=========================== БИБЛИОТЕКА ФУТУРСОБРАНИЯ ======================
ВИКТОР СОСНОРА
из книг 1962-1964 гг.
================================
"НАЧАЛО НОЧИ", 1962
================================
* * *
Да здравствуют красные кляксы Матисса!
Да здравствуют красные кляксы Матисса!
В аквариуме из ночной протоплазмы,
в оскаленном небе - нелепые пляски!
Да здравствуют пляски Матисса!
Все будет позднее -
признанье, маститость,
седины -
благообразнее лилий,
глаза -
в благоразумных мешках,
японская мудрость законченных линий,
китайская целесообразность мазка!
Нас увещевали:
краски - не прясла,
напрасно прядем разноцветные будни.
Нам пляски не будет.
Нам красная пляска
заказана,
даже позднее - не будет.
Кичась целомудрием закоченелым,
вещали:
- Устойчивость!
До почерненья!
На всем:
как мы плакали,
как мы дышали,
на всем,
что не согнуто,
не померкло,
своими дубовыми карандашами
вы ставили,
(ставили, помним!)
пометки.
Нам вдалбливали: вы - посконность и сено,
вы - серость,
рисуйте, что ваше, что серо,
вы - северность,
вы - сибирячность,
пельменность.
Вам быть поколением неприметных,
безруких, безрогих...
Мы камень за камнем росли, как пороги.
Послушно кивали на ваши обряды.
Налево - налево,
направо - направо
текли,
а потом - все теченье - обратно!
Попробуйте снова теченье направить!
Попробуйте вновь проявить карандашность,
где
все, что живет, восстает из травы,
где каждое дерево валом карданным
вращает зеленые ласты листвы!
ГОРОДСКИЕ САДЫ
В садах рассчитанных, расчесанных
я - браконьер, я - бракодел;
а листья - красные пощечины
за то, что лето проглядел.
Я проглядел, я прогадал
такие лета повороты!
Среди своих абракадабр
словесных,
лето - проворонил.
А лето было с мотылями,
с качелями воды над гидрой,
с телячьей нежностью моряны
и с гиком женщин,
с гибким гиком!
Что ж! летом легче. Лето лечит.
На всех качелях -
мы не мы!
Что ж. Лето кончено, конечно.
Необходимо ждать зимы.
Необходимо ждать зимы.
* * *
В твоих очах, в твоих снегах,
я, бедный путник, замерзаю.
Нет, не напутал я, - солгал.
В твоих снегах я твой Сусанин.
В твоих отчаянных снегах
гитары белое бренчанье.
Я твой солдат, но не слуга,
слагатель светлого прощанья.
- Нас океаны зла зальют...
О, не грози мне, не грози мне!
Я твой солдат, я твой салют
очей, как небо, негасимых.
- Каких там к дьяволу услад!
Мы лишь мелодии сложили
о том, как молодость ушла,
которой может быть служили.
* * *
Цветет жасмин.
А пахнет жестью.
А в парках жерди из железа.
Как селезни скамейки.
Желчью
тропинки городского леса.
Какие хлопья! Как зазнался!
Стою растерянный, как пращур.
Как десять лет назад -
в шестнадцать -
цветет жасмин.
Я плачу.
Цветет жасмин. Я плачу.
Танец
станцован лепестком.
А лепта?
Цветет жасмин!
Сентиментальность!
Мой снег цветет в теплице лета!
Метель в теплице!
Снег в теплице!
А я стою, как иже с ним.
И возле
не с кем
поделиться.
Цветет жасмин...
Цвети, жасмин!
* * *
Там гора,
а на горе
я живу анахоретом,
по карельским перешейкам
проползаю с муравьями,
пожираю сбереженья
бора, поля и моряны.
Пруд,
а у
пруда граниты,
я живу,
предохранитель
от пожаров, от разлуки
и поджариваю брюхо, и беседую часами
с колоссальными лосями.
Там леса,
а на лесах там
я живу,
анализатор,
кукареканья медведя,
кукованья сатаны,
кряканья болотной меди,
рева солнечных синиц!
Ну, а песни? Очень надо!
Я давно не сочи-
няю.
И ни петь и не писать,
только слушать песни пса!
Пес поет в моих хоромах,
чудо песня! хороша! -
смесь хорала и хавроньи,
случка баржи и моржа!
ПОРТ
Якоря - коряги, крючья!
