Go, Golem, ходи гоголем…
Тёмный, сумеречный
(рабби Лёв заколдовал его, не иначе),
пражский день без конца.
Тяжкие шаги по брусчатке.
Голем? Или просто – папаша Кафки?
Свет тускнеет вокруг Пороховой башни,
наливается свинцом,
замещается лицом,
чистым листом,
газовым фонарём…
Свет устал. Ему хочется стать вчерашним,
затеряться в толпе...
Но рыцарь Брунцвик бдит на столпе.
Озирает пространство и время.
Не одобряет. Однако – долг есть долг.
А бедного львёнка у рыцарских ног
и не видно почти.
Добрый король Карл Четвёртый
ни за кем не скачет в ночи,
в отличье от коллеги Петро Примо.
Ему не до того. У Карла – бремя.
Ему необходимо
о людях думать.
Чем завтра подданных кормить?
Да у него и лошади-то нету…
…Но ангелов здесь больше, чем людей.
Они повсюду – на крышах (кыш!)
и на карнизах (нанизаны),
и на фронтонах (тонны! тонны!),
и на пилястрах (пляшут! страх!), –
они везде, везде: на окнах, на дверях…
Иные держат фонари,
задумываясь, что же у людей внутри
(а день всё длится, длится, дли…)
И вот уже брусчатка под луной
отсвечивает тёмным серебром.
Нет, это всё не кончится добром.
…Здесь разминулась с Францем дивная Марина.
А то б она такого натворила
под сенью снисходительных небес…
Вот именно.
А у него – процесс
туберкулёзный.
Вы говорите, рифма? Рифма тоже здесь.
Вот: «поздно». Слишком поздно.
…Здесь Оттокары, Яны Гусы, Венцесласы
турусы разводили на колёсах
так долго,
что подданные, поумнев, давно не задают вопросов.
И только голуби голубят статуи и парапеты.
Здесь есть История. А будущего нету.
Здесь Смерть на площади, при всех,
звонит в свой вечный колокольчик чумовой*,
и всё кивает, всё кивает головой –
мол, не забудь, друг, встретимся с тобой,
и там уж поболтаем без помех.
…Снежинок тихий вальс вплетается в барокко.
Ах, этот пражский день, без солнца и без срока…
На чердаке спит Голем одиноко,
и башни грезят о весне далекой.
_____________________________________________
* Куранты называются "Орлой".