Слушать родину

Валерий Савостьянов
                С О Д Е Р Ж А Н И Е

1. «Куст смородиновый спел…»
2. Молчащая деревня
3. Смута
4. Век волков
5. Дефолт
6. Страна
7. Два фонаря
8. Суглинок
9. «Ты спасти меня хотела от сглаза…»
10. Суд сердца
11. Мечты
12. Месть
13. Волк
14. Декабрист
15. Отцы и дети
16. Спящая царевна
17. «Чтоб России возродиться…»
18. Разведка
19. Ненависть
20. Великая голубизна
21. Гимн Союзу
22. Я, рябина и наш разговор
23. Канул век
24. Однолюб
25. Красота твоя непарадна
26. Пчёлы
27. Размышления о государстве
28. Песня
29. Великий Май
30. Москве
31. Читая Смелякова
32. Пушкинский посох
33. Гоголю

Кроме того, стихотворения, связанные с этим циклом «СЛУШАТЬ РОДИНУ», есть:

в цикле «ИЗ АНТОЛОГИЙ» — «Советский Крым», «Адрес», «Гарвардские мальчики», «Ты плачешь, Доминго Плачидо…», «Разговор с другом», «Нищие», «Примерка», «Рекомендация»,
в цикле «ДЕДОВЫ МЕДАЛИ» — «Старшиновская пехота», «Гнёзда ласточек-береговушек…», «Я был рождён во времена…»,
в цикле «ИЗ ДНЕЙ ПОЭЗИИ» — «Мамочка, ты хоть немножко рада…»,
в цикле «СТИХИ О ТУЛЕ» — «В Пушкинском сквере», «В сквере коммунаров», «Криволученские излуки»,
в цикле «О СТИХАХ И О ПОЭТАХ» — «Будильник», «Быть бедными», «Атлантида», «За неделю антологий…», «Совет поэтов», «Слово», «Памяти Николая Дмитриева», «Донской»,
в цикле «РУССКАЯ ВЬЮГА» — все стихотворения.



*   *   *

Куст смородиновый спел —
Рву смородину.
Если в чём и преуспел —
Слушать родину.

Верить, сколь ни посулит
Спелой сладости.
Делать, что она велит
В горе,
В радости.

Сердцем дым её вдыхать,
Будто кроною...

Как её не услыхать,
Нашу,
Кровную?


М О Л Ч А Щ А Я    Д Е Р Е В Н Я

В этих лицах морщинистых, в этих очах
Боли нету — давно разучились кричать
И надежда уже в них не стонет.
Твёрдо сжатые рты, сигареточный чад.
Эти люди умеют сурово молчать,
Согласятся, коль вздумаешь их поучать —
Просто спорить, считают, не стоит.

Просто знают и хлебу, и слову цену,
Просто слышали столько — последних! — ЦУ,
Столько видели кожаных курток,
Столько френчей, плащей, столько фетровых шляп,
Столько их «вообще», но с подтекстом: ты — раб,
Свято право мандатами машущих лап
Шарить в избах, и в саклях, и в юртах!

В первый раз я не знаю, что нужно сказать.
Неужели, и вправду, язык развязать
Можно им лишь сивухой и брагой,
Неужели же это народ-исполин,
Внуки тех, что помещиков гнали с перин,
Сыновья удальцов, штурмовавших Берлин,
Породнённых с Варшавой и Прагой?

Разве прадеды в сечах тупили мечи
Не за волю святую?
А вы на печи —
Знай полёживай, семечки лузгай?
Третий год перестройки, а вам хоть бы хны:
Домолчитесь — дождётесь гражданской войны,
Вон уж вилами балуют ваши сыны.
Мало пролито кровушки русской?

Что же вы, мужики? Что же вы, земляки?
Иль порвём, как пропойца рубаху с тоски,
На портянки державное знамя?..

Но один просипел вдруг: «Слышь, паря: ты брось.
Мы ведь знаем: ты тоже крестьянская кость.
Не по тем — твоя грусть, не для тех — твоя злость.
Лучше ты помолчи вместе с нами...»