Баки - кости мозговые!
Порт!
У грузчиков горючий
пот,
пропахший мешковиной.
Пар капустный, как морозный,
над баржами, что в ремонте.
Ежеутренне матросы
совершают выход в море.
Мореходы из Гаваны
бородаты и бодры.
По морям - волнам коварным!
У тебя такой порыв!
Ты от счастья чуть живой,
чуть живой от нежности
к революции чужой,
к бородатым внешностям...
Море!
В солнечном салюте!
В штормовой крамоле!
Почему ты вышел в люди,
а не вышел в море?
ЛЕТНИЙ САД
Зима приготовилась к старту.
Земля приготовилась к стуже.
И круг посетителей статуй
все уже, и уже, и уже.
Слоняюсь - последний из крупных
слонов -
лицезрителей статуй.
А статуи ходят по саду
по кругу,
по кругу,
по кругу.
За ними хожу, как умею.
И чувствую вдруг -
каменею.
Еще разгрызаю окурки,
но рот костенеет кощеем,
картавит едва:
- Эй, фигуры!
А ну, прекращайте хожденье
немедленным образом!
Мне ли
не знать вашу каменность, косность.
И все-таки я - каменею.
А статуи -
ходят и ходят.
ОКТЯБРЬ
Октябрь.
Ох, табор!
Трамваи скрипучи -
кибитки, кибитки!
Прохожие цугом -
цыгане, цыгане!
На черном асфальте -
на черной копирке
железные лужи лежат в целлофане.
Октябрь!
Отары
кустарников -
каждый сучочек отмечен.
Стригут неприкаянных, наголо бреют.
Они - по-овечьи,
они - по-овечьи
подергивают животами и блеют.
Вот листьям дадут еще отпуск на месяц:
витайте!
Цветите!
Потом протоколы
составит зима.
И все будет на месте:
достойно бело,
одинаково голо.
* * *
Фонари опадают.
Опадают мои фонари.
Целые грозди электрических листьев
примерзают к уже не зеленой
земле.
Эти листья
на ощупь - неощутимы,
(это листья моих фонарей!)
по рисунку - негеометричны,
по цвету - вне цвета.
Без единого звука
листья моих фонарей
примерзают к уже не зеленой земле.
А деревья, к примеру, опадают не так.
Как они опадают!
Ах, как обучились деревья
опадать! Как вызубрили осень -
от листка до листка!
от корки до корки!
И когда опадают деревья -
выявляй, проходящий, запасы печали!
----------------------
Незаметно для всех опадают мои фонари.
Но они опадают -
я-то знаю,
я-то вижу.
ГОСТИНИЦА "МОСКВА"
Как теплится
в гостинице,
в гостинице -
грустильнице?
Довольны потеплением,
щебечущим динамиком,
днем полиэтиленовым
на этаже двенадцатом?
Как старится
в гостинице,
в гостинице
хрустальнице?
С кристальными графинами,
гардинами графичными,
кустарными вареньями?
Мы временно,
мы временно!
Мы - воробьи осенние,
мы - северяне.
Мы -
мечтавшие о зелени,
но ждущие
зимы.
ДРАЗНИЛКА КРИТИКУ
Кри-
тик,
тик-
тик,
кри-
тик,
тик-
тик,
кос-
ти,
крес-
ти,
мой
стих!
У
ног,
мопс,
ляг
вож-
дей,
пла-
нов!
Твой
мозг,
мозг-
ляк,
вез-
де
пра-
вый!
Крис-
тал-
лен
ты,
как
те-
ре-
мок!
Мой
кри-
тик,
кри-
те-
рий
мой!
У-
мер
Пуш-
кин,
а
ты
вы-
жил!
У-
мер
Пуш-
кин,
а
ты
вы-
ше!
И
я
ум-
ру,
мой
внук
ум-
рет!
Ви-
ляй
в уг-
лу,
ва-
ляй,
у-
род!
Без-
мер-
но
тих,
ко-
лен-
ки
ниц!
Бес-
смер-
тен
ты,
как
кре-
ти-
низм!
МОЙ ДОМ
Дом стоял на перекрестке,
напряжен и мускулист,
весь в очках,
как перед кроссом
чемпион-мотоциклист.
Голуби кормились мерно,
на карнизах красовались.
Грозные пенсионеры
вдоль двора крейсеровали.
