Начало войны. Из рассказов мамы (Каретникова Наталия) / Стихи.ру

            Памяти моей мамы,

            МОИСЕЕВОЙ ДИНЫ АЛЕКСЕЕВНЫ,

            посвящается...

            КАК НАЧИНАЛАСЬ ВОЙНА
            (записано со слов мамы)

   В июне 1941 года,когда началась война, мне было одиннадцать лет. Тогда никто не думал, что фашисты так быстро продвинутся от границы вглубь страны и придут в нашу Тверскую область, в родные наши лесные и озёрные края. Маму нашу, заведовавшую фермой крупного колхоза, назначили ответственной за перегон поголовья скота со всего Зубцовского района в Сергиев Посад. Она с сыновьями Аркашей и Мишей, девяти и семи лет, отправилась туда, не подозревая, что мы расстаёмся почти на полтора года.Фронт приблизился вплотную к Москве и отрезал им путь к возвращению. Отец не подлежал призыву по возрасту.Мне сказали, что он лежит с больными ногами в Осташковской больнице. Позже я узнала, что его в самом начале войны сразу же направили по партийной линии на организацию партизанского подполья в нашей тогда Калининской, а теперь Тверской области и соседней с нами Смоленской.
   Остались мы с четырехлетним братиком Ромой одни в доме. Пару раз, пока немцев ещё не было у нас, мы виделись с отцом. Он приходил под вечер, как стемнеет. Приносил нам гостинцы, вещи, еду. Эти встречи я помню так отчётливо, будто это было вчера.
   Наши войска отступали после тяжёлых боёв. Солдаты шли все пропыленные, мрачные, разговаривали мало. Отдохнут немного, и снова в путь. Хозяйки давали им домашний хлеб, масло, яйца, сало, молоко в крынках, картошку отварную. Её солдаты смешно называли картошкой « в мундирах».

            КАК НАШ РОДСТВЕННИК СТАЛ ДЕЗЕРТИРОМ

   Степан Кудряшов, муж маминой крестницы, тоже отступал со своей стрелковой ротой. И надо же такому случиться, что проходили они мимо его родной деревни. Не стерпел Степан, ведь совсем близко его отчий дом, а там старики родители, молодая жена Катерина и дети малые - Тамарочка и Витюшка. Взял солдат, да и ушёл домой, проще сказать, дезертировал. Когда понял он, что натворил, очень испугался. Стал разыскивать нашего отца, расспрашивать знающих людей, где его найти. И ведь нашёл! Отец вместе со Степаном отбыл к его командованию. Получил за то преступление дезертир 10 лет лагерей. Хорошо, что не расстреляли, всё благодаря заступничеству отца. Когда появились штрафбаты, Степан там и оказался. Домой он пришёл без ноги, но живой. Смыл кровью свой позор. Потом председателем колхоза был избран: мужиков-то на селе совсем не осталось.

            ВРАГИ В НАШЕМ СЕЛЕ

   Фашисты к нам нагрянули внезапно. Ехали открыто, колонной, по большаку. Главные их офицеры на машинах, остальные на мотоциклах.Были они в красивой новенькой форме. Они не лютовали ещё тогда. Просто расселились по избам и стали требовать всё, что им нравилось из вещей и еды. «Яйки, млеко! Матка, давай!» - звучало в каждом доме. Назначили они старостой нашего соседа дядю Серёжу Безрукого. Левую руку он ещё на Первой мировой потерял. Он не соглашался никак, но бабы его уговорили. Хороший он был мужик, не злой. По этой причине в старосты его и просили пойти, чтоб, значит, заступался он перед немцами за своих. Так и было: многих дядя Серёжа спас от смерти, когда в наших местах появились карательные отряды фашистов. А вначале всё было тихо. По утрам немецкие солдаты любили, сидя на крыльце, играть на губных гармошках и петь свои немецкие песни. Ромка бегал на них смотреть и даже пел немчуре песню про финский ножик. Он полюбился денщику одного офицера. Стал этот немец братика моего приманивать к себе и угощать. Мы ведь в ту пору уже начали голодать. Соседи хоть и подкармливали нас, чем могли, да побаивались к нам ходить: мало ли, что? Ведь мы были председательские дети, как - никак. Вдруг немцы за это накажут? А этот немец, по фамилии Пиде, велел Ромке каждый день приходить за супом. «Роман, зуппе!»-, звал он братишку по имени, с ударением на первый слог. И Ромка бежал к нему с большим кувшином. Приносил он вкусный вражий суп, и мы его быстро съедали. Как-то раз Пиде подарил Ромке губную гармошку и кожаный ремень. Я братика с этими подарками отправила обратно со слезами на глазах. Этот Пиде пришел к нам в дом вместе с братишкой и, улыбнувшись, достал из кармашка своего кителя фотографию. Показал её мне. На снимке были дети: маленький мальчик, такой же как Ромка, голубоглазый и светловолосый, и кудрявая девочка, с виду моих лет. Тогда я поняла, что Пиде очень скучает по своим детям, и в нас видит сына и дочку. Ничего плохого я про него не могу сказать. Он нам здорово тогда помог.

