12-го августа этого года исполняется 59 лет со дня расстрела выдающихся деятелей еврейской культуры и науки в бывшем Советском Союзе. Об этом трагическом событии написаны многие тома, и добавить к ним почти нечего. Вдова расстрелянного поэта Переца Маркиша Эстер Лазебникова-Маркиш в 1989-м году выпустила том воспоминаний "Столь долгое возвращение". В 1994-м году вышла в свет книга под редакцией проф. В.П.Наумова "Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. Стенограмма судебного процесса над членами Еврейского Антифашистского Комитета". В том же году увидела свет и книга Александра Борщаговского "Обвиняется кровь". И почти ежегодно к памятной дате публикуются статьи о невинно загубленных жизнях Соломона Лозовского, Ицика Фефера, Переца Маркиша, Давида Бергельсона и других.
Из воспоминаний Эстер Лазебниковой-Маркиш известно, как мужественно вёл себя на судебном процессе её супруг Перец Маркиш. Вот что она пишет:
"Лина Штерн сказала нам, что Маркиш выступил на процессе с яркой, взрывчатой речью. Его не прерывали – ведь слушали его только судьи и обвиняемые. А судьи были уверены, что никто никогда не узнает, о чем говорил Маркиш. В своем последнем слове он обвинил своих палачей и тех, кто направил их руку. Штерн не могла вспомнить речь Маркиша в деталях – она помнила только, что то была речь не обвиняемого, а обвинителя… Вскоре после встречи с нами Лина Штерн умерла, и мне неизвестно, с кем еще она делилась воспоминаниями о процессе. Однако впоследствии, уже после смерти Лины Штерн, я встречала немало людей, рассказывавших мне об обвинительной, обличительной речи Переца Маркиша. И никто из этих людей не смог объяснить мне толком, откуда они об этом узнали."
Некая Элла Кричевская писала в журнале "Вестник" (США) № 15(300) от 24-го июля 2002-го года (статья "Расстрелянная поэзия"): "Когда подсудимым было предоставлено последнее слово, перед судьями встал несломленный, полный достоинства Маркиш, сказавший, что ни в чем не признает себя виновным и ему нужна полная реабилитация или смерть."
Читая это, я несколько лет назад задумал написать пьесу, в которой можно было бы показать несломленный дух Маркиша и других обвиняемых, торжество правды над сталинскими палачами, и стал изучать стенограмму судебного процесса. Но, изучив стенограмму, я отказался от своей задумки. Потому что увидел картину, несколько отличающуюся от той, какую нарисовала академик Лина Штерн.
Поверьте мне, я как еврей тяжело переживал (в 1952-м году мне было 16 лет) и до сих пор переживаю эту трагедию. Мне больно читать и перечитывать свидетельства того, через какие муки и издевательства прошли люди, напрасно обвинённые в национализме и шпионаже, я проклинаю антисемитскую советскую власть и выращенных ею извергов. Но надо заметить, что обвиняемые евреи героически вели себя не всегда.
Оставим в стороне их "признания" во время следствия, оговоры друзей и соратников, подписанные ими протоколы - всё это дело кровавых рук следователей и верхушки ГБ. Но меня настораживают их выступления во время так называемого "судебного процесса", где не было ни обвинителей, ни защиты. "Дело" разбирала Военная Коллегия Верховного Суда СССР, процесс шёл с 8-го мая по 18-е июля 1952-го года. Однако, ещё до суда, 31-го марта 1952-го года, зам. министра ГБ Рюмин утвердил обвинительное заключение, по которому все "еврейские националисты и шпионы" приговаривались к смертной казни, кроме Лины Штерн, которую предлагалось сослать "в отдалённый район сроком на 10 лет". 3-го апреля министр ГБ Игнатьев направил текст обвинительного заключения Сталину. На следующий день в МГБ поступило сообщение о том, что Политбюро ЦК утвердило заключение и приговор, заменив только срок ссылки Лины Штерн с 10-ти лет на 5.
