Улыбка губ с печалью взгляда –
души н е ч а я н н о й примета.
Не нужно мне искать ответа –
ответа нет, но есть награда:
и робкая твоя отрада,
и чувств шальная эстафета…
В тот самый ужасный и счастливый период моей жизни, когда старая любовь еще не отмерла, а новая росла и заслоняла собой саму жизнь, когда в моей душе шла бесконечная борьба двух страстей, из которых одна должна была погибнуть, меня спасал уход в «зазеркалье» - потусторонний, фантастический мир, в котором я был свободен от вынужденного исполнения своих обязанностей и мог полностью отдаваться мыслям о Любимой. В этом мире причудливо переплетались реальные и воображаемые события моей жизни. Результатом явились отрывочные записи, которые можно рассматривать как фантазии болезненно возбужденного воображения и которые я представляю на суд читателя.
…С тех пор, как в моем Зазеркалье поселилась прелестная Принцесса, которой я дал имя «Лунный Лучик» (а про себя ласково зову «Лулу»), в окружающем меня реальном мире все изменилось самым волшебным образом.
Я стал постигать внутреннюю суть многих сторон человеческого бытия, отыскивать в тишине ночи такие откровения, которые мне ранее и не снились. Научился понимать скрипучую воркотню дверей, подслушивать шепот деревьев, улавливать ликующие вскрики лопающихся почек и стоны наслаждения опыляемых растений.
Мог искренне сочувствовать срезанным цветам, которые будут подарены людьми в сопровождении лживых слов на юбилей Владыке, от чьей прихоти они полностью зависят. Но столь же искренне завидовал тем цветам, которые человек с переполненным нежностью сердцем приносил к ногам своей возлюбленной…
…А вчера увидел сидящую у дороги пестренькую синичку. Она была вся такая забавная, нахохлившаяся, занятая какими-то важными птичьими заботами. Я тихонько посвистал ей. Она сверкнула на меня недоверчиво черненьким глазом.
- Ну что, птаха, дождалась весны? – спросил я. Она огляделась вокруг – а ведь и впрямь запахло весной – весело потренькала тоненькими струнками своего горлышка, но потом, на всякий случай отлетела в сторонку. Кто, мол, его знает, это чудище. Заигрывать-то заигрывает, а само может быть голодное. Лучше держаться подальше.
Очень уж осторожная была эта птичка, потому что обычно (а в последнее время, особенно) животные относятся ко мне доверчиво, чувствуя, что я их понимаю…
…Тайну своего Волшебного Зеркала я пока скрываю от всех, даже от жены и дочери, чтобы не вызывать естественной женской ревности. Поэтому я могу наблюдать Принцессу только рано утром или поздно вечером, когда в доме всё спит.
… По утрам я иногда тайком любуюсь, как моя Лулу расчесывает свои роскошные волосы, приводя в порядок это шелковистое богатство. И ясно представляю, что волосы ее должны слабо пахнуть какими-нибудь неведомыми цветами, а, может быть, степной полынью или болотным вереском. Медленные, плавные движения еще не вполне проснувшихся рук, лебединая гибкость шеи. Глаза с милой припухлостью век, обрамленные пушистыми ресницами. От всей этой чистоты и женственности нежность перехватывает горло…
… Как жаль, что я не могу слышать голос Лулу, так как мой зеркальный экран непроницаем для звуковых колебаний. Но по движениям губ я угадываю, что иногда она тихо напевает, занятая каким-нибудь необременительным делом. Мне кажется, что и голос у нее должен быть очень красивым, задушевным, с красочной гаммой обертонов. Из тех женских голосов, которые называют «грудными» и которые сразу обволакивают слушателя неповторимым обаянием. Удастся ли мне когда-нибудь убедиться в своей правоте?
…К тому времени мысли о Лулу настолько переполнили мою жизнь, что их яркие отражения начали выплескиваться через край дневного вместилища и постепенно занимать ночную часть моего существования. Иначе говоря, Лулу стала приходить ко мне в снах.
Сначала, когда я пытался вызвать подобные сновидения преднамеренно, мои попытки оказались безуспешными. Я знал, что, засыпая, следует сильно пожелать, несколько раз повторив про себя: хочу увидеть того-то или то-то. И сновидение должно рано или поздно состояться. Однако, в моей голове отдел заказов, по-видимому, надолго закрылся на учет.