            КАРАТЕЛИ

   Примерно через два месяца к нам в село пришли другие немцы, На них даже форма какая-то другая была.Это были специальные войска СС -
каратели. С ними беда вошла в наш дом. Один из новых полицаев выведал, что мы с Ромкой дети председателя колхоза. Солдаты немецкие пришли выгонять нас из дома. Стали всё добро выбрасывать из избы. Особенно им приглянулась материнская любимица - немецкая швейная машина. Я вцепилась в неё, а Ромка держался за мой подол. Немец рванул на себя машинку, а я изловчилась и укусила его за руку. Тогда он схватил Ромку и швырнул из окна, и повредил ему спину. С тех пор мой братик стал горбатым. Машинку я спасла, а Рома так и остался инвалидом. Наш дом каратели сожгли.Тогда полыхали многие избы в деревнях вокруг нас.По любому малейшему доносу людей убивали. Молодёжь угоняли в рабство в Германию и соседние страны. Бабушку Анну, мать моего отца, и трех её других внуков тоже угнали. Она не добралась до места назначения, умерла в дороге. А мои двоюродные сестра и братья оказались в Польше. После войны они в Россию так и не вернулись, ведь их дома уже не было: его тоже фашисты сожгли. Мать их , тетя Поля, умерла ещё до войны, а отец погиб на фронте. Сестра двоюродная Клавдия вышла замуж за поляка, обзавелась в Польше семьей. В 50-е годы приезжала в Москву к нам. Она уже плохо говорила по-русски, и всё время плакала, вспоминая годы войны.
   Когда пришли холода, нам с Ромкой стало совсем плохо. В старой, заброшенной развалюхе на краю деревни, где мы поселились после того, как фашисты сожгли нашу избу, было холодно. Печку топить нечем. В лес немцы не разрешали за хворостом ходить. Но я всё равно ходила, как стемнеет. Мы с братиком голодали. Радовались всему, что тайком приносили соседи. По началу мы с Ромкой ходили в соседние деревни и меняли там вещи на муку или картошку. Но потом это новые власти запретили..

            КАК Я ДОБЫВАЛА ПРОПИТАНИЕ, И ЧУТЬ НЕ ПОГИБЛА

   Вокруг нашего села шли ожесточённые бои. Как-то раз, отчаявшись совсем от голода, я с соседскими мальчишками, взяв топор, отправилась на поле, где они видели павшую лошадь. Над нами с жутким воем летели на Москву фашистские самолеты. Было очень страшно. Я хватала своего соседа Миньку за руку и кричала, что есть сил: «Минька! Миленький, не бросай меня!» Он не бросил и помог мне отрубить лошадиную ногу. Помню, что нам было очень боязно: на этом поле вперемежку лежали, припорошенные снегом, убитые солдаты. Там были и немцы, и наши, все вперемешку…
   С кониной от лошадиной ноги я варила суп с горохом и картофельными очистками. Его нам хватило на несколько дней. Много ль там было мяса, в той лошадиной ноге?
   Однажды мне добрые люди передали от отца весточку и велели идти в соседнюю деревню, чтобы там взять у одной нашей знакомой женщины муку, что прислал отец. На обратном пути я нарвалась на немецкий патруль. Отвели меня с мешком в комендатуру, которая находилась в избе двоюродного брата моего отца Игната. Этот Игнат стал полицаем, когда немцы к нам пришли.Он и до войны много вреда всем делал.Однажды взял и ночью забрался в правление колхоза и украл там пачки документов.Раскидал их по всей улице.Хотел нашему отцу неприятность сделать.Отец наш был председателем колхоза. Игнат ему всегда завидовал. Сторож поймал злодея и поднял народ.Игнат просчитался: не те документы расбросал. Это был старый архив со списанными документами. А новый был у моего отца дома. Отец простил Игната. Пожалел его семью: свои же люди!А вот Игнат меня, свою двоюродную племянницу, не пожалел. Немцы меня не били, но со словами: «Маленький партизан!» сбросили в глубокий и тёмный погреб. Там уже была одна незнакомая девушка. Она, обняв меня, всё успокаивала. Утром за мной пришли и вывели из погреба на допрос. Офицер спрашивал, а Настя, наша деревенская девушка, бывшая учительница немецкого языка из средней школы в Ракове, переводила мои сбивчивые ответы. Эта Настя вела себя при немцах вызывающе. Крутила любовь с офицерами, каталась с ними на машине и распевала немецкие песни. Многих погубила она. Я понимала, что дела мои плохи: не знала, как себя вести, что отвечать на вопросы. И тут мне на помощь пришла тетя Варя – мать переводчицы Насти. Она подозвала дочку к себе и сторого сказала ей: «Побойся Бога, Настя! Ведь эта девочка совсем ещё ребёнок! Отпустите её!» Через день немцы отпустили меня и мешок с мукой вернули.

