С каждым годом всё больше (и очевидней!) Анастасия Цветаева выходит из "лучезарной" тени сестры своей Марины. Всматриваюсь в лицо Анастасии Ивановны (снимок на обложке книги «Воспоминаний», сделанный с односторонней подсветкой) - так тверды и глубоки морщины, что взор её как будто бы светится сквозь кору Мамврийского дуба!
Когда-то в католическом пансионе, в Лозанне, ей поручили в любительском представлении для детей «Приезд тётушки» сыграть главную роль – маленькой, горбатой и старой тётушки. Поначалу дети встретили её настороженно и недружелюбно, но «тётушка» всех очаровала своей удивительной добротой. В апофеозе спектакля девятилетняя «тётушка» Анастасия говорит: «Нельзя судить о дереве по его коре!», - и дети радостно с ней соглашаются. Соглашаюсь и я, глядя на «кору» лица, и явственно вижу, что Настя (а по-домашнему – Ася) сыграла, ни мало, ни много, а свою судьбу.
Встречая её строгий взгляд, припоминаю строки, написанные Анастасией Цветаевой в 40 лет:
Гляжу на мир внимательно и строго,
Быть может, вижу многое до дна,
А человека я ещё с порога
Опознаю. Есть трусы, есть борцы
За правду. Есть ещё – но с полуслова
Лишь тот, кто без оглядки верит в Бога,
Поймёт меня – и свет во все концы.
Близ тех, кто верит в Бога, выражение «борцы за правду» звучит, конечно же, иронично. Но кто ж в том страшном 1934 году, да и сегодня, 70 лет спустя, в эпоху "разнузданно-стыдливую" – может без оглядки верить в Бога? Горсточка юродивых? И кто ж поймёт Вас, милая Анастасия Ивановна?!
В Вашей юности, столь горячо порывистой, с высоты седых воспоминаний, конечно же, нетрудно углядеть радикальную возможность поворота к Богу. Но тогда бы нужен взгляд уж никак не путаника (хотя и гениального!) Розанова. А Вы вкусили от его «тёмных лучей» и… «Дорогой Василий Васильевич! – написали ему. – Только что кончила Ваше «Уединённое». Вам 59 лет, а мне 19, но никакой разницы, потому что Вы пишете о том, что ВНЕ (выделено А.И.Цветаевой – Г.К.) возраста, и Ваша книга - родная…». Розанов откликнулся тотчас: «Настя, - писал он, - как ты? Что ты пережила? Откуда такой ГЛУБОКИЙ (выделено В.В.Розановым – Г.К.) тон в 19 лет?..».
И Анастасия кинулась в Петроград, и в долгом вечернем разговоре с глазу на глаз буквально «сшибла с ног» изощрённого метафизика:
- А всё-таки, Василий Васильевич, - сказала она ему в безоглядной отчаянности, - я чувствую, что больше вам сил отдаю, чем вы мне! Что до конца, до самой глубины вы меня не поняли. Нет, постойте, дайте сказать! Если бы поняли по-настоящему, вы были бы счастливы мной! Я была бы вам драгоценной находкой! Весной в вашу старость! А вы…
Розанов обескуражен. Но смотрит ласково, советует ей прочесть его «Людей лунного света».
- Нет, ты – не бархат, ты – шёлк, - говорит ей на прощание. -Шелестящий шёлк. В тебе есть тончайшая сталь – твой лунный свет!
Через 70 лет Анастасия Ивановна припомнит и отъезд: «Я стою у окна в поезде, ночь, полёт… Курю. Петроград тает лунной мглой».
Ох, уж эта луна! В волнах лунного света с упоением купалась творческая интеллигенция «серебряного века»: какой он влекущий, какой усладительный! Чистое инфернальное серебро! То есть – тьма, принимаемая за свет. А на языке церковном – прелесть.
«Я всё реже молюсь, - вспоминает о том времени 80-летняя старица, - всё отчётливее отвергаю Бога». С кем, как говорится, поведёшься… А водилась юница с заигрывающими тогда со тьмой модными поэтами: Максом Волошином, Эллисом, Аделаидой Герцык, прозванной «сибиллой»… Была знакома с Андреем Белым, Брюсовым, Садовским… А гениальная сестра Марина? В те годы совершенная «наполеономанка», которая, по словам же младшей сестры, тогда « в непомерной гордости легко и пылко делала зло» и - «нелегко на добро сдавалась!»?..