Я даже использовал один японский прием, предназначенный для того, чтобы просыпаться в строго определенное время. Перед самым засыпанием нужно мысленно представить себе, что час пробуждения написан на листке бумаги, плавающем в центре темного, поросшего тиной пруда. А потом усилием воли медленно погружать этот листок в воду, пока он полностью не скроется в ее глубине. И до последнего момента провожать глазами написанные цифры.
Хотя я утопил таким способом несколько десятков портретов Лулу, даже этой жертвы оказалось недостаточно.
Но вот, однажды я почувствовал, что сегодня ночью обязательно ее увижу. Нужно было только «не забыть и не расплескать» это ощущение…
…Мы медленно брели по темному влажному песку, то и дело заливаемому пеной прибоя. Сумерки уже полностью погасили небосвод, и лишь в том месте, где село солнце, он переливался розовыми и салатными мазками. А в ниспадающем на морскую гладь занавесе из темно-лилового бархата кто-то проткнул маленькую дырочку на дневную сторону неба, и сквозь нее проникал яркий лучик, который люди называют Юпитером.
Прибой жадно слизывал белым языком плавающую в воде звездную крупу, но никак не мог ею насытиться…
Я осторожно коснулся теплой и легкой руки Лулу. Она сначала немного отстранилась, но потом доверчиво вложила свои пальчики в мою ладонь.
Мы ни о чем не говорили, только медленно шли по песку, держась за руки, а пройденный путь постепенно уменьшал и уменьшал расстояние между нами. И вот, мы уже касаемся друг друга плечами…
Я резко остановился, бережно взял Лулу за плечи и повернул к себе. Она молча смотрела на меня широко открытыми, как будто немного удивленными глазами, они наплывали, охватывая меня со всех сторон. Я почувствовал ее горячее тело сквозь повлажневшую от морской пыли ткань платья, ощутил прикосновение нежных, мягких губ, безумную вспышку счастья, от которого можно умереть на месте и…проснулся.
Но проснулся я не у себя в спальне, а в незнакомой комнате. Я лежал один, хотя вторая подушка была слегка смята и еще хранила овальный оттиск головы. Шторы ярко просвечивали, по-видимому, совсем рассвело.
Послышались тихие шаги, и я с нетерпением посмотрел на дверь, ожидая появления той, которая должна была войти. Дверь приотворилась и пропустила женщину в светлом платье. Знакомые милые черты лица Лулу наполнили меня тихой радостью, но я не мог пошевельнуться. Она медленно подходила, улыбаясь неповторимой, свойственной только ей, нежной и доброй улыбкой. Улыбкой открытой, но в то же время будто бы обращенной внутрь и откликающейся на какие-то свои, затаенные мысли. Глаза, смотревшие на меня, казалось, хранили сияние солнечного утра, и в них вспыхивали зеленые искорки.
Лулу подошла, коснулась рукой моих волос, наклонилась и прижалась губами к моим губам. О, какое это было блаженство! Я обхватил ее гибкий стан и заставил присесть рядом. Мы слились в объятии и… я снова проснулся.
На этот раз окончательно и у себя дома. Была еще ночь. В комнату сквозь занавеску пробивались лучи полной Луны. Наверное, они и разбудили меня. Недаром говорят, что свет Луны в новолуние вызывает у людей беспокойные сновидения.
…Этот сон был первым, и я долго жил под его впечатлением. Он затронул в моей душе глубоко запрятанные струны, и они отзывались тихим нежным звоном. Звон этот постепенно заполнял своей мелодией весь мир и выливался в стихотворные строки, которые звучали в унисон с мелодией и, как будто, сами рождались в душе:
Нежный, теплый, золотистый
взгляд твоих очей
весь сплетен из шелковистых
солнечных лучей.
Вижу отсвет трав зеленых,
листьев, осенью клейменных,
хоровод в нем вижу чистых,
незабвенных дней.
Прикоснуться можно ль к Чуду,
руку сжать Звезде?
Счастье светлое, откуда
ты в моей судьбе?
Даже если ты приснилась,
эта милость – божья милость.
