Чтец:
Суд идёт над бардом и актёром.
Над поэтом всенародным, беспартийным.
Вроде б все, кто его били, дали дёру...
Но опутывают имя липкой тиной.
Обвиняют после смерти - мемуарно,
Тычут в грязное бельё, хмельные даты.
Только всё же в нашем времени угарном
Люди трезво в него верят, верят свято.
Любят больше всех премьеров и генсеков,
Больше новых перестроечных кумиров,
Слышат в песнях его плач о нашем веке,
Об истории расстрелянной и сирой.
Наблюдая съезд народных депутатов,
Размышляя о путях, дорогах наших,
Я скорблю о чёрных самых датах,
О поэтах наших лучших, рано павших.
Осуждён к аресту был Есенин...
Был убит? Покончил ли с собою?
А Высоцкий? Что он в душах сеял?
Что пророчил? Люд зрЯ беспокоил?
Обвинители, защитники, мещане,
Расскажите, люди, что вы знали.
Били вы его иль защищали?
Брали деньги или в долг ему давали?
Мемуары я читал, статьи, статейки...
В них искал, не находил никак ответа -
Почему, зачем судьба-злодейка
Умертвила его жарким, душным летом?
Начинал с блатных он песен, я ругался.
Так давно, году в шестьдесят пятом.
Не сходил с ума, не поклонялся.
Но теперь чту за старшОго брата!
Суд идёт в статьях и мемуарах,
Хоть другим живут-болеют люди.
Вон судья сидит ещё не старый...
Прокурор вон - обвинять Володю будет.
Будто сон про жадных кровососов,
Про “второе Я” от перепоя.
Что за гений из московских россов?
В бронзе встал! Музей вот-вот откроют.
На Ваганьковском кладбище:
На цветах, на плитах изморозь.
Кровососы - в стороне:
“Тут народ кругом и изгородь,
Как в порядочной стране.
Надо ж, памятник отгрохали!
Девять лет народ уж прёт...
А при жизни тётки охали,
Мол, блатарь, дерётся, пьёт”.
Тихо-тихо на Ваганьковском...
Простучал и стих трамвай.
Суд уж тут собрался раненько:
“Пал Иваныч, начинай!”
Репортер (в сторону, о прокуроре):
Ты служил еще при Берии,
Сохранился при Андропове,
Был у Суслова в доверии -
Про мораль читал ты проповедь...
Ты досье скопил изрядное,
Все подтирки подсобрал...
Процедура безотрадная -
Суд... Высоцкий же не крал!
Обвинительная речь прокурора
по части литературы и искусства:
Баламуту и вдруг памятник...
И за что ему музей?
Не герой он и не праведник,
Пил да пел в кругу друзей.
И пускай богема ихняя
Его имя очень чтила бы...
Но без бунта бы излишнего
И без тона неучтивого.
Пишут, будто бы он с Разина;
Бил, мол, в колокол, будил.
А вреда и безобразия
Сколь морали причинил?!
Фактов много! Алкоголик он.
Неврастеник. Наркоман.
Он балдеть любил за столиком
В ресторанах разных стран.
Пил он смолоду, по-чёрному,
С кем попало, чтоб с копыт.
Жён бросал, пел песни вздорные
И терял порою стыд.
Этот вон “Роман о девочках”...
Срам там, пошлость и разврат.
А ведь в нравственности дело-то!
Без неё - пойдём назад.
У него натура гольная,
Уголовнички – друзья;
За парнишек наших больно мне,
Сколь средь них хулиганья...
С его песнями тюремными
Они грабят население.
Разве будут они верными,
Коль в искусстве сплошь растление.
Много, очень много грешного
Натворил... Не смыть ничем.
Строй наш, на крови замешанный,
Он высмеивал зачем?
Почему к нему нашествие?
Почему цветы несут?
Кто страну-то вёл? Ну, честно ли...
Что ль напрасным был их труд?
Ни цветочка им, ни почестей.
А Высоцкий кто? Герой?
Ведь Хрущёв и Брежнев, в точности -
Совершенствовали строй.
Не чета ведь барду хриплому!
Зря решили смыть названия.
(За оградкой кто-то всхлипывал
И сморкался по незнанию)...
Средь поэтов были лидеры!
Сколько книг на их счету!