На суде все обвиняемые встретились между собой, они имели возможность смотреть друг другу в глаза, задавать друг другу вопросы и отвечать на них. До этого, конечно, имели место и очные ставки на допросах, но они проходили под оком и по указке следователей, и стенограмм этих допросов в открытой печати нет. Суд, каким бы ни был он неправым, был последней возможностью обвиняемых высказаться, выступить в свою защиту, рассказать о пытках и издевательствах. Что, собственно, и было ими сделано, но меня гложет вот какая мысль. Все 15 обвиняемых были уже практически осуждены. Эти люди хорошо знали, на что способна антисемитская советская власть. Неужели они не понимали, что живыми из той карусели, в которую они попали, им не уйти? Конечно, они служили, как могли, советской власти, у них были всяческие привилегии, которых они не хотели бы лишиться, но надеялись ли они на то, что их любимая власть простит им то, что она сама же им и приписала? Почему почти все писатели, за некоторым исключением, обвиняли друг друга в национализме, почему они предавали анафеме великого артиста Соломона Михоэлса, почему не прокляли в последнем слове своих мучителей? Лина Штерн сказала неправду: ни Маркиш, ни кто другой не обличали "палачей и тех, кто направил их руку".
В начале процесса только Ицик Фефер признал свою вину, Эмилия Теумин, Иосиф Юзефович, Лейб Квитко, Давид Бергельсон, Давид Гофштейн, Илья Ватенберг, Вениамин Зускин, Леон Тальми, Лина Штерн, Чайка (Хайка) Ватенберг-Островская признали вину лишь частично, а Перец Маркиш, Соломон Лозовский, Соломон Брегман и Борис Шимелиович никакой вины за собой не признали. В последнем слове, надо сказать, никто из обвиняемых своей вины тоже не признал.
Считается, что всё дело Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК) держалось на "признаниях" Ицика Фефера - тайного агента МГБ. Нет никаких сомнений, что МГБ "использовало" Фефера на все сто процентов. Вероятно, он не во всём шёл навстречу следователям, иначе его не били бы смертным боем. С МГБ сотрудничал не только он: например, Борис Шимелиович, главный врач Боткинской больницы, в своём последнем слове признался, что он "выполнял отдельные поручения МГБ лучше, чем это делали другие". Не сомневаюсь, что все (или почти все) обвиняемые в той или иной мере сотрудничали с органами ГБ. Как бы то ни было, поэт Фефер - такая же жертва произвола советской власти, как и все отстальные.
И вот ещё что меня поражает. Поэты Квитко, Фефер, Маркиш, Гофштейн, прозаик Бергельсон - известные еврейские писатели - не дружили между собой, а некоторые даже ненавидели друг друга. Перец Маркиш так и заявил на суде: "Я просто с ними - Михоэлсом, Фефером, Квитко, Бергельсоном - враждовал." О Гофштейне он высказался так: "Скажу о Гофштейне. Это человек в какой-то степени неполноценный." Надо сказать, что Маркиш всячески отрицал своё участие в работе ЕАК, считая его еврейским националистическим центром, и много раз ссылался на козни членов Комитета против него лично. На вопрос председательствующего "Какую роль в ЕАК играл Брегман?" Маркиш отвечал: "Роль хулителя Маркиша."
Я не говорю уже о том, как все эти писатели наперебой обвиняли друг друга в национализме. Повторяю: следствие уже закончилось, идёт опрос обвиняемых - лицемерное действие для придания варварскому судилищу некой легитимности, и можно уже если не знать, то хотя бы догадываться о его расстрельном исходе, а большинство из этих людей - цвет и гордость замордованного еврейского народа - изощряются в обвинениях своих собратьев по несчастью. Не хочу загружать эту заметку цитатами из стенограммы процесса, желающие могут прочесть стенограмму в Интернете.