Поклоняться снам я буду,
как живой тебе!
Хотя во сне мы ничего не сказали друг другу, у меня сохранилось полное ощущение нежного и откровенного разговора.
В то же время реальность сна вступала в противоречие с призрачностью бодрствования, и это столкновение чувств порождало глухую, вязкую тоску…
…Нет ничего удивительного в том, что мне совсем не трудно восстановить в памяти малейшие детали того необыкновенного дня, когда я впервые увидел Лулу не за непроницаемым экраном, а наяву. За такой день не жалко отдать много лет обыденной жизни, ведь я впервые разговаривал с Лулу и даже касался ее руки, ее теплой, живой руки!
В тот раз в нашем распоряжении оказалось всего два часа, по истечении которых Лулу была обязана вернуться в свое Зазеркалье. Непослушание было бы опасно не столько для нас самих, сколько для наших потомков, потому что нарушение сложившегося порядка в настоящем неизбежно грозит многочисленными бедами в будущем…
Итак, наступил момент, когда вся толщь экрана заколебалась и как бы растворилась, увлекая за собой звуковой и пространственный барьеры. Раздался легкий щелчок, похожий на хлопок детского воздушного шарика. Лулу повернула голову, и мы впервые
в с т р е т и л и с ь с ней взглядами в одном и том же пространстве. О, какие у нее оказались чудесные, живые глаза! Сейчас, когда не мешала зеркальная поверхность, я рассмотрел всю их прелесть. Их блеск и нежные переливы красок радужки, и перламутровую белизну вокруг нее. А главное – непередаваемое выражение доброты и искреннего любопытства к окружающему…
Не знаю уж, как это получилось, но Лулу, по-видимому, сразу почувствовала доверие ко мне и без колебаний легко переступила раму зеркала, как бы не заметив моей руки, протянутой ей в помощь.
Не задерживаясь в душных комнатах, мы сразу вышли на улицу и медленно двинулись по дорожке, укрытой с обеих сторон кустами сирени, как в зеленом туннеле. И веточки дружелюбно касались нас своими листиками-пальчиками и кивали нам, как будто благословляли на счастье. Уже цвели липы, и их тонкий аромат набегал душистыми волнами при слабых порывах ветра.
Вот тут впервые я коснулся руки Лулу, оберегая ее и поддерживая. Я успел ощутить нежность и теплоту ее кожи, но это продолжалось лишь мгновение, потому что Лулу мягко убрала свою руку, продолжая идти упругой и уверенной походкой…
…Сейчас я вспоминаю, что и в дальнейшем, много раз она так же мягко, но решительно отклоняла мои попытки помочь ей или взять ее под руку. Причем делала это очень деликатно, чтобы у меня не возникло мысли, что ей неприятно мое прикосновение. И я понимал, что это просто привычка к независимости, инстинктивное желание рассчитывать только на себя. Лишь со временем, когда между нами установились более доверительные отношения, Лулу иногда позволяла мне помочь ей, но не потому, что эта помощь была необходима, а скорее с целью поддержать мое мужское самолюбие…
Но все это было потом, а в тот вечер мы просто гуляли, еще совсем чужие, но уже связанные невидимыми узами, помимо нашей воли, помимо всех жизненных условностей, помимо, пожалуй, даже здравого смысла. А сознание того, что у нас нет и не может быть будущего в общепринятом смысле, что это противоречило бы не только законам людей, но и законам природы, вносило в мои чувства какое-то смятение – «щемило» душу…
Правда, это была не боль, а, скорее, «замирание», предощущение счастья вопреки всему и, может быть, надежда не «авось», свойственная человеческой натуре. Впрочем, задумываться об отдаленном будущем тогда еще было не время…
…Как мне представляется теперь, наши отношения прошли своего рода два этапа. О более позднем речь еще будет впереди. А первый – этап узнавания, захватывал радостью п е р в и ч н о с т и ощущений. Все как будто было в первый раз. Каждый взгляд, каждый жест несли что-то необычное, впервые подмеченное в другом человеке. Разве я видел когда-нибудь раньше, чтобы в женщине все было так изящно и непринужденно, гордо, но не горделиво, независимо, но вместе с тем доверительно.