Вечерами дом думал,
сметы составлял, отчеты,
и-
внимательные дула -
наводил глаза ученых,
дула - в космос розоватый!
А под козырьком у дома
разорялась, раздавалась,
радовалась радиола.
Там бутылки тасовали,
под пластинки танцевали,
выкаблучивались!
Я в одном из окон дома
домогаюсь новой строчки.
я хотел бы стать домом
напряженным и строгим.
Танцевать комически
на чужой гульбе,
плакать под космический
гул голубей.
МУЗЫКА
В окне напротив магнитофон гоняет гаммы.
Набросив шкуру -
подобье барса -
пиждак пятнистый -
чернильные пятна!
Музыкальными ногами
танцуем:
очи лоснятся лаком, как пианино.
На шоколадных паркетных плитках танцуем.
Боги!
В гримасах грациозных спины!
Танцуем мощно
окрошку из фокстрота, вальса, танго и польки,
и из чего-то, что у берберо-арабов модно.
На шоколадных паркетных плитках кружатся пары.
Кряжисты парни.
Девицы крошечны -
мизинцы!
Как лыжи, туфли.
Колышет ночь прически-пальмы.
И запах ночи
с парфюмерным магазином
полемизирует.
Чирикаем чижами.
Юнцы! Юницы!
Мы все в порыве.
Мы все в полете.
Мы все танцуем.
Только музыка - чужая
и из какого-то чужого окна напротив.
ПОЛНОЧЬ
А тени возле зданий,
тени -
прочерченные криво
грани.
Взгляни туда-сюда:
антенны -
завинченные в крыши
грабли.
Сырая колобаза
ветер!
А дворников берет
зевота.
Как плети Карабаса
ветви.
И все наоборот
сегодня.
Луна,
а на граните
сухо.
Волна - невпроворот! -
лучится.
Бывает: на границе
суток
все ждешь: наоборот
случится.
Вороны, как барбосы
лают,
и каркают собаки
грозно.
Ты ничего не бойся,
лада.
Все это - байки.
Просто - проза
моих сомнений.
Соль на марле!
К утру мои просохнут
весла.
И утром будет все
нормально,
как все, что утром,
все,
что звездно!
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Первый снег.
Пересмех
перевертышей-снежинок
над лепными урнами.
И снижение снежинок
до земного уровня.
Первый снег.
Пар от рек.
В воду - белые занозы.
Как заносит велотрек,
первый снег заносит.
С первым снегом.
С первым следом.
Здания под слоем снега
запылают камельками.
Здания задразнят небо:
Эх, вы камни, камни, камни! -
А по каменным палатам
ходят белые цыплята,
прыгают -
превыше крыш!
Кыш!
Кыш!
Кыш!
ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА
Вот и праздник прошел.
Декорации красные сняты.
Отсалютовали, отвыкрикивали, отбабахали.
На асфальтовых лицах - трудолюбие.
(Наши азы! Наши яти!)
Трудолюбие под папахами.
По замерзшим, брезентовым улицам
бегаетмальчик.
Думал: это салют,
а это пожарная колымага. Сирена.
А хотел -
самолеты, салюты, футбольные матчи.
Чтобы шар голубой
колыхался на пальце все время.
Мальчик прыгал.
Попрыгал,
и скрылся за поворотом.
Алкоголик вспорхнул,
пролетел сантиметр над панелью...
Руку жмет сам себе,
поздравляет с полетом...
Где же мальчик?
А может быть, мальчик
и
не
был?
ПЛЬСКОВ
Зуб луны из десен туч едва прорезан.
Струи речки -
это струны! -
в три бандуры.
В этом городе прогоном мы,
проездом.
Прорезиненные внуки трубадуров.
Днями -
город, птичьим хором знаменитый.
Вечерами -
вечеваньем, скобарями.
Помнишь полночь?
Был я - хорозаменитель.
Пел и пел, как мы вплывали с кораблями,
как скорбели на моем горбу батоги,
а купецкие амбарины горели.
Этот город коротал мой дед Баторий.
Этот город городил мой дед Корнелий.
Третий дед мой был застенчивый, как мальчик,
по шеям стучал пропоиц костылями.
Иудей был дед.
И, видимо, корчмарщик.
А четвертый дед тевтонец был,
эстляндец.
И скакали все мои четыре деда.
Заклинали, чтоб друг друга - на закланье!