                до 1991


С М У Т А

Всё, что предками–героями
Завоёвано, построено,
Нажито и нам доверено —
Смутой по ветру развеяно.

Семена звенят по быльнику,
По траве бурьянной стелятся…
Телевизор холодильнику
Врёт! А старому не верится, —

Ладно уж во власть приличную
Или в думу легитимную, —
Даже в самую обычную
Сытость радиоактивную…



В Е К    В О Л К О В

Что задумался, друг,
Новым дням не рад?
Или я ошибаюсь — ты рад?
Человек человеку вчера был брат,
А сегодня волк, говорят.

Говорят: учись в новый век волков
Волком быть.
И уже теперь
На зелёном знамени боевиков
Этот хитрый жестокий зверь…

Собирались мы в зоопарк давно,
Так пойдём с детьми в выходной.
Волк — почти большая собака, но
Взгляд, заметь, у него иной.

В нём холодный, как у людей–волков,
Блеск презренья: один бросок —
И ты станешь добычей его клыков,
Превратишься в мяса кусок.

Значит, врали вчера нам, как ныне врут —
Говорили: так жить нельзя! —
Разве легче нам, если нас пожрут
Принцы–волки   и   волки–князья?

Неужели ж теперь, закадычный мой,
Выть по-волчьи нам, жизнь повидав?..
Я хочу назад, я хочу домой —
В старый добрый  век–волкодав!



Д Е Ф О Л Т

                Памяти школьного товарища
                Константина Гейна

Лучший в школе математик,
На заводе — лучший спец,
Шахматист, мудрец, прагматик,
Сыновей двоих отец,
В девяностые метался,
Чтобы выжила семья.
Взял кредит — и просчитался.       
И печальна быль сия.

И осталось только фото,
Где в гробу товарищ мой, —
Как свидетельство дефолта
Демократии самой…

Моют сталинские кости,
О репрессиях кричат,
Говорят о Холокосте…
А об этом все молчат!


С Т Р А Н А

Нам не дано другой страны:
Она — такая.
С ней вместе стынь и жди весны,
Не упрекая.

И не пытайся понимать,
Она — абсурдна:
То осторожна, словно мать,
То безрассудна.

То умоляет: «Не убий!»,
Рожая тройню,
То вдруг — сурова, как Сибирь,
Пошлёт на бойню!..

Из роты, порванной свинцом,
Один спасётся, —
Над ним наседкою с яйцом —
Дрожит, трясётся.

«Ах, у тебя горячий лоб:
Не свинка ль, сынка?..»
А у того в глазах — сто роб:
И все — из цинка!..


Д В А     Ф О Н А Р Я

В раннюю снежную ночь ноября
Светят под окнами два фонаря,
И раздражённая вьюга —
То награждает их царским венцом,
То окружает их плотным кольцом
Так, что не видно друг друга.

Я эти вьюжные ночи люблю,
Долго читаю и долго не сплю,
Долго смотрю за окошко,
Где, неподкупные, светят во мрак
Два фонаря эти…
Каждый бы так
В деле своём хоть немножко.

В смутное время, где пряник и кнут —
Выше закона,
Где празднует плут, —
Если ты принципиален —
Ты ненормален, смешон ты!
А зря!
Так ведь останутся два фонаря
Средь заметённых развалин…



С У Г Л И Н О К

                Василию Александровичу Стародубцеву

Ноябрь. Прозрачные леса.
Холодный иней на тропинке.
И след ребристый колеса
На вязком вспаханном суглинке.

Суглинок, помня след волков,
Следы своих — лосей и рыси,
В лес не пускает чужаков
На их надменной «Мицубиси».

Коль мы сдержать их не смогли,
И капитал жирует крупный,
Он — русской проданной земли
Последний рыцарь неподкупный!..



*   *   *

                Софье Киселёвой,
                поэтессе и сказочнице,
                без вести пропавшей в наше  «мирное  время»

Ты спасти меня хотела от сглаза:
Подарила талисман–оберег.
И в ушах твоя последняя фраза:
«С нами рядом — добродетель и грех...»