Но не толпы мы увидели,
А оградок пустоту.
Всё высоцкие испортили!
Мы больших людей не чтим...
Кто он, судьи? Не пропойца ли?
Разве мы его простим?
И последнее. Кто жал его?
Мы? Да нет. Его друзья.
На него ведь были жалобы
От поэтов... Знаю я.
И актеры с режиссёрами
Из-за зависти и славы
Донимали его ссорами
И оказывались правы.
Охранник нравственности:
Так вот не делайте, граждане.
Это полезно не каждому.
Прокурор (продолжает, хлебнув воды):
От богемы изнывающий,
Деньги, пьяный, раздавал;
Хохмы ради, всем желающим...
И в долгах же умирал.
Охранник:
Деньги ведь счёт любят, граждане.
Кто ж раздаёт-то их каждому.
Прокурор:
Ревновал жену французскую:
“Брось! Умру я скоро, днями...”
Тоже, трагик... Жил бы с русскими:
С Изой, с Люсей, с сыновьями.
Или с Таней. Иль с Оксаной -
Молодой, последней самой.
Сына – два. Да дочь внебрачная.
Парижанка эта смачная.
Бросил многих ради песенок.
Так удобно жить и весело...
Охранник:
Так вот не делайте, граждане.
В ЗАГС не водите вы каждую.
Адвокат:
Бросьте, люди, в этом дело ли?
Суть его? И песен смак?
Жизнь - не чёрное и белое...
Жили многие ведь так.
Но народ о них не всхлипывал,
Сердцем к ним не прикипал;
Нет, народ не любит липово,
За него ж поэт страдал!
Для России, для Отечества
Нёс свой крест, тащил свой воз.
А запоев дни и те часы
Мы простим, он не Христос.
Прокурор (перебивая, с гневом):
Не простим! Неуважительно
Относился всё же к строю он.
Баламутил честных жителей
В развитом нашем, построенном.
Охранник, глубокомысленно:
Будьте разборчивы, граждане.
Слушайте песню не каждую.
Мне вот про “Нинку-наводчицу”,
Право же, слушать не хочется.
Свидетель из сермяжного люда,
но в галстуке:
Я вам так скажу - ни к чему базар.
Его любят все от станка до нар.
А у вас не суд, а застолие.
Но без главного - алкоголия.
Он всё сам сказал, в песнях выложил.
Прокурора речь - вся облыжная.
А охранник-петух, что он вякает,
Поглядит пусть жизнь за бараками.
Там есть Гамлеты и Горации,
И Офелии в комбинациях.
Да и в ваших кругах много лучше ли?
Дух высокий что ль? Как у Тютчева?
Где уж там, коль злобА, мордобИтия?
А Высоцкий – как бог - в час подпития.
Про вину прокурор что-то щёлкает...
Сами прут, везут - не кошёлками.
Так что туз-прокурор и охранник вон тот...
Я скажу вам в упор, что не с вами народ.
Зря Высоцкого осуждаете -
Он же врос в нас во всех, иль не знаете?
Свидетель по юности из круга Левона Кочаряна -
о посмертной славе:
Да, он был самоубийцею.
Не считал, что пронесёт.
Слава жёлтою синицею
Без него теперь живёт.
И Марина, баба склочная,
И друзья его живут,
Песни горькие и сочные
Покупайте, продают.
На пластинках, и недорого,
В расфасовочке любой.
Что его было - всё бОгово,
Наше, общее с тобой.
Всё, до драки и до сплетенки
Стало общим и для всех,
На Таганке и на Сретенке,
В дни тоски и в дни утех.
Для Генсека и для ссыльного -
Ты народный, ты раздет...
Бюрократы многосильные
Тебя слушают в обед.
Школяры, студенты слушают,
Но вполуха, не всерьёз,
Между дел, смеясь и кушая,
Без надрыва и без слёз.
Холодок закономерности,
Перестройка (воздух крут),
Жизнь сама (дитя неверности) -
Нас к забвенью приведут.
Не краснейте же вы лицами,
Не судите, пусть поёт.
Слава жёлтою синицею
Пусть подольше поживёт.
Судья:
Из друзей его кто спаивал?
Кто наркотики давал?
Кто завидовал, охаивал?
Кто подножки подставлял?