Мы обменялись всего несколькими малозначащими фразами, но сколько обаяния было в звуках ее голоса, который оказался именно таким чарующим, как я и предвидел…
В дальнейшем я убедился не только в прелести ее голоса, но в богатстве и остроте ее интеллекта, в живой наблюдательности и меткой оценке событий, заставившей меня взглянуть на многое по-новому, е е глазами…
Когда подошло время расставаться, я проводил Лулу до самого входа в Зазеркалье. Она шла послушно, даже покорно, не задавая вопросов, воспринимая все как должное. Расставаясь, она легко коснулась моей руки и быстро ушла, не оглядываясь. А я остался смотреть с ощущением праздника в душе. Тогда наше расставание еще не вызывало у меня мучительной тоски. Тоска пришла потом…
Сейчас я понимаю, что прочность и чистота наших воображаемых отношений с Лулу, которые во многом повторяли наши отношения с моей реальной Любовью, обеспечивались тем, что мы шли от духовной близости к физической, а не наоборот, как гораздо более распространено в современном мире…
…Заколдованный лабиринт моих воспоминаний и грез часто оканчивается тупиком. И приходится вновь и вновь возвращаться к началу пути, чтобы еще и еще раз мысленно проследить все его причудливые изгибы и попытаться понять, где же мог быть тот роковой поворот, который каждый раз приводит меня к тупику вместо ясного неба и чистого воздуха счастья…
…В одну из последующих наших встреч я пригласил Лулу на пляж. Не буду скрывать, что за этим предложением таилось не только предвкушение удовольствия от предстоящего купанья, но и тайное желание увидеть Лулу в купальном костюме. Я ведь обычный мужчина и красота женского тела, е е т е л а, не могла меня не привлекать. Она живо и непосредственно отозвалась на открывавшуюся возможность порезвиться, и вскоре мы стояли на берегу реки. Дул легкий ветерок, но иногда его порывы усиливались, он как будто заигрывал с Лулу, озорно подхватывая ее волосы, развевая их как шелковый флаг, плотно охватывал платьем всю ее складненькую фигурку, нежно поглаживал обнаженную кожу, и признаться в эти моменты я очень завидовал его вольностям…
… Солнце заторопилось к закату, и, его косые лучи зажигали маленькие радуги в мокрых волосах Лулу. Она выходила из воды, как маленькая богиня, окруженная радужным нимбом, рождаясь заново из брызг, солнечных бликов и небесной голубизны. Ее изящные, мягкие движения, когда она, подняв полукольцом руки, распустила волосы, чтобы просушить их на ветру, светящиеся радостью и смехом глаза, гармоничность всего ее существа, заполнили мою душу до краев нежностью и желанием рассыпаться водяными брызгами, чтобы стекать капельками по ее бархатистой коже, наслаждаясь возможностью ласкового прикосновения к ней. И в моей голове звонким гимном пронеслись строки:
Снежинкой растаять на нежной руке,
Пылинкой пристроиться на каблуке,
Хоть родинкой выступить на щеке,
Чтоб только не быть от тебя вдалеке…
…И в этот миг счастья я подумал, почему же человеческая натура устроена так несовершенно. Почему нельзя просто п р и б а в и т ь вот это ощущение огромного счастья ко всей остальной своей жизни… Пусть была бы вся остальная жизнь п л ю с светлая радость нового узнавания. Но ведь нет же, нет, закон аддитивности тут бессилен. И новое, нахлынувшее вдруг счастье постепенно, но неотвратимо обесценивает всю остальную жизнь, которая оказалась вне его круга. Оно властно требует от человека всего его существа, ревниво отстраняя другие стороны его бытия. А отторжение живого от живого вызывает неизбежную боль…
…Радость и боль, счастье и муки оказываются совершенно неотделимыми друг от друга, порождая бурю и хаос чувств, из которых постепенно начинают проступать очертания нового, необъятного как небо, бездонного как море, чувства, которое и зовется у людей Любовью… Не всегда, наверное, его формирование завершается успешно, может произойти обрыв где-то по пути. Но если оно все же сформировалось – это редкая удача!