Неужели не найдется свидетель
И могильный не отыщется холм,
Где убийца твою добродетель
Притушил своим смертным грехом?

Я хотел бы постоять на могиле,
Я хотел бы цветы принести…

Говорят, что за квартиру убили.
Нет!
За то,
Что всех мечтала спасти!..


С У Д     С Е Р Д Ц А

                Памяти Сони Киселёвой

Слёзы есть — не надо соли,
Слово есть — не надо перца!
Каждый день — поминки Сони,
Потому и плачет сердце.

Потому глядит с укором
На творящееся  нынче,
О суде мечтая скором:
Не Всевышнего —
А Линча!..



М Е Ч Т Ы

Не ищи в толпе ты, не выглядывай
Ту — с наивной детскою душой,
Ту — с мечтой о шубе леопардовой,
О машине белой и большой;

Ту — с мечтой: родиться б англичанкою!,
С тягой к языку их и к вещам,
Что считал ты жуткою мещанкою,
Но, любя, за искренность прощал…

На запястье синенькая веночка, —
Ты её когда-то обожал, —
Женщина, худая, словно девочка,
Сетует, что хлеб подорожал,

Что сардельки — надо же! — «кусаются»,
Что всю душу вынули долги,
Что не может доченьке–красавице
Год уже скопить на сапоги.

Что лекарства мамины, бесплатные,
Отыскать за деньги тяжело!..
А твои подарки шоколадные —
Сахара одиннадцать кило!

И в театр с тобою ей не выбраться:
Переводы чуть ли не с листа
Требуют заказчики!
И выспаться —
Самая заветная мечта!

Ведь и в снах торопит:
«Не опаздывай:
Взять статью хочу я на конгресс!» —
Бизнес-леди 
В шубе леопардовой,
Что садится в белый «Мерседес»…



М Е С Т Ь

Со свалок, строек, из лесов
Приходят злобные дворняги
И мстят судьбе, и держат в страхе
Породистых домашних псов.

Их месть — страшна, их суд — жесток:
Да будь клыки его из стали —
Не смог бы вырваться из стаи
Бульдог, захваченный врасплох!..

Когда хозяин прибежит,
Беднягу с поводка спустивший,
Увидит взгляд его остывший
И снег в крови, где он лежит.

Пойдёт с лопатою в овраг
Похоронить свою собаку
И вдруг — другую вспомнит драку
И сокращённых работяг.

Решил он, прибыль не деля,
Сказать им: «Скатертью дорога!» —
И был ответ: «Побойся Бога:
Мы здесь с фундамента, с нуля!

Заводик твой — владей, радей,
Не допусти растрат и порчи.
Но не буди инстинкты волчьи —
Ни у собак, ни у людей!..»



В О Л К

В этом городе улицы грязны,
В этом городе серы дома.
Новостройки его безобразны:
В них царит запустенье и тьма.

В лабиринтах его долгостроя,
Как в чертями придуманном сне,
Повстречал я однажды героя
Пострашнее, чем в пьесе «На дне»!

И такого жестокого взгляда
Не желаю увидеть врагу!..
Агрессивного мата тирада
Догоняла меня на бегу.

Убегал я и быстро, и долго,
По-звериному чуя: убьёт!..
И всё снится мне
Пиршество волка —
И его окровавленный рот…


Д Е К А Б Р И С Т

День короткий сер и мглист,
Дом — как пыточная башня.
Зацветай, мой декабрист,
Яро,
Ярко,
Бесшабашно!

Чтобы горьким зимним днём
Нам не хмуриться  сычами,
Ты сожги своим огнём
Наши беды и печали!

Уж такие мы — прости! —
Смотрим букой,
Ходим боком:
Не хватает сил 
Цвести
В общежитии убогом.

Не хватает сил 
Согреть
Подоконник дружбой братской,
Жить мечтой,
А умереть —
Как на площади Сенатской!..


О Т Ц Ы   И   Д Е Т И

Полагал знаменитый целитель,
Что всё относительно, ибо
Есть лишь мера —
Ничто ни лекарство, ни яд...
Разве это не чудо:
В реке нашей водится рыба
И вода стала чище —
Почти все заводы стоят.

