Неистовство, тебя боготворю,
тебе в стихах, взошедших на Голгофу,
в который раз я молча говорю –
тебя люблю любовью катастрофы,
пронзительно вкушая нерва бег
и до крови закусывая губы,
выстругиваю огненный ковчег
из строчек незаслуженных и грубых,
покажется, что вот уже готов
пристанищем горячего поэта
стать этот дом, хранилищем стихов
пустым, как прочерк, в строчке без ответа…
…твоё исчезновение звенит,
пульсирует и бьётся колокольно
о грубый неотёсанный гранит,
заблудших знаков на бумаге вольной,
извилиста, изменчива тропа,
остра, как всходы раннего бамбука,
зубцами иероглифов строфа,
щетинится, не издавая звука,
в бесчувственность войдёт упадок сил,
суровость века ран совсем не лечит,
прольются кровью пламенных чернил
больные мысли – бушевавшим вече…
P.S.
…папирус, стерпишь ли всю страстность,
не воспылаешь ли костром надежд? –
докажет острый стилос непричастность
к утраченному рубищу одежд,
ты видела костюм из мешковины?
верёвкой грубою завязанный браслет
лёг на запястья – болью пуповины
на эшафот в момент, как монумент,
молчать, крича, кричать молчаньем смею,
я право это выстрадал в бою,
немею, короную, телом грею
далёкую избранницу мою…
(i)
Ю.