…Так, может быть, человеческая натура устроена не столь уж несовершенно, как представляется на первый взгляд, а высший смысл ее существования – рождение всепоглощающей страсти, законченной стройности и порядка ощущений из их хаоса и сумбура, полного самоотречения из эгоизма собственничества…
… И какое же все-таки это счастье, знать, что есть на Земле сердечко, которое бьется в унисон с твоим!
…Складки мрачной облачной одежды Лунный Лучик шпагою пронзит. Главное – не потерять надежды – ведь её ничто не возместит!
…В то утро я проснулся, уже храня в себе прикосновение к необычному, предчувствуя готовящееся С о б ы т и е . Какое именно, я еще не знал.
Мне предстояло увидеть Лулу, причем мы впервые могли оставаться с ней в моем мире более длительный срок, чем удавалось до этого. И я заранее предвкушал удовольствие, которое доставит мне общение с этим удивительным человечком. Духовная близость, уже установившаяся между нами, обещала возможность доверить друг другу очень сокровенное, хранимое в далеких тайниках души, куда ведут такие узкие проходы, что можно пускать даже близких людей только по одному; рассматривать же эти сокровища нужно непременно вдвоем…
…Внезапно мы замолчали, как-то странно оборвав до этого оживленный разговор. Лулу подошла ко мне близко-близко, и я стал погружаться в озера ее глаз, густо опушенных по краям ресницами, как зарослями рогоза. Мы замерли, прижавшись друг к другу, и я ощутил ее тело особым, уже испытанным чувством, которое явственно проступило из далекого сна. И настолько родным стало для меня это полностью доверившееся мне существо, такая горячая нежность залила все вокруг, что последние барьеры условностей растаяли в ее жарком пламени, и сделалось о б я з а т е л ь н ы м сказать прямо сейчас самые заветные слова, не откладывая и не проверяя более свои чувства.
Но Лулу меня опередила. Ее губы почти касались моего уха, и я почувствовал е теплое дыхание и произнесенное – нет, переданное прямо из ее души в мою – сокровенно признание: «Я вас люблю»…
Дальнейшее нельзя оценить обычными масштабами времени. Мы покачивались на его волнах, и это были одновременно и крошечный миг, и целая жизнь, да еще такая полная и счастливая, какая выпадает на земле далеко не каждому…
Мы изобретали все новые и новые ласки, награждая ими друг друга, как высшими орденами Любви. Миг полного слияния сменялся сохранившимся внутри нас дрожанием натянутой струны, продолжавшемся даже после того, как объятия размыкались. И просто лежать рядом, ощущая сплетение не рук, а судеб, тоже было непередаваемым наслаждением…
…Когда я снова вернулся в комнату, там было почти совсем темно. Лишь слабый свет улицы проникал через неплотно задернутые шторы. Лулу стояла у окна, и ее рассыпанные по плечам волосы светились слабым ореолом, впитавшим отблеск уличных огней. Я тихонько прикоснулся к ее нежной, бархатистой коже. Любовь и отчаяние вступили во мне в безнадежную борьбу. Я говорил Лулу какие-то глупые нежные слова, поглаживая шелковистые упругие волосы, вдыхая их тонкий аромат, действительно напоминающий запах степных трав, и слезы заполняли глаза.
Я говорил о том, как я ее люблю, и о том, что не принесу ей ничего, кроме горя. Потому что не смогу полностью порвать с прошлым, да она и сама этого не захочет. Потому что я не буду ей нужен такой, предавший свое прошлое и опустошенный этим предательством. А, раз так, значит, я только помешаю ей жить, ничего не дав взамен. И никогда не прощу себе этого. Даже, если она готова ждать долго, невыносимо долго, я могу нечаянно ее обмануть и уйти в н е в е д о м о е помимо своей воли. И она останется совсем одна…
В приступе полного самоотречения я говорил много безумных слов, может быть, где-то в глубине души даже любуясь своей самоотверженностью, недостижимой высотой своего чувства… Но вот, мой пафос истощился, и я, наконец, решился взглянуть в глаза Лулу. Она долго ничего не отвечала мне. Но в ее глазах вместо растерянности и муки, которые я ожидал увидеть, светилось только счастье и, пожалуй, нежная снисходительность ко мне, как будто я был ее раскапризничавшимся ребенком.
