х х х
И невский берег, звонкий, каменистый,
И клавесин трамвайной колеи,
Плакат, зовущий к далям коммунизма,
Антенн, тугих и гибких, ковыли.
Весь этот город с фосфором фонтанов,
Свободой над решёткою моста –
Игра теней и вымысел фантаста,
И ремесло, и музыка с листа –
Весь этот город хочет быть любимым,
Озвученным, проявленным до звёзд
Не снизошедшим к шпилям и рубинам,
Светящих, чтобы кто-нибудь дорос,
Дополз, добрался, кожу обдирая,
Дошёл до ручки двери во всегда
По дождевой насмешливой дюрали
Над всеми, кто храпел и восседал.
Ну, выйдем в свет, ну, даже в люди выйдем –
Зайдём в тупик и вылетим в проём...
Как говорится, поживём – увидим,
А не увидим – всё же поживём.
х х х
Не выбор троп, одной из двух,
А поминай как звали!
Вот так захватывало дух
На горном перевале,
Когда смешалась высь и даль
И солнцем лбы намокли,
И лишь одна горизонталь –
Та чёрточка в бинокле...
Слепящий лёд, скользящий наст,
Ущелья хохот – кариес.
И если кто бывал до нас –
Икар, а не «Икарус»!
х х х
...Но телу верю больше.
Не ему –
Извилисто блестящему уму,
И не душе – страдает молокровьем,
А телу...
Откликается само
Письмом на безыскусное письмо,
Где светятся подтексты в каждом слове.
И ничего ему не объяснишь,
И не докажешь.
Статуи из ниш –
Предметы белой зависти и грусти...
И вдруг однажды, именно тогда,
Когда, казалось, минула беда,
И радость обессиленно отпустит.
Ну вот и всё: свобода, пустота
На все четыре стороны креста.
Как не моё – моё немое тело.
Напрасно жмёшь на клавиши его.
И ведь ничуть не легче оттого,
Что я недавно этого хотела.
Зима в груди. За окнами зима.
Кому писать? Откуда ждать письма?
Лелеять боль – врождённое увечье?
Гордиться нечем. Впору бить стекло,
Что не сберечь сезонное тепло,
Не научиться жить по-человечьи.
Оставь меня! Удерживай меня!
В который раз оправдывай, виня,
А я тебя – подстать молодожёнам
И той игре– «теплее-холодней»...
Но столько лет ушло за столько дней,
Что слов не надо страхам обнажённым.
Не хватит сил всё сызнова начать.
Начнём летать друг к другу по ночам
И лгать другим. (Когда-нибудь найдутся).
Я пропаду? Конечно, пропаду.
Ты пропадёшь? Надеюсь, хоть не жду.
Уж лучше так – обиженно надуться
И сделать вид, что всё ещё – вчера,
Что завтра есть, и наши вечера
Не так длинны, не вскакивать при стуке.
И свет гасить, друг к другу наизусть,
Когда в часах потрескивает грусть,
Как над огнём протягивая руки...
х х х
В ДЛТ, в БДТ –
Да не всё ли равно? Выходной.
Как под дых в карате
Укороченность речи родной.
Вот она мне – родня,
Да и это не всё ли равно...
Блеск воскресного дня:
Магазина, театра, кино.
Что ты хочешь сказать
Междометием, вздохом, рукой,
И тревогой в глазах,
И билетом обратно в покой,
В ложу – ложью болеть.
Я и в луже отвечу «мерси»,
Оставаясь жалеть
Пролетающих в душном такси...
х х х
Кто же мы: избранники твои?
Хмурые насильники, бумага?
Жертвы, разметавшиеся наго?
Путники – хозяйка, напои?
Мальчика прыщавого порок?
Юность в платоническом порыве –
Ссохлись губы в солнечном поливе,
И разоблачается пророк
В продавца копеечной воды?
Кто же мы: жрецы или обжоры?
Ухажёры?
Бледные стажёры?
Перед смертью - брови наведи.
Мотыльки в пуантах у зеркал?
Чада богородицы?
Исчадья?
Чудеса безгрешного зачатья
Или грех, где Бог не отыскал?..
х х х
Разве мало их было, на странный союз
Обручённых слиянием речи:
Вместо мужа – какой-то заоблачный Муз,
Наклонясь, обнимает за плечи.
