашей разлукой.
В полумгле, за макушкой холма
ни души на бескрайнем просторе.
Лишь устало ложится зима
белым телом на чистое поле