Павел ПОЛЯКОВ. ЛИРИКА. (Избранное.)
Краткое вступительное слово.
Трудно и больно говорить о Донских казаках-героях, вынужденных покинуть горячо любимую землю, - привольные степи донские и батюшку «Тихий Дон», навсегда уйти изгнание в чужеземные страны. Нет более горького чувства, чем навсегда покинуть Родину, уйти в эмиграцию, скитаться по белому свету без надежды на возвращение к Дону. Одним из таких изгоев был донской казак, поэт-песенник Павел Поляков, геройски сражавшийся за свободу вольницы Дона, завещанной предками. Поэзия Павля Полякова незаслуженно забыта Россией, которая для своих талантливых богатырей героев стала грубой мачехой.
В изгнании Донской казак, песнопевец Павел Поляков издал сборник своих стихов, где в предисловии написал такие слова «Дону — моей распятой родине! В годы массового уничтожения казаков, в годы казачьего геноцида - на Востоке и Западе, нас убивали не только физически, но и душу нашу уничтожить хотели…»
Но душа казака неистребима. Сказано «Казачьему роду, нет переводу…» И песни казачьи Павла Полякова вошли в золотой фонд нового Тиходонского казачьего фольклора.
КАЗАЧЬЯ ЛЕГЕНДА
“Veni, vidi, vade” (пришел, увидел, прощай). Мюнхен, 1972.
Давно, страсть давно, ах, и в те времена -
Морила, губила, сжигала война.
Несчётные вражьи сходились полки,
И шли безудержно до Дону реки.
Казачья им сила навстречу пошла,
И в схватке неравной в степи полегла.
А враг, нагружённый добром не своим,
Шляхами небитыми тронулся в Крым.
И вышла Наталья, казачая мать,
Ах, сына Степана по Полю искать.
В соседней станице, сожжённой дотла,
Мать мёртвого сына под вязом нашла.
А рядом, сраженный казачьим копьём,
Татарин израненный, с мёртвым конём,
Метался в предсмертной борьбе на траве,
И кровь, ох, на бритой его голове.
Он шепчет: «Чегой-то-су-бер, аль су-бар...»
Напиться так просят у них, у татар.
И кинулась мать, чтобы сына обмыть;
Татарина хочет она напоить.
Могилку бы вырыть, да руки дрожат,
И катятся горькие слёзы, как град.
И бредит татарин. И солнышко жжёт.
А ворон-могильщик и кружит, и ждёт.
И кинулась снова казачая мать,
Татарина хочет она приподнять,
Он в латы закован, подбитый орёл,
И ей не под силу: тяжёл, ох, тяжёл!
Татарскою саблею, слабой рукой,
Мать роет могилку, а слёзы - рекой.
Но дело своё до конца довела,
И сына зарыла, и «Отчу» прочла.
И снова к татарину: «Боже ты мой.
Никак не поднять - агромадный такой!
Поди, у него-то маманя его -
Всё ждёт - не дождётся сынка своего.
Хоть нет его, Стёпушки, Господи, нет,
Нехай очунеется этот Ахмет!
Ох, нету в живых моего казака,
Нехай, хучь татарка, дождётся сынка!»
И хочет татарина вновь приподнять...
И всё это видела Божия Мать.
И кинулась к Богу-Отцу в небесах,
Просила Его со слезами в глазах,
И сбылась... и начала горько рыдать,
И хочет Наталью Ему показать,
Что, сына зарывши в землице сырой,
Татарина поит водой ключевой.
И видит: Господнею волей святой -
Поднялся Степан из земли, из сырой,
Подходит к сражённому в битве врагу,
И матери шепчет: «Постой, помогу».
И с матерью вместе, Ахмета подняв,
Кладёт на ковёр из лазоревых трав.
Не знает Наталья, казачая мать,
Смеяться ли ей - иль от счастья рыдать:
«Господь бесконечных неведомых сил
Степана ей, сына её, воскресил!
Татарин спокойно лежит на траве,
Нет крови на бритой его голове.
Уснул он, спокойно Ахметка уснул,
Вернётся он снова в родимый аул.
Расскажет: в далёкой стране казаков
Сражённых на землю, не мучат врагов.
Дадут и поесть, и напиться дадут,
У них, казаков, там - лежачих не бьют!
А если кто думал - народ их убит,
Напрасно! Господь казаков воскресит.
И в мирном труде, не в кровавом бою,
Державу Казачью построят свою.
ДОНСКИЕ КАЗАКИ
На плетнях развешана посуда:
Банки, склянки, толстые горшки.
Прибрано гумно, порядок всюду:
Здесь живут донские казаки.
Выбелены глиной пятистенки,
Крыши, чаканом* покрытые, стоят.
Звяканье удил в порывах ветра,
Кони в холодке овёс едят.
Пахнет обмолоченной соломой,
Выбитый катками, дремлет ток.
Под навесом из доски дубовой
Бочка, в ней терновый бродит сок.
Куры роются в сухом навозе,
Призывает их к себе петух.
Молоко несёт хозяйка козье,
За ней сладковатый ползёт дух.
Разметались за плетнём левады.
Расплелись там шапкой кабаки.
Тихо шелестят стога соломы,
Сложены прикладом кизяки**.
Спит станица в полудённом зное,
Величаво воды несёт Дон.
Неустанно трудятся лишь пчёлы:
Им неведом летом дневной сон.
ТОРГ
Пошли на ярмарку деды-отставники,
Когда-то бравые лихие казаки.
Конечно, выправка у них теперь не та,
Зато ушла из жизни дурь и суета.