Особенно неприятные слова раздавались в адрес Соломона Михоэлса, который был убит по приказу Сталина ещё в 1948-м году. "С Михоэлсом мы были идейно чуждые...", - заявил Маркиш, и далее: "Когда фактически он был объявлен председателем Антифашистского комитета, я сказал, что это будет шут на троне." (Выяснилось, правда,что Маркиш невзлюбил Михоэлса потому, что тот перестал ставить его пьесы). Бергельсон показал: "Да, он был националистом и играл роль еврея - советского патриота также, но искренности больше было тогда, когда он играл роль националиста. В этой роли проскальзывали более искренние нотки. Когда он начинал играть националиста, он становился самим собой. И самим собой он становился тогда, когда делал преступления. Когда пролился свет на все его преступления, он мне представился со всей ясностью..." "Михоэлс больше всего пьянствовал", - поведал Квитко. Даже Зускин, разделив своего соратника по еврейскому театру на Михоэлса (псевдоним Соломона Михайловича) и Вовси (настоящая фамилия), сообщил, что он имел дело только с Михоэлсом как с руководителем театра, а с Вовси не разговаривал с 1939-го года.
Приведенная мною в начале этой заметки фраза из статьи в журнале "Вестник" о том, что "перед судьями встал несломленный, полный достоинства Маркиш, сказавший, что ни в чем не признает себя виновным и ему нужна полная реабилитация или смерть" - неверна. Об этом говорил не Маркиш, а Соломон Лозовский, старый мужественный человек (он родился в 1878-м году), прошедший ещё царские застенки. Вот цитата из его последнего слова:
"Я сказал всё и не прошу никаких скидок. Мне нужна полная реабилитация или смерть. Я отдал всю свою жизнь на дело партии и не хочу быть паразитом. Если суд признает меня в чём-либо виновным, то прошу войти с ходатайством в Правительство о замене мне наказания расстрелом. Но если когда-либо выяснится, что я был невиновен, то прошу посмертно восстановить меня в рядах партии и опубликовать в газетах сообщение о моей реабилитации."
Маркиш же в своём последнем слове никого не разоблачал. Легенда о том, что он, якобы, "обвинил своих палачей и тех, кто направил их руку" - всего лишь красивая легенда. Вот что сказал Перец Маркиш:
"Гражданин председатель, граждане судьи! Я прекрасно знаю, что воровство начинается не со взлома несгораемого шкафа. Национализм не начинается от открытой пропаганды расового превосходства, а начинается от бездумного выпячивания своего личного превосходства, что является тем "пятачком", с которого начинается воровство.
У меня этого "пятачка" не было.
Я хочу сказать суду, что вся моя жизнь и моё литературное творчество и деятельность - есть борьба с отсталостью в литературе.
Меня называли бунтарём, а в Америке меня за это резко ругали.
Все мои книги были насыщены этой борьбой. Я был рядовым солдатом в среде советских писателей, был корреспондентом газет "Правда" и "Известия".
В 1934 году на первом съезде Союза советских писателей я выступил со своим стихотворением , в котором говорил, что нам нечего теперь писать о "местечковом еврее", за что меня сильно ругали.
За 30 лет деятельности первого поколения советских писателей было допущено очень много ошибок, но несмотря на это мы твёрдо шли к вершинам коммунизма.
Наше современное поколение советских писателей работает на тысячелетие вперёд, и работа эта не могла быть без ошибок. Поэтому я говорю, что если мои произведения не были сейчас хорошими, то я горжусь, что они будут удобрением для будущих советских Гомеров и будущая советская литература не сможет выкинуть моего маленького кирпичика из великого строительства коммунизма.
Этим и объясняется, что моё имя в связи с деятельностью Еврейского антифашистского комитета почти не упоминается, ибо я не имел к нему никакого отношения. Произошло трагическое недоразумение, что я разделяю ответственность за деятельность ЕАК.
В первом туре следствия меня не приобщали к числу лиц, ответственных за деятельность ЕАК, и обвиняли только в рекламации несоветских книг.
За время нахождения в тюрьме я не чувствовал за собой никакого преступления, и мне было легко, несмотря на мои страдания за семью.
Я разбирал все свои ошибки, которые могли у меня быть. Если у меня была ошибка в стихотворении "Бойцу-еврею", то она могла стать страшным грехом только при наличии ЕАК.
Неужели за 3,5 года нахождения в тюрьме я не искупил этой своей ошибки?
Полковник Носов мне говорил, что они осудят только главарей, а меня отпустят.