И с клинками -
на воинственное дело -
их скликали -
кол о кол
колоколами!
Как сейчас, гляжу:
под здравственные тосты
развевается топор, звучит веревка.
Слушай, лада,
я - нелепое потомство.
Четвертованный?
Или учетверенный?
Я на все четыре стороны шагаю?
В четырех углах стою одновременно?
До сей поры
пробираюсь к Шаруканю
на четверке коней -
попеременно?..
Этот город?
Этот город - разбежаться -
перепрыгнуть,
налегке,
не пригибаясь,
этот город
на одно рукопожатье,
на одно прикосновение губами.
На один вокзал.
А что за временами!
То ли деды, то ль не деды -
что запомнишь?
Этот город -
на одно воспоминанье,
на одно - спасибо - городу за полночь.
ЗИМНЯЯ ДОРОГА
Зимняя сказка!
Склянки сосулек
как лягушата в молочных сосудах.
Время!
Деревья торчат грифелями.
Грустный кустарник реет граблями.
А над дорогой - зимней струною, -
звонкое солнце,
ибо стальное.
И, ослепленная красотою,
птица-аскет,
ворона-заморыш
капельки снега носит в гнездовье,
белые капли влаги замерзшей.
НАЧАЛО НОЧИ
Над Ладогой пылала мгла,
и, следовательно - алела.
Зима наглела, как могла:
ей вся вселенная - арена.
И избы иней оросил.
(Их охраняли кобелями).
И ворон,
воин-сарацин
чернел,
налево ковыляя.
И кроме - не было ворон.
С ним некому - соревнованье.
Настольной лампочки лимон
зелено-бел.
Он созревает.
И скрылся ворон...
На шабаш
шагала ночь в глубоком гриме.
Искрился только карандаш,
не целиком,
а только грифель.
========================================
"КНИГА ЮГА", 1963
========================================
СЕНТЯБРЬ
Сентябрь!
Ты - вельможа в балтийской сутане.
Корсар!
Ты торгуешь чужими судами.
Твой жемчуг - чужой.
А торговая прибыль?
Твой торг не прибавит
ни бури,
ни рыбы.
А рыбы в берлогах морей обитают.
Они - безобидны.
Они - опадают.
Они - лепестки.
Они приникают
ко дну,
испещренному плавниками.
Сентябрь!
Твой парус уже уплывает.
На что, уплывая, корсар уповает?
Моря абордажами не обладают.
А брызги, как листья морей, опадают.
Любимая!
Так ли твой парус колеблем,
как август,
когда,
о моря ударяясь,
звезда за звездой окунают колени...
Да будет сентябрь с тобой, удаляясь.
ПАРУС
Парус парит! Он планирует близко,
блещет - шагах в сорока.
Будет ли буря?
Разнузданы брызги,
злоба в зеленых зрачках!
Будет, не будет, не все ли едино?
Будет так будет. Пройдет.
Жирные птицы мудро пронзают
рыбу губой костяной.
Передвигаются древние крабы
по деревянному дну.
Водоросли ударяются нудно
туловищами о дно.
Вот удаляется ветреник-парус.
Верит ли в бурю, бегун?
Вот вертикальная черточка - парус...
Вот уж за зримой чертой.
Буря пройдет - океан возродится,
периодичен, весом,
только вот парус не возвратится.
Только-то. Парус.
И все.
БИБЛИДА
Что же ты, Библида, любила брата,
требуя взаимных аномалий?
Ведь не по-сестрински любила брата -
ведь аморально!
Библида! Не женщина ты! Изнанка!
Слезы и безумье в тебе! Изгнанье!
Боги рассудили менее люто:
люди в одиночку ночуют
и хорами,
но не так уж часто,
чтоб очень любят...
Ладно, хоть брата!
ЦИКЛОПЫ
На съезде циклопов
цикл прений возрос
в связи с окончаньем доклада,
в котором оратор затронул вопрос:
зачем человеку два глаза?
Затронут вопрос. Досконален доклад.
Ответственность
перед роком.
Итак, резолюция:
Выколоть глаз,
поскольку он понят, как роскошь.
В дальнейшем, донельзя продумав доклад,
заколебались циклопы:
Не лучше ли тот злополучный глаз
не выколоть, а - захлопнуть?
На сто сорок третьем стакане воды
съезд выдавил вывод командный:
Не объединить ли два глаза в один?
Компактнее будет.
