Он пил еще не беспробудно, а с перерывом на работу,
с улыбкой пьяненького Будды на кухне крохотной в субботу
он смело резал хлеб и правду, но путал имена и числа,
учил жену часов пять кряду, а жил как будто не родился,
как будто впереди лет триста - счастливых лет до тихой смерти
в душе он был большим артистом, и это знать могли бы дети.
Она носила, как порфиру, горжетку, меховые боты,
но повторяла :"не до жиру" и ненавидела субботы -
когда уборка, стирка, ужин и перебранка со свекровью,
и тихо изменяла мужу, не ради страсти, для здоровья.
Душой по-птичьему пугливой любила море, свежий ветер...
Она мечтала жить красиво, и это знать могли бы дети.
Жизнь не текла, едва сочилась, рапидным кадром застывая,
ни божий гнев, ни божья милость их не пугали. Жили с краю,
обычной жизнью без рефлексий, не лили слезы крокодильи.
Купили дом, гараж и Лексус, забором все огородили.
Лишь сердце ныло от печали и запиналось на рассвете...
Но дети этого не знали, их просто не было на свете.