Не знаю: возможно, совсем ни к чему
Раненья смертельные — словом лечить...
Тем более, если едва ли поймут,
Хоть вроде, и слушают...
Что ж помолчим.
Давайте молчать, как доныне могла.
Простите, забыла немой уговор,
Где право дано — закусить удила.
И незачем — всплески, сумятицу, вздор.
Излишня подробность живых мелочей...—
Всё ясно и так? Дай-то Бог. Хорошо б.
Молчу. За молчаньем — бессонных ночей,
Догадок, прозрений жестокий озноб.
Я стольким об этом боялась...
Боюсь
И тех, для кого откровенья — ни в грош,
Как будто осколков бессмысленный груз:
Здесь больше сгодились бы чушь или ложь.
...А мне суждено понимать и внимать
И слышать — и бед отголосок и бред,
И не экономить души и ума
На ближних и дальних, летящих на свет.
А время души задувает свечу:
Молчишь, говоришь ли — потом переврут.
Когда обнаружится, что поутру
Уже не откликнусь.
И так намолчусь.
И словно — не только прижизненный — крест,
До горькой улыбки — знакомый сюжет:
Где в эхе, летящем до самых небес,
Я буду вас слышать...
А вы меня — нет.