Гуманней.
Зачем человечество лечится, ест,
эстетствует,
строит,
зевает?
О том, что идет циклопический съезд,
зачем не подозревает?
КУЗНЕЧИК
Ночь над гаванью стеклянной,
над водой горизонтальной...
Ночь на мачты возлагает
купола созвездий.
Что же ты не спишь, кузнечик?
Металлической ладошкой
по цветам стучишь, по злакам,
по прибрежным якорям.
Ночью мухи спят и маги,
спят стрекозы и оркестры,
палачи и чипполино,
спят врачи и червяки.
Только ты не спишь, кузнечик,
металлической ладошкой
по бутонам, по колосьям,
по прибрежным якорям.
То ли воздух воздвигаешь?
Маяки переключаешь?
Лечишь ночь над человеком?
Ремонтируешь моря?
Ты не спи, не спи, кузнечик!
Металлической ладошкой
по пыльце стучи, по зернам,
по прибрежным якорям!
Ты звени, звени, кузнечик!
Это же необходимо,
чтобы хоть один кузнечик
все-таки
звенел!
КЕНТАВРЫ
Все мы немножко лошади.
Каждый из нас по-своему лошадь.
(В.Маяковский)
Девочка! Ты разве не кобылица?
Не кобыльи бедра? Ноздри? Вены?
Не кобыльи губы? Габариты? -
Ржаньем насыщаешь атмосферу!
Юноша! Ты не жеребенок разве?
Извлекал питательные корни?
Трогал ипподромы чистокровьем расы,
чтобы в скором времени
выйти в кони?
В кладовых колдуют костлявые клячи,
сосредоточив бережливые лица.
Мерин персональную пенсию клянчит,
как проникновенно,
так и лирично.
Взрослые участвуют в учрежденьях:
в заревах кредитов - Гоги да Магоги,
в кардинальных зарослях учений, -
первые - герои,
вторые - демагоги.
Здесь и расхожденья детей с отцами:
У кого изысканнее катары?
Здесь происхожденья не отрицают.
Именуют честно себя:
кентавры.
ДОМ НАДЕЖД
Дом без гвоздя и без доски.
Брильянт в мильярд карат.
Роняют ночью лепестки
на дом прожектора.
Там алая луна палит,
окорока обожжены,
в бассейнах их хрустальных плит
наложницы обнажены.
Плодово-ягодные! Лавр!
Скотов молочных рык!
Собак благонадежный лай
резерв зеркальных рыб.
Итак,
над нами Дом Надежд!
Он мудр, как ход комет.
Там нет наветов,
нет невежд,
чего там только нет!
Нет одиночек.
Не манят
бесславье, власть и лесть.
А также в доме нет меня,
а в общем-то - я есть.
***
Был роскошный друг у меня,
пузатый,
Беззаветный друг -
на границе с братом.
Был он то ли пьяница,
то ли писатель.
Эти два понятия в Элладе равны.
Был ближайший друг у меня к услугам.
Приглашал к вину
и прочим перлам
кулинарии...
по смутным слухам
даже англосаксы Орфея пели.
Уж не говоря о греках.
Греки -
те рукоплескали Орфею прямо.
То ли их взаправду струны грели,
отклики философов то ли рьяных...
Но моя ладья ураганы грудью
разгребала!
Струны - развевались!
Праздных призывали к оралу,
к оружью,
к празднику хилых призывали.
Заржавели струны моей кифары.
По причинам бурь.
По другим отчасти...
Мало кто при встрече не кивает,
мало кто...
но прежде кивали чаще.
Где же ты, роскошный мой,
где пузатый?
Приходи приходовать мои таланты!
Приходи, ближайший мой,
побазарим!
Побряцаем рюмками за Элладу!
Над какой выклянченной
рюмкой реешь?
А какой лобзаешь пальчики жабы?
Струны ураганов ржавеют на время,
струны грозных рюмок -
постоянно ржавы.
Я кифару смажу смолой постоянной.
На века Орфей будет миром узнан.
Ты тогда появишься
во всем сиянье,
ты, мой друг,
в сиянье вина и пуза.
* * *
Есть кувшин вина у меня невидный.
Медный,
как охотничий пес, поджарый.
Благовонен он, и на вид - невинен,
но - поражает.
Приходи, приятель! Войди в обитель!
Ты - меня избрал.
Я - твой избиратель.