Все заводы стоят,
Но зато
В тихом омуте водится жерех,
А у дальней излуки
Недавно поймали язя,
И опять по весне
Ребятня выбегает на берег,
На заброшенный пляж,
Где таблички: 
«Купаться нельзя!»

Их когда-то лишили реки,
Как лишили деревни и лета,
Молока поутру
И черёмух в парном молоке.
Они будут купаться,
Теперь им плевать на запреты!
Они будут купаться
И греться на грязном песке.

И пока их отцы
Говорят о зарплате и власти,
Просят хлеба кусок,
Потому что заводы стоят, —
Повзрослевшие дети
Готовят рыбацкие снасти,
Постигая судьбой:
Есть лишь мера —
Ничто ни лекарство, ни яд…



С П Я Щ А Я  Ц А Р Е В Н А

Там, в пещере, в хрустальном гробу почивает,
О, царевна, свободолюбивая Русь.
Но проснуться ей скоро —
Уже начинает
Ветер воли качать драгоценнейший груз.

Уже полчища чудищ, её стороживших,
Разбежались.
И рыцарь пытает змею:
«Назови в её девичью руку вложивших
Красным яблочком сочным
Отраву твою!»

Конь заветный храпит и горячим копытом
В землю бьёт, и призывно звенят стремена:
«Поспешай же, хозяин, пока сталактитом
В той пещере холодной не стала она.

Стынет кровь её рек, и озера незрячи,
И бурьяном её зарастают поля.
В путь, хозяин!
Ещё, о прощенье моля,
Её можно спасти поцелуем горячим...»



*   *   *

Чтоб России  возродиться,
Чтобы рай расцвёл в снегах, —
Призывали проходимца,
Называли олигарх.

Он прошёлся по России,
Выгреб злато — и в бега!
Рады русские разини,
Что оставил хоть снега…



Р А З В Е Д К А

Когда идёт незримая война,
И непонятно, кем окружена
Моя страна,
Но в лучших целят метко:
Один — споткнулся ночью… и в реке,
Второй — с башкой пробитой на суке,—
Важней всего хорошая разведка.

Не зря же с ученических времён
Нетленна эта магия имён,
И восхищён я Абелем и Зорге!..
И, может быть, вчерашний резидент
Сегодня был бы лучший президент
Страны, смотрящей горестно, —
Но зорко!..



Н Е Н А В И С Т Ь

Стихами б ей увлекаться
И музыку бы любить…
У девочки – камикадзе
Нет выбора: быть – не быть!

Ей с милым бы — над обрывом,
Ей с мужем бы — за столом…
Её разметало взрывом,
Идущую напролом.

Нет имени — у молекул,
У атомов — нет лица…

Оставить она калекой
Смогла одного бойца, —

Читаю его записку:
«Не верь никому из них!
Их всех бы — как террористку,
Взорвавшую грузовик!..»

    

В Е Л И К А Я     Г О Л У Б И З Н А

                Памяти псковских героев-десантников
                и всех героев-десантников, погибших в Чечне

Опять с экранов голубых
                про «голубых» в московских туалетах…
Прости, любимый цвет:
                похоже, что, двусмысленно кривясь,
                моя страна сошла с ума,
                «поголубев» и поглупев на треть.
Но рота ангелов её спускается с небес,
                вся в голубых беретах,
Чтоб снова за неё
                кровь юную пролить и честно умереть.


Они, найдя места,
                где год назад легли их бренные останки,
И снова бой приняв,
                поймут, что снова им не суждено
                дожить до завтрашнего дня:
По высоте 776
                свои же пушки бьют, свои же танки, —
То командир в эфир в отчаянье  кричит:
                «Окружены — огонь на нас!
                Огня прошу! Огня!!!»

Зачем же им, уже святым,
                вновь пачкаться
                о наши мерзкие дела мирские,
Зачем же им
                вновь эти, Богом проклятые, горы и леса?
Но ни один из них не скажет:
                «Наша хата с краю — мы пскопские!..»,
А скажет: «Кто — если не мы?!!»,
                погладит голубой берет,
                посмотрит в голубые небеса.

