Иаков, сын слепого Исаака
Библейский легендарный пращур мой
Сцепился с Богом. В богатырской драке
Помял Всесущего. Отеческой рукой
Наказан славно: содраны колени
И вывихнуто правое бедро.
Всё в Яхве непонятно и мудро –
Затрещина, и та – благословенье.
На том поладили. Кому вражда
С соседом дивиденды приносила?
В Писание Святое без труда
Вошёл Иаков, богоравный силой.
Волшебным знаком Яхве осенён,
Захватывая земли Ханаана,
Объединил он несколько племён
Путём посулов, подкупа, обмана.
Сражающимся с Богом исполином,
И з р а и л е м отныне наречён...
Судьба судеб! Из древности былинной,
Из ассиро-шумеровских времён
Через потопы, моры и полымя
Столетних войн, сквозь ужасы насилий
Мне передали пращурово имя.
Меня при том, конечно, не спросили.
И вот, влачу без ручки чемодан
(И бросить жалко, и тяжёл безмерно):
Не забияка, в драке я профан...
Да-с, не Иаков, это уж наверно!
Не вышел ростом, вовсе не силач,
И подвигов не совершаю сроду –
Нет общих черт с Израилем, хоть плачь!
Ну не Израиль! Подвела порода!
И с Богом я встречался только раз,
Когда отец младенца в синагогу
Принёс меня (раввину напоказ)...
С тех пор – ни разу. Ну и слава Богу!
Я в атеистах от младых ногтей.
Но в чертовщину верю понемногу:
Всё ту же фотографию детей
Который год беру с собой в дорогу -
Традиция: спокоен я, пока
Висит она над буйной головою.
Вот, случай был: гирлянду чеснока
Супруга навязала мне с собою.
С бескомпромиссной миной на лице,
Любые возражения отринув,
Мурлыкала про пользу витаминов,
В особенности витамина С.
А между тем, любимая рука
На груде стеблей затянула путы.
Тот странный натюрморт из чеснока
Мне - талисманом в тесноте каюты.
И Бога вспоминаю иногда,
В условиях отменно экстремальных:
То дрогнет сердце в жути инфернальной,
Когда грозит нежданная беда
Нам, пятерым в малютке батискафе,
То добровольное ауто-дафе
Под канонаду льдин о ржавый борт.
А за горбом земли далёкий порт
Помочь не в силах, даже не проси,
Вот тут и охнешь «Яхве, пронеси!»
«Ты молишь Яхве? - удивится друг –
А как же Бог и Сын... и Святый дух? –
И ухмыльнётся, завершая фразу –
Валяй! У семерых дитя без глазу!»
Нет! Не кощунство это, пращур мой!
Ты не изведал горечи разлуки
С надёжей-сыном, доченькой, женой,
Не вЕдомы тебе святые звуки
Морзянки. Освежающим дождём,
Молитвою звенит под небесами:
«Всё хорошо, родной! Целуем! Ждём!» -
Нет, то не Яхве с горе-чудесами!
Ты сам родил двенадцать сыновей
От Валлы, Лии, Зелфы и Рахили.
Обманутых соседей истребили
Шальные братья. Волею твоей
В крови по локоть руки Симеона
И Левия. И продан фараону
Иосиф... Кем? Да братьями ж! Не смею
Судить отца. Но помнишь чёрный год:
Ты в рабство вёл доверчивый народ,
Грядущее провидеть не умея, -
Опомнись, пращур! Ты ли исполин,
Объединявший племена и кланы,
Любимец Яхве, мудрость Ханаана?
Камо грядеши от родных долин? -
Хватило простоты на мудреца.
Не спорили, не возмутились дети...
Иль был тринадцатый? Да волею отца
Он выброшен из памяти? В Завете
Не упомянут за строптивый нрав
Библейский диссидент,
оплёванный толпою,
Быть может, даже проклятый тобою,
Лишённый чести и наследных прав?
Да, полно мне тревожить старика!
Евреи мы! Не уподоблюсь Хаму! -
Давно умершие не имут сраму.
Быльём дремучим поросли века
На подвигах Навина, Моисея,
Давида и беспутного Самсона,
Крушении державы Соломона,
На битвах славного Иуды Макавея.
До той, тотальной, роковой войны,
До Флавия, до Нового Завета...
Сожжён Ерушалайм... По белу-свету
Развеяны израиля сыны...
О ближних мне рассказывал отец:
Веками обретались на Волыни
Что Хаим, - то рыбак,
что Енох, - то кузнец –
Черта осёдлости и нищета...
А ныне я, – волею судеб израилит,
Обласканный ветрами Океана,
Тоскую не о смоквах Ханаана, -
О шелесте коломенских ракит!
Корнями сросся с русскою берёзой,
Ветвями перепутался. Жена
Смеётся, что библейскому курьёзу
Замужеством обязана она.
Антарктика, 1982.