( размышления, вызванные творчеством Ф.А.Абрамова)
Всё дальше уходит от нас двадцатый век. И вместе с ним исчезают русские бабушки. Всё меньше становится их в деревнях и городах. На смену им приходят другие: молодящиеся, деловые, не очень терпеливые женщины, которые тоже по-своему любят внуков, но не могут с такой детской верой рассказать им сказку, не умеют так жалеюще погладить зачерствелой морщинистой ладонью, не скажут так насмешливо и любяще, покачивая седенькой головой вслед убегающему внуку: «До свиданья, до свиданья, милоё созданьё…»
Настанет день, когда на земле уже не будет полуграмотных женщин с вековыми мудрыми глазами, худеньких старушек с набухшими от непосильной работы синими жилами на тонких ногах.
Они ещё вскакивают по ночам, кривясь от неимоверной боли: «Руки, ноги тянет!» Они ещё бредут по земле, толкаясь в очередях, захлёбываясь в старческом кашле, сторонясь нас, сильных и здоровых, несущихся мимо. Но будет день, когда мы ощутим внезапно их отсутствие, и оно отзовётся в нашем сердце резкой безысходной болью. И невольно память будет перебирать хранящиеся на её дне капли воспоминаний…
Эти строки я писала в 1988 году после смерти моей бабушки, русской крестьянки. (Мой рассказ «Капли памяти» о ней и таких, как она, был опубликован в 1991г. в журнале «Север».) Писала, тогда ещё не прочитав рассказов Ф.А.Абрамова, даже не ведая о них, к моему теперешнему стыду.
… Один из лучших рассказов Абрамова «Старухи» был создан в 1969 году, а опубликован только в 1987, после смерти писателя.
Прочитала его я уже в 1989, когда появился у меня первый сборник рассказов и повестей Фёдора Александровича. Прочитала и сразу заметила созвучное душе, то, о чём и сама думала: «Новый человек вырастет – не сомневаюсь. Но пройдёт ли по Русской земле ещё раз такое бескорыстное, святое племя?»
Теперь, когда всё измеряется лишь толщиной кошелька, поневоле ещё горше вздохнёшь о невозвратности того поколения. В памяти живы пока рассказы, воспоминания, но со временем им свойственно истончаться, становиться бесплотными. Боюсь забыть совсем, оттого и говорю об этом всё чаще.
Наверное, у каждого деревенского жителя есть знакомые, очень похожие на героев абрамовского рассказа.
«Тётка Люба, или Любка-прыть…За свои восемьдесят с лишним лет она, кажется, не хаживала шагом». Мне сразу же вспоминается старушка из наших мест Марья Сидоришка с Овраникова. Торопится куда-то, бежит по дороге. Мимо едет рейсовый автобус. Шофёр (время ещё советское) приостановится:
– Садись, бабушка!
– Не, дружок, мне некогда, скорей надо! – и побежит дальше.
И похожий на описанный в рассказе дом, куда старухи любили заходить по пути из магазина, стоит ещё. Жила там несколько лет назад тётя Шура Пестова, ветеринар. Никогда не унывающая, как героиня рассказа Абрамова. А ведь сколько пришлось на веку пережить…
Помню её испитое лицо с темнеющими, как на иконе, глазами. Муж-фронтовик, израненный, да ещё туберкулёзник, работа в колхозе, а потом в совхозе:
– Был год. Летом коровы одна за другой телились. Убредут куда-нибудь от пастуха и отелятся. Вот и ходишь по чапаражнику, ищешь. Найдёшь, телёночка на хребёт, и паракаешь из лесу.
…К старости на худых ногах тёти Шуры так напряглись вены, что страшно было смотреть. А нрав оставался всё тем же. У кого на скамеечке перед домом присядешь передохнуть? У тёти Шуры. Кто в праздник частушку выдаст раньше других, да так, что все вокруг хохотом изойдут? А за помощью к кому? К ней же.
И слово – «главный …дар, который издавна притягивает …и старых и малых…» – при ней было. Как впрочем, и у многих других старушек. В детстве для меня больше праздника не было, чем тот, когда бабушка пойдёт «на бесёду» и меня с собой прихватит. Во все уши слушала я, не встревая, рассказы, пересуды, поверья.
Наша северная речь щедра на пословицы, поговорки, присказки. Герои абрамовского рассказа употребляют их, не замечая этого: «Живой медведь не съел, а мёртвый подавно не съест», «Всего вина не перепить, всех денег не прожить».
Да и сам Фёдор Александрович, думаю, как и всякий человек, родом из русской деревни, непроизвольно в быту говорил тем самым языком, что впитан с молоком матери.
И куда от него, от языка денешься, когда и теперь выйдешь на минуту в магазин, а попадёшь на заседание. Бабушки в ожидании приезда «хлебной» машины уютно разместились по магазинским лавочкам, обсуждают последние новости, клянут правителей всех уровней за нынешнюю жизнь, так что если б те услышали, несладко бы им пришлось.