И вспомнит вечер голубой,
                и лес другой — родной, весь голубой,
                заросший голубою ежевикой,
Девчонку в платье голубом,
                голубоглазый лик её,
                и взгляд её, тревожно–голубой,
И домик голубой
                над голубой водой реки Великой
В прекрасной их стране,
                в несчастной их стране,
                в стране, ещё вчера, казалось бы,
                с такою же, как их, Великою судьбой.

                1 марта 2001года,
                в годовщину гибели псковских десантников



Г И М Н     С О Ю З У

Замечаю, что тоже ною:
Русь погибнет, совсем одна!
Неужели теперь и мною
Пробавляется сатана?
Ах, двоюродные мои братья,
Ох, вчерашние свояки, —
Сквозь неискренние объятья
Ваши режутся кулаки!

А как славно-то было вместе:
Всем пятнадцати на пиру,
Когда каждому — по невесте,
А достойнейшему — сестру!
Млели девы, гвардейской статью
Покорённые и словцом…
И гордился я общей ратью,
Хоть несхожие мы лицом!
Пусть несхожие — не кичились
Мы обычаями дедов, —
У товарищей мы учились
Древней мудрости их родов.
Этой мудрости Атлантида
Вдруг всплывала со дна:
Внемли
Внук Сасунского ли Давида,
Внук ли Муромского Ильи!

И приёмы свои святые
Открывали нам, не тая,
Тамерлановские батыры
И стефановские князья.
И повсюду нас привечали, —
И встречал нас у батарей,
И пристреливал нам пищали
Цвет демидовских пушкарей.
Нас учили маскироваться,
И ужом ползти вдоль стены,
И на холоде согреваться
Знаменитые пластуны.
К нам, плутающим у бархана,
К нам, увязнувшим у реки,
Шли «бессмертные» Чингисхана,
Запорожские казаки,
К нам скакали гонцы Боброка
И посыльные Ермака —
 
Слава Запада и Востока
Одинаково нам близка!..

Вы простите меня, слепого,
Что любил вас
Без всяких виз,
Что за всех бы
И за любого —
Горло б недругам перегрыз!
Нашей дружбе и общей воле
Враг всегда уступал: боюсь!..

Ой, не раз ещё
В чистом поле
Вы вспомЯните наш Союз!


Я ,     Р Я Б И Н А
И     Н А Ш      Р А З Г О В О Р

«Рябина, милая рябинушка,
Ведь это Русь, а не чужбинушка, —
С лугами древними, исконными,
Куда пустили наши корни мы!

Так что же нас она не жалует,
Нас, родных детушек, не балует?
А лишь стращает бурей грозною
Да люто жжёт зимой морозною.

Ну как же тут не быть нам горькими,
Не ощетиниться иголками?..» —

«Ах, друг мой милый, друг мой ласковый,
Ведь мы — не на шкатулке лаковой:
Пьют корни наши в пору раннюю
Сок со слезой и кровью бранною,
И дышат кроны наши — грозами!

Но верь:
Мы справимся с морозами,
Приняв, как должное — без гордости,
Чужую боль, чужие горести.

И став друзьям не горькой пагубой —
Спасением и сладкой ягодой!..»



К А Н У Л   В Е К

Канул век, жесток, неистов,
Подытожил опыт мой —
Не любить максималистов,
Русь оставивших с сумой!

Вроде, все сулят ей благо!
В результате — благо их:
Туалетная бумага
По цене хороших книг.


О Д Н О Л Ю Б

Брат, хоть я не привередник,
Мне сегодня тяжело:
Я империи наследник,
Чьё названье с карт сошло.

Я лишь ей давал присягу,
Ей оружие ковал,
Кровь свою —
Больному флагу
Для неё переливал.

Я любил её устало,
Мог с устатку нагрубить —
Но когда её не стало,
Стало некого любить…

И печальным горемыкой
Я хожу с клеймом вины,
Что не смог спасти великой
Романтической страны —
Той страны друзей сердечных,
Где сбывались все мечты!

