Белинские, любовь, которой нету, Ахматова и горький катаклизм.
Вот, я смотрю, народ критиковать научился. Смелее народ стал, и особенно когда поэтов видит. И что ещё удивительнее - не только поэтов - тем всё равно, у них вместо лица - лирический герой - хоть бей, хоть плюй в него - им от такого даже интереснее - пусть герой посильнее пострадает - будет о чем в словословиях своих потрындеть, под пивасик поплакаться...
Но народ этим уже самоудовлетворяться не хочет, народу изощрённых кровопролитиев подавай! А, как водится, - вместо кровопролитиев одни чижики в их полные справедливых зубов пасти сдуру заваливаются... И ясно, кто чижики - поэтки и поэтихи - слабая, как говорица, половица в паркетном полу литературного перекрытия...
Ну, критиков тоже можно понять... Они ж кто? Да тот же сексуальный маньяк, который жалуется, мол жертва сама полуголая шлялась и попой крутила - мёртвый, и тот бы не удержался,...
Да, пишут люди конечно... Что не сопли - то мат. Что не мат - то чернуха. Или такой белый стих, что белого шума белее и чище... А некоторым и вообще удаётся: в нежнейшие сопли вплести грубейший мат, добавить жизнеутверждающего суицида и демонической набожности, а полученную зерновую смесь, как пестом в ступе, кастетом в черепе читателя растолочь! Пусть читатель заколдобится, старику Ромуальдычу на зависть! Пусть пораскинет-то мозгами, как Штирлиц после разрывной пули!
А Маяковский, кстати, тоже был ещё тот кирпич... Да его и за поэта нельзя считать, особенно когда на пару с Есениным и Высоцким! Бабники, алкоголики и похабники! Один Пушкин и спасает русскую словесность своей первозданностью и неподдельностью! Человек Пушкин! Человек! А какой, скажем, Пушкин человек если на то пошло? Да такой же похабник и бабник, даром что в лицее штаны просидел. И ещё, говорят, камнями кидаться любил... Выходит, один Гаврила Романыч поэт был настоящий и правильный. Но, у него слог шибко мудрёный, его вообще читать невозможно. Или, вот, Блок? Сила! Загадочный такой, туманный... Неоднозначный, глубокий, сказочно глубокий. По-наркомански даже как-то. И не глубокий даже, а мутный. Короче, этот ваще ничего вразумительного сказать не мог - словно с кокаина не слезал.... Но Бродский... Бродский да! Хорошо писал, собака, и главное - много писал, длинно так, умно, и всё в душу, в душу норовил, поглубже в душу всё хотел залезть, да чтобы с ногами, обязательно с ногами... Навязчиво, правда, как-то... И, порой, как навязчиво! Нагло почти! Бесцеремонно, гад в душу лез, настырный был мужик, этот Бродский. И курил, как 16 гусениц на семи грибах! Ну, прям читать невозможно: все его труды этим беломором пропитаны! Начитаешься, бывает, его на ночь - ну прям ком в горле: словно это не он курил, а ты! Не, Бродского тоже в сад, пусть проветрится.
Цветаева! Во! И ничего, что из той же тусовки. Она женщина была, она глазами смотрела, сердцем видела, чувства у ней, любови всякие! И у Анны Андревны, и у Анны Андревны! Та тоже, ещё та была женщина: про любовь, всё про любовь наяривала... Складно у них про любовь выходило, а особенно - про смерть! Про смерть они очень любили. Бывает, только за писание примутся - так сразу и про смерть! Хоть между строк, а понатыкивают мементоморства своего созерцательного. Короче - смесь готов и эмо с уклоном в пост-панковскую агрессию и хиповское бродяжничество. Хотя - как ни крути - женщины они! И их уже только поэтому не критиковать, а любить, нужно! Это же надо быть полным идиотом, чтобы женщину критиковать! Женщину надо или любить, или тайно любить, или, если сам уже не ничего такого не можешь - другому уступить, чтобы ни одна женщина без любви не оставалась!
Потому что женщины, оставленные без любви, превращаются в чёрные дыры, как Башлачёв пел, и отсюда "весь этот горький катаклизм, который мы тут наблюдаем"...