Рюмин мне ещё в 1950 году сказал, что я могу уже обдумывать новую книгу, и я был страшно удивлён, увидав свою фамилию в числе руководителей ЕАК, тогда как я был "костью в их горле". Я не хочу говорить об обвинительном заключении потому, что моя фамилия там - сплошное недоразумение.
Я хочу просить суд предоставить мне возможность всю мою энергию и любовь к советскому народу отдать ему, как я отдавал её на протяжении 30 лет своей творческой деятельности.
Я хочу теперь писать уже с новым сознанием на языке Ленина - Сталина.
Граждане судьи, я хочу сказать, что никакая клевета не сломила меня. Я считаю, что партия, правительство и советский народ сам найдёт, что моё слово полезное, то даст мне возможность и дальше служить нашей Советской Родине."
Александр Борщаговский в книге "Обвиняется кровь" представляет Маркиша, в отличие от других обвиняемых, стойким борцом со сталинским режимом: "На суде Маркиш преобразился. Перед судьями стоял строгий человек, отметавший клевету, требующий не снисхождения и милости, а справедливости." И далее: "В Маркише поражает не сломленное годами насилия чувство достоинства, та сила благородной личности, которая вызывала особое раздражение ничтожеств, желание унизить, причинить непереносимую физическую боль."
Я никак не хочу умалять стойкость характера Переца Маркиша, но его последнее слово - это не отповедь палачам, а обычная советская риторика с упоминанием Ленина - Сталина. Не знаю, зачем надо противопоставлять Маркиша другим жертвам произвола, все они - безвинные и несчастные жертвы советского режима. Все они были расстреляны, кроме Лины Штерн и успевшего умереть до вынесения приговора Соломона Брегмана. Но Борис Шимелиович сумел сказать в своём последнем слове:
"...я прошу суд войти в соответствующие инстанции с просьбой запретить в тюрьме телесные наказания. А также отучить отдельных сотрудников МГБ от мысли, что следственная часть - это "святая - святынь", и заставить их понимать, что самое святое у нас - это партия.
Я прошу устранить зависимость тюремной администрации от следственной части.
Я просил бы запретить отдельным следователям в период допроса изучать произведения классиков марксизма-ленинизма.
На основании мною сказанного в суде я просил бы привлечь к строгой ответственности некоторых сотрудников МГБ.
Я никогда не признавал себя виновным на предварительном следствии. Ни разу моя мысль не бросила тень на партию и даже на МГБ в целом. Но на отдельных лиц из числа работников МГБ, в том числе и на Абакумова, такая тень легла, и я прошу принять в отношении их самые строгие меры.
Моя совесть чиста, и всегда она была принципиально-партийной, и этим людям из МГБ не удалось меня сломить
Я хочу ещё раз подчеркнуть, что в процессе суда от обвинительного заключения ничего не осталось. Всё, что было "добыто" на предварительном следствии, было продиктовано самими следователями, в том числе и Рюминым."
Чайка Ватенберг-Островская наивно просила суд, чтобы, в случае её осуждения, ей разрешили отбывать наказание вместе с мужем. Суд милостиво внял её просьбе - её расстреляли вместе с мужем в один день.
Я не могу спокойно читать все эти материалы, во мне поднимается волна ненависти к советской власти, хотя власти этой уже нет, но остались ещё её защитники и апологеты, к антисемитам всех мастей, и вместе с тем - ощущение какой-то беспомощности перед мировой юдофобской вакханалией. Меня поражает, что перед лицом унижений и угроз мои братья-евреи часто относятся друг к другу так, как Маркиш относился к Михоэлсу. Странный мы, евреи, народ.
За нами уже столько "дел" - дело Бейлиса, дело ЕАК, дело врачей, за нами - Бабий Яр, Едвабне, погромы и убийства в подворотнях, а мы никак не придём к общему знаменателю и не можем объединиться для отпора вечным нашим врагам.
Давайте хотя бы не забывать тех, кто погиб лишь потому, что в них текла еврейская кровь. В память о них 12-го августа зажжём свечу и прочтём молитву, пусть даже и на русском языке.