И теперь вот
В ликах встречных
Всё ищу её черты —
Той, единственной, единой!

Посмотри:
Похожий плащ,
Шарф на шее лебединой,
Лебединой песни плач!

Долго ль песне одинокой
Плыть, кружиться в облаках —
И ходить Любви высокой
На высоких каблучках?

Но лишь ей,
Что в лживом, в грубом
Мире
Молвит: «Не предам!..»,
Знать: как жить нам,
Однолюбам, —
Постсоветским лебедям.


К Р А С О Т А     Т В О Я 
Н Е П А Р А Д Н А

Красота твоя — непарадна:
Поле, ивушка у ручья.
И за что же
Так безоглядно
Я горжусь тобой, Русь моя?

В путь булыжный и бездорожный
Тащит нас твоя колея —
Так за что же,
Почти  безнадёжной,
Тебе верую, Русь моя?

Коль возносишь, всегда случайно —
Чаще в песню бьёшь из ружья.
Ну за что же
Так беспечально
Вновь пою тебя, Русь моя?..

Ты — сырая моя скворечня!
И не спрашивайте скворца:
За что любит он
Так бесконечно
Клён свой ветреный  у крыльца!


П Ч Ё Л Ы

Мы ни разу не залезли в этот сад.
Почему? Всё просто: ульи там стоят.
И хоть хлипок был заборчик, невысок, —
Пчёл боялись мы сильней, чем злобных псов.

Что собака? Её хлебом ублажишь,
Приласкаешь.
А залает — убежишь.
А на пчёл такой не действует рецепт:
Ведь пчела-то же не посажена на цепь.

Коль сигнал дадут пчелиные посты,
Не откупишься, не спрячешься в кусты.
Будут гнать они злодея до реки —
Сосчитаешь все канавы, все пеньки!..

И сегодня, когда вырос я давно,
Мне смотреть бывает горько и смешно,
Как хотят Россию-матушку спасать,
Чтоб цвела она, прекрасная, как сад,
Как «собачится» собрание мужей,
Где найти России верных сторожей…

Подскажу простой  мальчишеский рецепт:
Псов прикормленных, посаженных на цепь,
Я отправил бы в районы буровых —
Там собачек не хватает ездовых.

А потом бы глянул я во все углы:
Не осталось ли где преданной пчелы?
Я Россию б нашу пчёлам поручал —
Днём не спящим
И, коль надо, по ночам…



Р А З М Ы Ш Л Е Н И Я     О     ГО С У Д А Р С Т В Е

Нет сегодня настенной печати
                с её «Комсомольским прожектором»,
Нет в газетах сегодняшних
                рубрики: «Если бы я был директором».
Не дают помечтать,
                не хотят недостатки высмеивать:
«Крокодилом» порок выгрызать,
                «Фитилём» по уродству выстреливать.

Невозможно представить сегодня
                учителя сельского
                или врача поселкового,
Что в Правительство шлёт
                «Размышления о государстве» —
                ему отвечают:
                «В трактате немало толкового!
Приезжайте,
                поможете нам провести реконструкцию:
Ваш недюжинный опыт и умные мысли
                мы вставим в «Инструкцию…»

А ведь было такое,
                ведь было: сидели всю ночь над прожектами,
Были Родине нашей нужны
                комсомольские наши «Прожекторы»
И настенная наша печать
                со стихами, с простыми заметками.
Вот бы снова начать
                жить и мыслить великими теми её Пятилетками!

Жить единою думой народной,
                великой заботою общею,
Как нам эту страну
                сделать нашею,
                Родиной, отчею!
Где и винтиком даже,
                над которым смеются досель,
             но нельзя без которого,
Быть не стыдно совсем,
                не обидно совсем,
             а — клянусь! — быть почётно и здорово!



П Е С Н Я

Я помню: мне нравилась песня одна на чужом языке, —
                сперва за чарующий грустный мотив,
                а потом, в переводе уже — и за лозунг,
Решительный, бескомпромиссный,
                зовущий сражаться и сметь,
Взрывающий память, взрывающий воздух:
«Родина или смерть!».

