Я приеду к тебе не зимою, а летом!
Ты прости, но я в холод гуляю по свету…
Из Парижа гляжу на российские зимы,
пересыпав лавандой ненужные п'имы.
Я приеду в твой сад – замереть на мгновенье
посерёдке беспечного птичьего пенья,
задыхаясь от запахов ирисов нежных
и – по банкам стеклянным – пионов небрежных.
Поцелуем утешу зелёные груши,
потреплю спаниелевы мягкие уши.
До стола доведёт шерстяная дорожка,
где анютины глазки, вино и окрошка.
Ты увидишь, я помню всё-всё, мой хороший, –
неизменны на платье сто восемь горошин;
и тоска по тебе с тем же яблочным вкусом,
и в ложбинке тепло аметистовым бусам.
… Свет рванётся в твой дом через окна и двери
и по книгам скользнёт: Оден, Пушкин, Каверин;
побегут все часы, что полгода стояли;
на картине качнётся безвёсельный ялик;
будет в комнатах пахнуть травою и тмином;
мы с тобой, как всегда, посидим у камина.
А потом, что со мною случается редко,
вслух читая свои путевые заметки,
вдруг запнусь и увижу тебя на перроне,
молодую ворону на веточке-троне,
сани в катышках снежной прилипчивой ваты,
черноплодки замёрзшей пустые агаты
и себя, подъезжающей в первом вагоне!
Да, запнусь… и увижу тебя на перроне.
...Я себя приучила не думать о грустном,
но тоска по тебе с тем же яблочным вкусом.