Потом она осторожно прислонила мою голову к своей груди и, ласково поглаживая по волосам, прошептала:
- Милый. Ты просто пока не понял, к а к я тебя люблю… Или… еще не поверил мне до конца…
И, продолжая поглаживать мои волосы, тихонечко стала напевать или, скорее, приговаривать чУдным, чуть подрагивающим голоском:
«Любви моей ты боялся зря –
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой
Иль просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде.
Я узнал нежную мелодию на слова услышанной когда-то давно песни Новеллы Матвеевой «Девушка из харчевни». Но раньше я даже не подозревал, из какого омута чувств нужно вынырнуть, чтобы начать п о н и м а т ь эти слова по-настоящему. А Лулу продолжала:
Когда же, наш мимолетный гость,
Ты умчался, новой судьбы ища.
Мне было довольно того, что гвоздь
Остался после плаща.
Теченье дней, шелестенье лет,
Туман, ветер и дождь.
А в доме событья – страшнее нет–
Из стенки вынули гвоздь.
Туман, и ветер, и шум дождя,
Теченье дней, шелестенье лет.
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.
Я не мог сдержать нервной дрожи, которая стала вдруг сотрясать все мое тело, даже зубы застучали, как от холода. Так вот, значит, какая она, ее Любовь! Значит, это не только во мне бушевало властное чувство, заполнившее весь мир, когда собственная жизнь лишь ничтожная плата за любой каприз Любимой. Какое же право я имел, не поверить в то, что она любит меня так же самоотверженно, не ища для себя никакой выгоды…
Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра,
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера.
Я пришел в себя от того, что Лулу осторожно снимала губами слезы с моих век:
- Милый, теперь ты понимаешь? И никогда, никогда не будешь задавать мне глупых вопросов, правда?
…Я понимал – все, что происходило с нами, не может продолжаться бесконечно, и, рано или поздно, жизнь, как «святая инквизиция» потребует ответа за все дела. Она не позволит спастись за уклончивостью, и нужно будет сказать прямо: «Да» или «Нет».
Но следует ли считать слабостью, если хочется продлить мгновения счастья. Из таких мгновений и складывается ж и з н ь , а в промежутках – пустота. Наверное, о таких мгновениях и говорится в песне: «Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется Жизнь!»
А если придется многим пожертвовать ради нашей всепоглощающей любви, придется на это пойти. И под влиянием песни, спетой Лулу, у меня сложился свой гимн:
К огню доверчиво прилететь
и крылышки опалять,
и осторожность преодолеть,
и голову потерять.
Вдвоем
на костре одном сгореть
и вновь из пепла восстать.
А, что мы будем с того иметь –
не многим дано понять!
…Вот так, трудно, но счастливо, начался второй, тоже особенный и неповторимый этап наших взаимоотношений.
Если на первом этапе новизна впечатлений порождала особое «ослепление», когда просто-напросто н е в и д и ш ь недостатков любимого человека, то теперь эти недостатки (а вернее, мелкие нарушения гармонии образа) были л ю б и м ы не меньше, чем самые яркие достоинства!
В этом, наверное, и заключается суть настоящего, большого Чувства!
…Мы с трудом расстались с Лулу в тот день. Меня каждый раз поражало, как достойно и с каким спокойствием принимала Лулу момент расставания. И мне, мужчине, становилось стыдно за свою слабость. Для нее это было не просто подчинение обстоятельствам, а умение отыскать радостное даже в грустном.
Лулу ласково касалась моей руки, а потом, не оглядываясь, удалялась. И, лишь переступив зеркальный барьер, вновь посылала мне улыбку. Когда барьер уже разделял нас, и мы не могли слышать друг друга, Лулу писала что-нибудь своими пальчиками по стеклу зеркала с той стороны. Я старался угадать эти слова, хотя суть была не в них, а в трогательности самих движений ее милых, таких родных для меня пальчиков. И тяжелая тоска расставания, заполонившая душу, немного отступала…
Тобой я грезил наяву…Как ручеек, пронзая снег, живет лишь Солнцем по весне, пока ты светишь – я живу…
На этом записки обрываются. Наверное, потому, что наши взаимоотношения с моей Любимой в реальном мире перешли в такую стадию, когда ничего придумывать уже не требовалось…