Юная Анастасия напишет атеистическую книжицу с гордым названием «Королевские размышления» и пошлёт её маститому философу Льву Шестову. Через три дня «пожилой бородатый философ с печальными глазами» сам привезёт прочитанную рукопись. «Я бы хотел, - скажет он, - чтобы ваша рукопись стала известна России, и я предлагаю вам письмо моё о ней в любой толстый журнал». Анастасия, как и сестра её, была горда - и от протекции пылко отказалась: «Хочу войти в литературу самостоятельно!».
Как и сестра… Они с сестрой жили тогда чуть ли не в абсолютном смысле «душа в душу». Видели часто одни и те же сны! Анастасия знала все Маринины стихи наизусть. Они и выступали на литературных вечерах вместе – в один голос, в одной интонации, одновременно! «И всегда на бис», - вспоминает Анастасия Ивановна. Но пути их расходились всё дальше и дальше. Марина уже в 1911 году пророчески напишет:
Две неразлучных к разным долям
Помчатся в разных поездах.
Здесь не место для исследования этих «разных доль». Скажу лишь, что судьбы сестёр разнились духовно всё резче и резче, хотя, на первый взгляд, до 1922 года будто бы и «рядились в одни и те же одежды». Анастасия – в исканиях своего земного счастья: слава и любовь, рождение сына, разлука, вторичное замужество, роковая страсть… рождение второго сына и почти одновременная смерть мужа и младенца… Новые поиски любви … Миллион терзаний! Но ведь что-то тайно духовное, совсем не такое, как у Марины, накапливалось и, наконец, пролилось в душу. Как в пушкинском «Страннике»: «Я вижу некий свет!».
На 28-ом году жизни Анастасия отсекает все «страстные утешения» - и принимает обет: ни курева, ни мяса животных, «твёрдость в одиночестве, невозврат в лоно семейной жизни и уход от сексуальной близости». Эту внешнюю сторону «тесного пути» она сделает неприметной: только посвященные знали, что эта красивая, общительная и весёлая женщина живет как аскет.
Что же сказать тогда о стороне внутренней – духовной? Глубока криница! Недаром крестный сын Анастасии Ивановны архимандрит Виктор (Мамонтов) твёрдо обронил: «Анастасия Цветаева была и остаётся фигурой таинственной!».
Что мы, например, знаем о её трудах молитвенных? Литературный секретарь Анастасии Ивановны – Станислав Айдинян опубликовал такое свидетельство:
«В её небольшой московской квартире… над кроватью, скрытой за ширмой – большой иконостас: лики Христа, Божией Матери, православных святых…
Бывает, засидишься за срочной работой вместе с Анастасией Ивановной – за правкой рукописи, и она не отпустит в ночь, забеспокоится, уложит в кухне, и из комнаты долго слышны тихие слова молитв. Сколько бы раз среди долгой молитвы ни задремала, вздрогнет, проснётся и продолжит – до конца.
В воскресенье в сопровождении кого-нибудь из друзей – непременно, если не больна – в церковь – исповедаться, причаститься. За советом обращается к своему духовному отцу, священнику».
Промыслом определено было рабе Божией Анастасии пройти все адовы круги ГУЛАГа, а затем – и по хрущёвской слякоти, и по ухабистым дорогам иных советских "свобод". Почти столетней старицей ( ведь ушла она совсем недавно - в 1993 году, 5-го сентября), Анастасия Ивановна пожила и во дни «демократических свобод», издав, на удивление всему миру, книгу первоклассной прозы - «Неисчерпаемое». Щедрая и талантливая душа! Но сколько же (и каких!) её даров было у нас похищено! При аресте, как вспоминает Анастасия Ивановна, у неё изъяли целый сундучок рукописей – романов, повестей, сказок. «Приобщили к делу» и её перевод «непереводимой» (по сложности стиля) книги Томаса Карлейля «Heroes and heroworship». Михаил Михайлович Морозов (который вырос из Мики Морозова – помните его портрет кисти Валентина Серова?) - блестящий знаток английской литературы, выдающийся шекспировед называл цветаевский перевод «конгениальным». И все эти богатства затеряны (или хранятся?) в недрах лубянских архивов!
Анастасия Ивановна попыталась воссоздать роман, написанный в гулаговской «шарашке», и от которого, по её словам, сохранились лишь «руины». Речь о романе «Amor» - этой исповеди женского сердца. Впрочем, у Анастасии Ивановны всякое (по её обету!) слово правдиво, а сказанное о себе – исповедально.