Выпьем - обояюдные обиды
вмиг испарятся.
Приходи, приятель! На ладони положим
огурцы, редиску, печень бычью.
Факел электрический поможет
оценить пищу.
Выпьем!
Да не будет прощупывать почву
глаз подозревающий
планом крупным!
(Что твои назвал я “глазами” очи -
прости за грубость).
Что же на заре произойдет?
Залаешь?
Зарычишь с похмелья дремуч, как ящер?
Вспомнишь о моем вине -
запылает
ненависть ярче.
================================
"СОВЫ", 1963
================================
ОБРАЩЕНИЕ К СОВЕ
Подари мне еще десять лет,
десять лет,
да в степи,
да в седле.
Подари мне еще десять книг,
да перо,
да кнутом
да стегни.
Подари мне еще десять шей,
десять шей
да десять ножей.
Срежешь первую шею - живой,
Срежешь пятую шею - живой,
Лишь умоюсь водой дождевой,
а десятую срежешь -
мертв.
Не дари оживляющих влаг
или скоропалительных Солнц, -
лишь родник,
да сентябрь,
да кулак
неизменного солнца.
И всё.
====================================
"ТИЕТТА", 1963
====================================
* * *
А ели звенели металлом зеленым!
Их зори лизали!
Морозы вонзались!
А ели звенели металлом зеленым!
Коньками по наледи!
Гонгом вокзальным!
Был купол у каждой из елей заломлен,
как шлем металлурга!
Как замок над валом!
Хоть ели звенели металлом зеленым,
я знал достоверно:
они деревянны.
Они - насажденья. Зеленые,
стынут,
любым миллиграммом своей протоплазмы
они - теплотворны,
они - сердцевинны,
и ждут не дождутся:
а может быть - праздник?
Зима не помедлит,
и не поминдалит.
В такие безбожные зимы,
как наши,
обязано все притворяться металлом,
иначе...
известно,
что будет
иначе...
КОГДА НЕТ ЛУНЫ
Когда нет луны
Одуванчики надели
белоснежные скафандры,
одуванчики дудели
в золоченые фанфары!
Дождевые вылезали
черви,
мрачные,
как шпалы,
одуванчики вонзали
в них свои стальные шпаги!
Паучата - хулиганы
мух в сметанницы макали,
после драки кулаками
маки мудрые махали.
И мигала баррикада
яблок,
в стадии борьбы
с огуречною бригадой!
Барабанили бобы!
Полем - полем - бездорожьем
(борозды наклонены)
пробираюсь осторожно,
в бледном небе -
ни луны.
Кем ее
огонь растерзан?
Кто помирит мир бездонный,
непомерный мир растений,
темнотой загроможденный?
ДВЕ ОСЕННИХ СКАЗКИ
1
Лица дождей стегают
металлическими пальцами.
Листья с деревьев стекают
плоскими каплями крови.
Зазубринами крови
листья с деревьев стекают.
И подставляют гномы
продолговатые, ледяные стаканы.
Гномы -
аккуратненькие, как мизинцы
малолетние старички,
будто в винно-водочном отделе магазина,
наполняют стаканы
за успешное завершение труда
по успешному завершению лета.
Гномы цедят листья,
рассказывают анекдоты армянского радио.
У них одухотворенные, отдыхающие лица.
Еще стаканчик?
На здоровье, товарищи!
2
14 гномов с голубыми волосами
сидели на бревне,
как в зале ожидания на вокзале,
и думали, думали, думали.
Думали о том,
как превратить бревно в дерево.
Тогда один гном взял шприц
и ввел в тело дерева пенициллин,
и ввел глюкозу.
Но бревно не стало деревом,
а еще больше одеревенело.
Тогда другой гном
отбежал на четыре шага от дерева
и заманипулировал
гипнотическими кистями рук
и глазными яблоками.
Он взывал:
- Бревно, стань деревом!
Но бревно не стало деревом.
Тогда третий гном (председатель гномов),
мудрый, как дебри,
(мудростью веков пропах)
поставил бревно на попа
и приказал:
- Это дерево.
Тогда остальные 13 гномов
облегченно завосклицали:
- Какое замечательное дерево!
Настоящее зеленое насаждение!
Уж не фруктовое ли оно?
============================
"ХРОНИКИ ЛАДОГИ", 1964
============================
1
Когда от грохота над морем
бледнеют пальцы
и лицо,
Греби, товарищ!
