На птичнике одном,
какими-то путями,
заморская пичуга завелась.
Хвостатая,
с забавными речами,
Павлинкою
пернатыми звалась.
Бывалоча,
как проса наберётся,
раскинет хвост
глазастой чешуёй,
да всех клюёт,
кто в дружбе не клянётся,
да не любуется
с утра её красой.
В том помогал
её поклонник давний,
индюк в летах,
не годный не на что.
Вне планов о супах,
имел он вид эстрадный,
приоперившийся
в парадное пальто.
И всё бы ничего,
да только за оградой,
в зелёной кроне лип,
завёлся соловей.
И так он заливал
серебряной руладой…,
до злобных слёз
с Павлинкиных очей.
Вот надо ж так!
Початок кукурузы,
и то поболее
сей птички заводной.
А как поёт
серененько-кургузый! –
кручинилась Павлинка
над собой.
Уж так она и сяк
спевала на восходе,
отборного зерна
индюк ей приносил,
и сам ей подвывал
при ветреной погоде,
чтоб воздух пение
далече разносил.
Да только не случилося
аншлага.
Хозяйский сын
колом их оходил,
камнями забросал
какой-то там бродяга…
И тут индюк
ей вдруг предположил: -
Павлинка, свет очей,
есть пение ума,
а есть из сердца
рвущиеся звуки.
Что соловьиная
пустая кутерьма?
Поём сердцами мы
и встречи и разлуки…
А потому,
не трать напрасно дар,
раскрикивая голос
вечерами,
сердечный
не расплёскивай нектар,
который изливается
меж нами…
И что б вы думали?!
С тех пор они сидят,
и косят снисходительно
на липы.
Что не по-ихнему,
всё пакостно галдят.
Одни они теперь
в окрестностях пииты.
Порой и мы, когда дудим впустую,
Используем подмену ту простую…