МЫСЛЬ О ДЕЛЬФИНАХ
Мысль о дельфинах - это для меня попытка (конечно, трусливая в какой-то мере, но всегда плодотворная) преодолеть хандру, справиться с тоской и разочарованием, мысль о дельфинах - это терапия сказкой, причем сказкой, которая обладает тем неизмеримым преимуществом, что она, вопреки всем вероятностям, есть на самом деле. Одного факта существования дельфинов мне достаточно, чтобы жить дальше, чтобы не отвергать мир, сподобившийся родить их, таких, и позволяющий себе роскошь их сохранять. Умные и добрые, красивые и веселые, они счастливы, но не ценой чужого страдания, и могучи, но без дикого проявления силы, а в спокойном и честном сравнении. У них есть чувство юмора, у них есть грация в мире, признающем только аппетиты и потребности, они играют и радуются посреди всеобщей свары и драки, которая идет в природе; они наивны и отзывчивы там, где над этими свойствами издеваются, где эти достоинства презирают. Они не типичны, они не характерны, но в них - символ, внушающий неистребимую надежду, они - единственные живые существа, которых я представляю входящими в рай без унизительной проработки чистилищем.
Я наблюдала дельфинов во всем великолепии их свободы, когда, собравшись веселой ребячливой ватагой, они играли, заражая избытком и щедростью счастья. Это было как танец, сразу и на море, и в воздухе, бескорыстный и неистощимый на фантазию танец, в котором их сверкающие продолговатые тела, как серебряные ткацкие челноки, сновали между глубокой синевой воды и прозрачностью неба, вышивая на них золотом и кобальтом, ртутью и бирюзой. Мы, люди, смотрели на них с берега, с высокого берега, как с галерки, мы чувствовали себя молодыми и крылатыми, свободными от условностей и открытыми, восхищение побратало нас не только с дивными существами, на которых мы смотрели, но и друг с другом, и - более того - с самими собой. Нас переполняли согласие и добрые чувства, бескорыстие и счастье, мы были польщены приглашением на этот роскошный праздник, на это торжество. Что дельфинам приятно, когда на них смотрят, мы не сомневались ни секунды, и упоение от игры само по себе удваивалось для них нашей радостью, бесценным даром радости, доставляемой другому. Я проверила это впечатление на спектакле в дельфинарии, открыв в том, что для кого-то могло показаться дрессировкой, бесконечно сложные отношения между человеком, который командовал игрой, и исполнительными дельфинами, которые не просто самозабвенно играли, но и сияли отраженной радостью, его и нашей, зрителей,- своего рода игра в игре, как будто они, ребячась, затеяли возню, чтобы развеселить взрослого мальчишку, хозяина, и великовозрастных детей-зрителей - из чистого удовольствия и альтруизма.
У древних греков убийство дельфина приравнивалось к человекоубийству, потому что дельфины считались бывшими людьми, оставившими - чтобы жить в море - свои города, но не свои обычаи, обычаи некоего идеального, осуществившегося человечества. Вот почему мысль о дельфинах - это окно в лучший мир, где больше красоты, где природа милосерднее, это сказки, где добро побеждает зло, это миф об Аполлоне, который мчит к Дельфам на ликующих дельфиньих спинах.
1986
Перевод с румынского Анастасии Старостиной