…Одна из местных старушек шла в церковь. Рядом с ней притормозила машина. Водитель позвал: «Садись, бабушка, подвезу!» «Ой, спасибо, сугревиночка ты моя!» «Куда, бабушка, направилась?» «Да в церковь. Дороги-то худы, тихо иду. Да ещё тут у нас Ванюков есть, лес рубит, дак всё своими лесовозками расторбал». «Бабушка, я ведь тот Ванюков-то и есть!..» И дальше лесопромышленник всю дорогу оправдывался, рассказывал, как ремонтирует пути…
Порой незамысловато, но остро речь старушки заведут о повседневном.
– Ой, девы, у меня за стенкой три ночи всё стонут да стонут, – будто серьёзно говорит тётя Тамара, выражение лица у неё при этом остаётся чуть усмешливое.
За стенкой у неё живёт хозяин, а может, его управляющий (чёрт их теперь разберёт) Али, неведомо какой национальности, в народе прозванный Али-бабой. Али заведует одной из расплодившихся в последнее время пилорам.
– Чего стонут-то? Пьяные что ли? – тут же откликаются бабки.
– Да не, стонут и стонут.
– Подрались что ли? Побили кого?
– Не. К Али жена приезжала. Вот они и стонут. Мы-то молодыми были, чего-то не толковали стонать. А они стонут и стонут.
Бабки покатываются со смеху. В магазин заходит Наталья, до времени отяжелевшая рыжеволосая женщина, несущая своё тело, как переполненную до краёв чашу. Подойдя к прилавку, томным голосом, слегка в нос, она начинает разговор с продавцом:
– Надо Людке что-то купить. Людка заболела.
О её дочке Людке уже ходят анекдоты. Обе они – дочь и мать – не вылезают из медпункта, в любое время дня и ночи могут потребовать медика на дом, если дочкой овладеет очередной приступ лени. Людка давно уже командует родителями, не ставит их ни в грош, заставляя выполнять любое своё желание.
– Ой, вот не знаю, что ей и купить.
– А ты ей мороженое, мороженое купи. Надо, надо девке купить мороженое, девка хороша, – тянет зубка Анна Буйдина.
Наталья поворачивается к ней, принимая всё за чистую монету:
– Ангина у Людки. Она просила, да нельзя ей мороженое-то.
– Да уж купи тогда чего послаще. Да денег-то не жалей, не жалей. Дочь-то ведь у вас однака.
…К людям работящим старухи относятся совсем иначе. Было время, когда мой брат Сергей работал на ферме. Потом ушёл, когда потребовалось проходить практику (учился он заочно в университете). Старухи спустя двадцать лет вспоминали, как он работал, расспрашивали о нём:
– Всё Серёженьку-то вспоминаем. Сперва-то не ладилось у него. Всё потихоньку. Пока нагрузит сани, пока выгрузит (возил он на ферму на лошади сено да силос). Иногда до самого вечера провозится, а уж всё равно, сугревушка, что надо привезёт, без кормов коровушек не оставит.
Вообще я всегда поражалась приветливости и умению сопереживать старшего поколения. Столько испытаний выпало на их долю, а они встретят тебя на улице, ещё издали обласкают лучистой улыбкой, приветят ласковым словом: «Ой, Оленька, всё о тебе думаю. И жалею тебя, жалею, что судьбы здесь не найдёшь…» Поневоле задумаешься о собственном дурном характере, состоя при котором, на одно резкое слово десятком отзываешься.
Высокий уровень внутренней и внешней культуры, умение думать о других людях. Вспоминаю совет бабушки моей: «Ты, Ольга, сама себя на дню семь раз не любишь. Кто же тебя-то любить будет? Надо, чтобы не люди на тебя, как на чирей, налаживали, а чтобы ты к людям прилаживалась».
Полное отсутствие сребролюбия. Если и копят деньги понемножку, от себя отрывая, то или на похороны свои, не очень на огромные размеры государственного пособия надеясь, или для детей и внуков. Бабушка моя, Ксения Никитична, пенсии не имевшая, оттого что нас, шестерых, нянчила – не было детских садов – под старость пенсию получила как вдова фронтовика. Аж 33 рубля. И что, на себя истратила? Берегла, хотела внукам по сотне накопить, чтоб после неё осталось. Не всем накопить успела, краток срок человеческой жизни. А нам от неё зато самое главное осталось – такой красоты образ русской женщины, что спустя двадцать лет о ней тоскуем…
Неустанное трудолюбие. Как-то Анна Ивановна, старушка, которой далеко за восемьдесят, упала в обморок в магазине. То ли давление, то ли ещё что.
– Ну, – подумали все, кто был там или услыхал о случившемся, – стала сдавать бабушка. Долго держалась, ан не железная…
А бабушка, которая, всю жизнь проработав дояркой, свой дом и в старости на себе держит: варит, косит, корову с телёнком обихаживает, моет, зимой снег убирает, – так вот, эта бабушка, полежав часа три, встала и поить корову пошла.
– Ты чего, угробить себя решила? – возопила родня.
– Дак ведь пока брожу, и жива. А лягу – тут и помру.
…Смотрю, летом опять обкашивает бабушка бережок. Да так споро, что молодой за ней не угнаться.
Вот она, та русская крестьянка, перед кем не просто встать, а стоять бы навытяжку, честь отдавая, или же склониться в земном поклоне надо всем министрам и президентам.