В мире молний
необходимо быть гребцом.
Из очарованных песчинок
надежный не забрезжит мыс,
знай:
над разнузданной пучиной
надежды - нет,
и - не молись.
Не убедить молитвой море,
не выйти из воды сухим,
греби, товарищ!
в мире молний
бесстрашный труженик стихий.
2
ПОЕТ ПЕРВЫЙ ПЕТУХ
И древний диск луны потух.
И дискантом поет петух.
Петух - восточный барабан,
иерихонская труба.
Я знаю:
медленен и нем
рассвет маячит в тишине,
большие контуры поэм
я знаю: в нем, а не во мне.
Я - лишь фонарик на корме,
я - моментальный инструмент...
Но раз рассвет - не на беду
поет космический петух.
Петух с навозом заодно
клюет жемчужное зерно.
В огромном мире, как в порту
корабль зари -
поет петух!
3.
ПРОБА ПЕРА
Художник пробовал перо,
как часовой границы - пломбу,
как птица южная - полет...
А я твердил тебе:
не пробуй.
Избавь себя от “завершенья
сюжетов”,
“поисков себя”,
избавь себя от совершенства,
от братьев почерка -
избавь.
Художник пробовал...
как плач
новорожденный,
тренер - бицепс,
как пробует топор палач
и револьвер самоубийца.
А я твердил себе: осмелься
не пробовать,
взглянуть в глаза
неотвратимому возмездью
за словоблудье,
славу,
за
уставы,
идолопоклонство
карающим карандашам...
А требовалось так немного:
всего-то навсего -
дышать.
6.
БЕЛЫЙ ВЕЧЕР
Белый вечер, белый вечер.
Колоски зарниц.
Не кузнечик, а - бубенчик
надо мной звенит.
Белый вечер, белый вечер.
блеяние стад.
И заборы, будто свечи
бледные стоят.
Прошумят березы скорбно,
выразят печаль,
процитируют:
о, скоро
твой последний час.
Что же, скоро - я не дрогну
в мой последний час.
Не приобрету в дорогу
ни мечей, ни чаш.
Не заполучу надежды
годовщин и книг.
Выну белые одежды
и надену их.
Белый вечер, белый вечер.
Колоски зарниц.
И кузнечик, как бубенчик,
надо мной звенит.
7.
МУРАВЬИНАЯ ТРОПА
И ты, муравей, ищешь искренний выход,
ты, внук муравья, ты, муж муравьихи.
Тропой муравьиной в рабочей рубашке
направишься в суд,
а по телу - мурашки.
Суд мира животных и мира растений
тебя -
к оправданию или расстрелу?
И скажут:
- Другие - погибли в лавинах,
а ты?
Ты всю жизнь шел тропой муравьиной.
- Да, шел муравьиной, - скажи (обойдется!)
Все шли муравьиной, - скажи убежденно.
- Нет, - скажут, - не все. Подойдите поближе.
Вот списки других,
к сожаленью, погибших.
- Но, - вывернешь оторопелые очи, -
я шел муравьиной, но все же не волчьей.
И скажут:
- Волнуешься? Ты - неповинен.
А все-таки шел ты тропой муравьиной.
Ты выйдешь, в подробности не вдаваясь,
пойдешь по тропе муравьиной, зевая,
все больше и больше недоумевая,
зачем тебя все-таки вызывали?
8.
ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН
Над Ладогой вечерний звон,
перемещенье водных глыб,
бездонное свеченье волн,
космические блики рыб.
У туч прозрачный облик скал,
под ними -
солнечна кайма.
Вне звона различимо, как
гудит комар!
гудит комар!
Мои уключины - аккорд
железа и весла - меча.
Плыву и слушаю - какой
вечерний звон! вечерний час!
Озерной влаги виражи
и музыкальная капель...
Чего желать?
Я жил, как жил.
Я плыл, как плыл. Я пел, как пел.
И не приобретал синиц,
небесных журавлей - не знал.
Анафема различных лиц
смешна,
а слава - не нужна.
Не нужен юг чужих держав,
когда на ветках в форме цифр,
как слезы светлые дрожат
слегка пернатые птенцы,
Когда над Ладогой лучи
многообразны, как Сибирь,
когда над Родиной звучит
вечерний звон моей судьбы.
______________
редактор-составитель сборника: Татьяна Зоммер