Геройское, гордое,
                жертвенно близкое юному сердцу —
                было в нём что-то:
От витязей древних, от Игоря и Пересвета ,
                от блюхеровских и беловских рубак.
И снилась мне штурмовая пехота,
И снились разведчики в крови расстрельных рубах…

И помню ещё я: как Русь горевала,
И Куба, где даже Фиделя согнула тоска,
Когда ту красивую песню,
                любимую песню,
                последнюю песню свою —
                перед казнью запел Че Гевара,
Когда он ушёл в облака.

Но песню нельзя расстрелять, его песня осталась.
И ветер её подхватил и запомнил — и каждой весною поёт:
Баюкает мудрую, светлой мечты не забывшую старость,
Напутствует честную юность у отчих ворот.

Спасибо за песню,
                где вместе и вольность гаучо
                и верная русскость,
Где вместе кубинские жаркие  пляжи
                и зимний, под солнцем России сверкающий, наст,
Спасибо за то, что она
                теоретикам рабского счастья,      
                вождям пацифизма
                и даже великим столпам ненасилия,
                невольно (надеюсь!) и нам прививающим трусость,
Руки не подаст!

Как нужен сегодня
                встающему в рост наконец-то
                державному нашему духу
                той песни немеркнущий лозунг —
Решительный, бескомпромиссный,
                зовущий сражаться и сметь,
Взрывающий память, взрывающий воздух:
«Родина или смерть!»



В Е Л И К И Й     М А Й

Тебе за семьдесят, солдат,
И отдохнуть пора бы вроде,
А ты ещё сажаешь сад,
Ещё копаешь в огороде.

И твой топор ещё плясать
Не устаёт — всё дело ищет,
Узором радуя фасад
Теперь вот нового жилища.

Ведь отчий дом, где вся семья
Не знала голода и жажды,
Делить решили сыновья —
И развалился он однажды.

А внуки — чуть ли не бомжи
По алчной глупости отцовской —
Приходят, просят: расскажи
Про время доблести бойцовской,

Про то, как строили одну
Их предки, прадеды и деды
Обетованную страну,
Что стала символом Победы!

Не терпит праздности пчела:
Зовут разбуженные ульи,
Но отложи свои дела —
В глазах вопросы, словно угли.

Гостей веди ты в новый дом
И, привечая их, поведай
О дне обычном, не святом,
Что вслед приходит за Победой.

О дне, где нужно корчевать,
Пахать, лелеять урожаи,
А не на лаврах почивать
И требовать, чтоб уважали.

Была Победа! А теперь
Победы хрупкая надежда
У них — ровесников потерь:
Чернобыля и Беловежья.

И ты сумей,
И ты примерь
К себе
Их боль, унынье, робость —
Последний, может быть, пример
Величья, канувшего в пропасть.

Ты вместе с ними
Поднимай
Страну, что  в гибельном провале,
Великий Дед, Великий Май —
Не время думать о привале!


М О С К В Е

Я тобою грезил, как Незнайка
Сказочной далёкою страной.
Верхоглядка, неженка, зазнайка,
Никогда не станешь ты родной!

Никогда с надменной и капризной,
Как ты молвить любишь, тет-а-тет
Мы не будем: вирусу снобизма
Не осилить мой иммунитет.

Мне такие сделаны прививки
В деревенской дедовской избе,
Что твои браслеты и завивки
Не помогут, вкрадчивой, тебе.

Ну а если даже заболею,
Всё пройдёт бесследно, словно чох, –
Потому что я тебя жалею,
Словно перед казнью Пугачёв.

Никогда насмешливой гордячке
Не понять, как дышится в глуши,
И глазами верными казачки
Не зажечь измученной души.

Ломкой обернётся эйфория –
Так не раз бывало на Руси –
Барское твоё «Периферия!»
Прозвучит молитвенно «Спаси!».

И тогда на искренний и жалкий
Голос твой, простив тебе смешки,
Я приду, как Минин и Пожарский,
Приведу надёжные полки.

                до 1991


Ч И Т А Я    С М Е Л Я К О В А

От занятья такого
Невозможно устать:
Я могу Смелякова
Хоть сутки читать.
И сегодня не ржавы,
Не одеты во мхи,
Песнопевца Державы
Боевые стихи.

