Венец безбрачия надет на гордую сирень.
На склоне лет одной-одна в саду который день.
В ее ветвях давным-давно играли мы с детьми;
Она стучалась мне в окно, крича что гром гремит.
И каждогоднею весной, надеясь ни на что,
Она наряд невесты свой брала из сундуков.
Ее величья суть горька – кому раскрылась вдруг?
Молчит, глядит, пряма, нема, не видит что вокруг.
Да разве слышал кто – она страдальчески молчит!..
Да разве видел кто – бела трагически в ночи…
Она мне мать, в ее ветвях не раз плыло лицо.
Она мудра. В ее руках отложено шитьё.
С сухою дрожью во стволах, взор белый вперив вдаль…
Незрячей? – вещею была, предвидела печаль.
В ней что-то есть от матерей, терпение одно,
И обреченность тяжких дней на воле злых ветров.
И с платья старой белизной граничит седина,
С годами резче страшный спор: атлАс или она.
На старых дев полно шелков судьбой отведено,
Пустых надежд, случайных слов – и слез полным-полно.
Пусть цвет, усохший на кустах, влюбленных не манит,
И честь поруганной была нелепыми детьми,
Пускай разодран в лоскуты венчальный тот наряд,
Я знаю: стерпит и смолчит, нема, горда, пряма.