Ночной туман к костру подсел,
спустившись с насыпи скалистой.
Он вынул спички и кисет,
назвался призраком чекиста,
и хоть на взгляд ему не дашь,
но жаль оказию такую,
и был заточен карандаш -
авось, когда опубликую:
-В каком году расстрелян был?
-Кто из друзей писал доносы?
-И что бы было, если бы
промедлил Гитлер с "Барбароссой"?"
Он удивления не скрыл,
достал табак, клочок "Известий"
и самокруткой заискрил,
дымя на рой зудящих бестий:
"Эх, молодежь - вынь да положь -
пороли вас, потомков, мало.
Готовы грош платить за ложь,
а кто ж под нож, за идеалы?
Сороковой цингой страдал,
но продолжал к границам литься.
Неурожайная страда? -
Новейший танк на вес пшеницы!
Доколе Клейстам пировать,
румынской нефтью упиваться?!
Всех танков Рейха - тысяч пять,
мы ж у границ держали двадцать!
И сорок первого июль
порвал кордон на аты-баты -
познал жиреющий куркуль
свободу пролетариата!
От Апеннин до Филиппин
единый род, одна порода -
извел советский гражданин
врагов Рабочего Народа!
Эй, там, за морем! Спи, буржуй,
беспечен, общечеловечен!
Осталось взять одну межу,
и мир-труд-май вам обеспечен!"
Кляня свой старческий склероз,
он что-то бормотал про нары
и, уходя, с собой унес
предел мечтаний коммунара.
Пора и мне сомлевших коз
пастушьей скучивать гитарой
и направлять в родной колхоз,
укрытый в скалах Гибралтара.