(Заслоняя других, собиравших у ног
Фантик, след, озорную монету...)
Разве мало Сапфо, и за ней, и Парнок?
(Ведь ни рода, ни племени нету...)
Или той, что ждала голубого гонца
Статуэткой жены у причала?
Или той, что терзалась поэмой конца,
Смяв и скомкав поэму начала?
Разве мало софизмов, порывов и слёз,
И проклятий, зовущих в объятья –
Этой логики женской и это всерьёз
Добровольческой неги распятья...
Разве мало могилок уложены в ряд
За стеклянной оградкою полки...
Но когда обелиски любви говорят,
Замирают в слезах кривотолки.
х х х
Чем больше небоскрёбов, тем заметней
Живой травы беспомощный пучок.
И что-то слева ноет и печёт,
И так щемит - как будто он последний.
Я поклоняюсь храму естества,
Да полно: хватит пафоса и жестов...
Кольнёт росток печального блаженства –
И как от счастья кругом голова.
Всего и нужно – пасмурный зенит,
Где отзвучавшей музыки длиннота –
Тревожная и жалящая нота
Невидимым комариком звенит...
х х х
Ляжешь в траву – обостряются Андерсен,
Таллин:
Готика миниатюрная,
башенки,
стрелы...
Сказочен мир как в эпоху припухших миндалин,
Елочных дождиков,
и не застывших как стеллы
Ватных сугробов,
и дворника – Деда-Мороза,
Гордого носом красней примороженный клюквы.
Лёжа в траве вспоминаются
вкусом – глюкоза,
Взглядом – в букашках ожившие первые буквы,
Слухом – беседа, в которых тычинка и пестик
(Тоньше коронок зубных золотые короны)
Всё ещё ждут о пропавшей Дюймовочке вести
И лепестки –
сабли наголо –
для обороны...
х х х
Дождя оборванная нить...
Наметки снега...
Сердце сжало...
Себе бы хоть не изменить –
Кому ещё принадлежало...
Кому повем?
Но ведь и я
Училась до изнеможенья
На курсах койки и нытья
И в секте лунного скольженья,
Чужие беды позабыв,
Не слыша плачущего сына.
Кому поём?
Кому заплыв
Под рёв пропеллеров – по сини?
Всё тот же мир: всё тот же Рим,
Где, греясь водкой или чаем,
Мы снова рушим и творим,
А прочим это не прощаем;
Где снова между «нет» и «да» -
Союзы тихие как семьи,
Где мы, наверное, всегда
Друг друга путали со всеми.
х х х
Всех книг не перечесть – и вовсе не читаю.
И времени не жаль, как племени – Китаю:
Секунд наклонный бег
под стрелкой-ружьецом
Смотрю не глядя, как массовку на экране...
И если б на окне топорщились герани -
Скользила бы по ним гостиничным лицом.
Сама не напоив, не выселив к соседке, -
Пускай себе цветут, крахмальные наседки...
Нетрудно всё как до и после сохранить
На свете – где на миг, куда в командировку:
Занять и показать словесную сноровку,
Ребёнка воспитать,
друзей похоронить.
Другие клюйте чай и яйца колупайте
На должности «жилец, клиент и покупатель» –
Закончены дела, подписан документ.
Конфеткой под язык –
прохладу валидола,
В окошке – облака и рядышком – «Спидола»,
И взлётный крен земли –
последний монумент...
х х х
Ничего не изменят слова,
Ничего не заменят,
Промелькнут как листва, как плотва,
Как дожди и знаменья.
Не подымут усопших из недр,
Беспробудных с перины.
Скрипка нищего – пляшущий нерв,
Стеарин, мандарины...
Звуки, запахи, праздник в стекле –
Бесприютному детству.
На крылечке – мечта о крыле:
Ниже – некуда деться.
В дом сирот, в оболваненный класс,
Под хмельком - под солдата...
Наше время, увы, не для нас.
Не для нас и «когда-то».
Разве строки – глазам и губам,
Поглощающим ужин?
Не улягутся шпалами в БАМ,
И никто им не нужен.
Но легка ради них-то одних
Эта крестная мука.
Разве что-нибудь нужно от них,
Кроме света и звука...
Фото Алексея Кузнецова