            ЗВЕРСТВА ФАШИСТОВ

   Девушку, что сидела в погребе со мной, повесили вместе с двумя нашими учителями, которые были еврееями. Их, как и друга нашего отца, дядю Костю Мельникова, перед казнью страшно пытали, а потом водили по деревням для устрашения жителей. Каждому пленнику на грудь привесили таблички с надписью «ПАРТИЗАН». Из всех окрестных деревень согнали на площадь бывшей центральной колхозной усадьбы народ на казнь. Мы все молча стояли и угрюмо смотрели на виселицы.Рядом со мной стояли сыновья дяди Кости. Мои братики учились в школе с ними вместе. Они не плакали, только нервно сжимали кулачки, как и я, от ненависти к врагам и невозможности им отомстить.
   Когда обильные снегопады стали заносить дороги, фашисты начали сгонять всех жителей деревень на расчистку снежных завалов, в том числе и детей. Надсмотрщиками были полицаи из русских. Как-то раз дин из них - здоровенный рыжий Петька, зло усмехаясь, стащил с меня валенки и варежки. Хорошо, что на ногах моих были надеты ещё толстые шерстяные носки. Но руки я тогда всё же обморозила из-за этого негодяя. Я еле дошла до ближайшего дома, где меня отогрела сердобольная хозяйка.
   Бои кругом не прекращались ни на день. Деревни переходили из рук в руки. Когда наступление фашистов на Москву провалилось, фрицы стали драпать на запад вовсю. И наши местные каратели тоже засуетились. В последний день они решились ещё на одно злодейство. Согнали жителей деревни к старому пожарному сараю и заставили в мороз мыть его стены. Потом всем велели туда войти. Люди противились, потому что понимали, что сейчас этот сарай полицаи подожгут. Так было уже в соседних деревнях. Всех непокорных эти гады били прикладами. И тут, нам на счастье, на краю деревни из леса появились наши русские солдаты, и завязался бой. Немцы спешно удирали. Настя – переводчица тоже с ними сбежала. А полицаев фашисты не взяли. Их потом расстреляли уже наши.Они и дядю Серёжу – старосту нашего , не разобравшись, сгоряча, тоже расстреляли. Жалко его было очень, ведь он никому ничего плохого не делал, а даже наоборот. Но такое было суровое время тогда.
Так мы с Ромой спаслись от смерти.

            В МОСКВУ!

   Лишь осенью 1942 года матери удалось получить пропуск в прифронтовую зону в приёмной председателя Президиума Верховного Совета СССР из рук самого «всесоюзного старосты» М.И.Калинина,бывшего земляком нашего отца.
   Мама поехала с этим пропуском за мной и Ромой. В дороге мамин поезд попал под бомбежку, и соседке по вагону, с которой она познакомилась ещё в Москве, оторвало голову на глазах у матери. С тех пор она в сорок лет стала совсем седой.Мы её при встрече не сразу и узнали, только по голосу и догадались, кто это. В Москву приехали в канун октябрьских праздников. Ромку нарядили в братские обноски. На мне были солдатские ботинки сорок второго размера (меньше не нашлось), старенькое пальто с чужого плеча и красное сатиновое платье в белый горох, купленное мамой на барахолке для меня.