Охранник:
Так вот не делайте, граждане.
Редки ведь гении каждые.
Есть и статья в нашем кодексе.
Но здесь культурные вроде все.
Адвокат:
Пили все, ведь не христосы мы.
Он средь нас почти святой.
Бит коллегами был, боссами,
Лицемерной жизнью той.
Та пора была – безврЕменьем:
Выл, хрипел пророка глас.
Суд идёт над всем тем племенем,
С осуждением всех нас.
Свидетель, театральный фанат:
Суд идёт, суд продолжается,
“Гамлет” не возобновляется.
Похоронен он, стал Йориком...
Очищайтесь в этом горе-то.
Свидетельница,
одна из осчастливленных им «сестёр»:
У Высоцкого жизнь духовная!
Пусть бунтарская и нескромная.
И о жизни той вы не знаете,
Протоколы зря сочиняете.
Уж прошли те дни, дни счастливые.
Все мы сёстры ему, хоть гульливые.
Свидетель из Театра на Таганке:
Смерть его не была неожиданной.
Он уже умирал много раз.
Но толпа была просто невиданной.
Знать, народ прозорлИвее нас.
На могиле его был не каждый ли?
До сих пор всё букеты несут!
Что ж судить теперь, судьи-граждане?
Среди вас чуть не каждый плут.
Да и мы принижали, не видели.
Нам казалось - мы вровень с ним.
Мы друзьями и не были, видимо.
Да и водку к нему несли.
Судья: Оправдательный приговор
Эх, тоска, тоска зелёная;
Жаба чёрная - судьба.
Даже недруги холёные
Хвалят мёртвого тебя.
Всё тот же охранник нравственности и
идеологической девственности:
Будьте похожими, граждане!
Но не по поводу каждому.
Судья (продолжает):
Куролесил много, что уж там,
Бил Маринины машины.
Но поэт большой был, стОящий!
Сердце рвал, идя к вершинам.
Охранник:
Вот он пример для всех, граждане!
Но “Мерседес” не у каждого...
Судья:
Пальцы в кровь и сердце зАгнано.
Жизнь иль смерть? Или петлЯ?
Эх, судьбина безотрадная
Бардов наших короля.
Бардов тьма теперь, да мелочь всё.
Среди бардов он король.
Очищайтесь интердевочки
И все люди через боль.
Охранник нравственности бросает реплику:
Девки срамные - не граждане,
А проститутки продажные!
Судья, отмахнувшись от охранника, как от
назойливой мухи, заканчивает с подъемом:
Не забудем тебя грешного,
Принца датского, Хлопушу.
Вспомним душу неутешную
И свои настроим души -
Будто струны, извинительно...
Что ж скандалить-то, Марина?*
Поклонись его родителям
За него, России сына!
(1989-1990 гг., г. Куйбышев)
________________________
* В кн. «Владимир, или прерванный полёт» (1989 г.) Марина Влади неуважительно пишет о родителях Высоцкого. Это снижает впечатление о книге и о самой французской жене.
Потом появились десятки книг о Высоцком. В том числе: В. Перевозчиков. Правда смертного часа. Посмертная судьба. М., 2000.
** – Среди множества тем, была у Высоцкого и тема русского еврейства («Мишка Шифман»,"Антисемиты", "Баллада о детстве"). Википедия сообщает, что род Высоцких происходит из местечка Селец Пружанского уезда Гродненской губернии. Ныне это Брестская обл. (Белоруссия). Отец Семён Владимирович (Вольфович) Высоцкий (1915-1997) – уроженец Киева. Дед по отцу Владимир Семёнович Высоцкий, при рождении Вольф Шлиомович (1889-1962). Бабушка по отцу Дарья Алексеевна, при рождении Дебора Евсеевна Бронштейн (1891-1970). Мать барда Нина Максимовна, урождённая Серёгина (1912-2003).
Из этого следует, что по отцовской линии Высоцкий имел еврейские корни. По образу жизни, характеру творчества, языку он был русским. Смешение кровей, видимо, способствует появлению особо талантливых поэтов. Так, А.С. Пушкин имел по материнской линии негритянские корни. М.Ю. Лермонтов имел по отцовской линии шотландские корни.
** ФОТО. - В. Белоусов, 2000 г.