В них на благо Союза
Веком призваны все:
И в юнгштурмовке муза,
И воин в кирзе.
И на благо Мосбасса,
Что ныне забыт,
В них рабочего класса
И парады, и быт, —
Где подземные лавы —
С рекордным углём,
Где шахтёрские лампы —
С путеводным огнём!
Вот где равенство, братство,
Вдохновенье труда!..

А сегодня — богатство
Не знает стыда:
Ни возвышенных мыслей,
Ни «строгой любви».
Будто в газ углекислый —
Нашу лампу внесли!
Нашу лампу, какую
Горный мастер берёт,
Чтоб вести, не рискуя,
Свою смену вперёд.
А погас огонёчек —
Понимает любой:
Нужно без проволочек
Покинуть забой!
И коль слышит бригада:
Нет шахтёра в строю —
Друга вытащить надо
На "живую струю"!.. *

Мы погибнуть могли бы
В глухом тупике —
Но отыщем Огниво
В смеляковской строке!
Им ударим о ямбы,
О гордую речь —
Путеводные лампы
Русской жизни зажечь!
От занятья такого
Невозможно устать.
Так давай Смелякова,
Друг мой, вместе читать.
И сегодня не ржавы,
Не одеты во мхи, —
Песнопевца Державы
Боевые стихи!..
* "Живая струя" — профессиональный шахтёрский термин, обозначающий свежую струю воздуха в хорошо вентилируемых подземных выработках




П У Ш К И Н С К И Й     П О С О Х

               Всем известно, что Пушкин был, как бы сегодня сказали, отменным           физкультурником, — и  его превосходное физическое и творческое здоровье связывают прежде всего с ежедневными долгими пешими прогулками, в которые он обычно брал свой любимый посох. В 1835 году Пушкин, еще не зная, что в последний раз  посещает свои  родные места, бросил свой заветный посох в пруд — быть может, в знак того, что он вновь вернется сюда. И он вернулся — уже навсегда…

Знаю землю,
                где берег запомнил
                печати следов его бОсых.
Знаю воду,
                по которой расходятся
                тех его давних купаний круги.
Только брошенный в озеро им,
                знаменитый,
                воспетый в стихах,
                его Пушкинский посох
Представляю в мечтах, 
                но не знаю, где он —
                друг мой верный, товарищ походный,
                пожалуйста, мне помоги!

Ах, как нужен сегодня он, —

                но не затем,
                чтоб в музеях пылиться:
Он ведь знает,
                он помнит все тропки Поэта,
                уж он не собьется с пути!
И на Пушкинский посох надеясь,
                душой опершись,
                по Руси б мы пошли
                выкликать мудреца и счастливца —
Должен быть хоть один,
                что подскажет,
                как нашей земле исцеленье найти!..


Г О Г О Л Ю

Мы потеряли не в бою
Страну великую свою —
Державы вековые скрепы
Рубили росчерком пера
Предавшие дела Петра
Три новоявленных Мазепы.

Не помогли тома твои,
Замешанные на любви,
На братской нежности славянства,
Найти надёжные пути
И нашу Родину спасти
От подлости, от окаянства.

Боюсь, великий Ревизор,
Увидеть беспощадный взор
И услыхать укор суровый,
Когда ты спросишь нас:
«Не вы ль
Виновны, что лютует Вий,
Как Змей-Горыныч, трёхголовый?»

А что ответить?
Как не мы:
Давно ль Днепра, Москвы, Невы
И Свислочи струи кипели —
Но и фашистский бомбовоз
Не смог поставить под вопрос
Величье киевской купели.

Одной водою крещены,
Победной славой взращены —
Одной судьбой неустрашимой,
Росс, малоросс и белорус,
Обречены мы на Союз,
Навек святой и нерушимый!

Не зря ведь, Гоголь, твой Тарас
Опять заблудших учит нас
Тому, как лечится измена!
И мы отстроим топором
Всё, что разрублено пером
Ополоумевшего Змея!..