К кальсонам привязали гаманки*:
Под шароварами их скрыли дончаки,
Чтоб хитрый вор достать монеты не сумел
И деньги вытащить украдкой не успел.
Торговля шумная на ярмарке идёт.
Снуёт, торопится вокруг честной народ.
Ведь торговаться с толком надобно уметь,
Иначе можно в одночасье прогореть.
Вот у обоза кругом встали казаки.
Купить семян решили новых дончаки,
Чтоб к атаману их в станицу привезти
И новый сорт пшеницы славной развести.
Навроде, сладились, закончили торги.
Штаны спустили вниз на сапоги,
Чтоб отвязать с кальсон тугие кошельки:
Их на кальсонах держат крепкие шнурки.
Ну а купцы вдруг стали цены набавлять,
Пошёл опять торг. Где штаны тут надевать?
И вот стоят в кругу отставники:
Чекмени задраны, видны исподники.
Смеются бабы... Глянуть просто срам.
А старики, забыв про всё, грозят купцам.
В руках трясут из кожи гаманки,
Мол, торг срывать совсем уж не с руки...
Ликует ярмарка, вдруг батюшка идёт.
Увидев срам такой, комок земли берёт
И им бросает прямо в казаков,
На путь достойный наставляя стариков.
Они опомнились, присели дружно враз.
Такой конфуз случался уж не раз.
Купцов ругают, на чём свет стоит...
Народ хохочет, и советы им кричит.
А старики поправили портки,
Закрыли белые свои исподники.
Кто плюнул наземь, кто за ухом почесал,
Но торговаться всё ж с купцом не перестал
ОБЕД
Ноги босые в горячей пыли.
Гнутся седые вокруг ковыли.
К дому спешу, мне всего-то пять лет.
Матушка кличет меня на обед.
Солнце в зените, обедать пора:
Сдобных бурсачиков* пышет гора,
Чашка нардека** и рядом с ней мёд,
От молока дух топлёный идёт.
В печке томятся скоромные щи,
А на жаровне искрятся лещи.
Взвар остывает из вишен в воде.
– Хватит болтаться тебе на жаре.
Ты в рукомойнике руки помой
Да помолись перед самой едой.
Волосы в косах скорее поправь,
Донюшка, кукол за дверью оставь.
В хате прохладно, саманный*** чист пол.
Вымыт и выскоблен из дуба стол.
Крыша из чакана свежесть даёт,
Мышка за печкой ночь тёмную ждёт.
ИРИЙ
Звёзды мерцают в небесной дали,
Ты, мой сыночек, на них посмотри.
Звёзды – глаза наших предков родных.
Нужно пример тебе брать только с них.
Ирий ждёт славных донских казаков.
К смерти достойной всегда будь готов.
Кто за Отечество жизнь положил,
Тот путь себе в мир святой проложил.
Смерти не бойся в бою, мой сынок,
Только от смелых людей в жизни толк.
Предки с небес на нас строго глядят.
Слабых людей в Ирий брать не хотят.
Ты, мой сыночек, будь сильным всегда.
Предки тебя защитят от врага.
Ирий к себе только смелых берёт.
Путь к нему слабый казак не найдёт.
Степь завернулась в белёсый туман.
Дремлет старинный высокий курган.
Звёзды сияют, мерцают с небес.
Спит убаюканный за Доном лес.
ВРАГАМ
Я — поэт самостийник. Не хмурьтесь,
Не боюсь я прищуренных глаз...
Полюбите вы нас казаками,
«Казачками» любили вы нас!
Вы не правы. Напрасная злоба,
Дух не терпит ни цепи, ни плен!
Не пристало нам, рыцарям воли,
Гладиаторство русских арен.
Вы не правы. Мы в наших желаниях
Вовсе мало от Бога хотим:
Без указки и пана, и окрика
Жить казачьим Присудом своим.
Вот и всё! Разрешите откланяться.
Что поделать — надумали мы
Отказаться нести охранение
В подворотне российской тюрьмы.
* * *
Слышал сегодня я песенку новую,
Пел мне полынь да ковыль.
Слушай же, матушка Русь бестолковая,
Страшную, жуткую быль…
Многое может тебе не понравится:
Правда то глазыньки есть!
Но – не сердись. Дон наш скоро преставится,
Вытесан, вытесан крест.
Был у России он храбрым воителем,
Верным, бессменным слугой,
Русских границ и творцом, и хранителем,-
Как даровой часовой.
Тучи над Русью нависли тревожные,
Стонет от крови земля,
Взялися мы совершить невозможное:
Выбить совдеп из кремля.
И взбунтовалась Россия могучая,
Любы ей звоны оков.
Двинулись Ваньки несметною тучею,
Массой давя казаков.
И подломилася силушка ратная,
Замер, тоскуя, сполох,
Кровью покрылася степь необъятная,
Голос свободы – заглох!
Слушай, Россия, прощальные, новые,
Стоны сожженных полей.
Ты им готовила крышку гробовую,
Ты – подавала гвоздей!
Что ж, забивай. Да гляди, чтоб не гнулися,
Крепче, поглубже их бей,
Бей поскорее, пока не проснулися,
Да зарывай поскорей.
Что глубоко-то? Гляди – не довольно ли?
Кликни на помощь судьбу.
Выдуши все, что осталося вольного…
Слава народу – рабу!...
* * *
Приготовьте сбрую, наточите шашки,
День последней схватки, верю, - не далек.
По лугам широким расцветает кашка,
И ковыль шевелит легкий ветерок.
У кого есть седла, у кого винтовки,
Осмотри, почисти – близится война.
Мы – что скалы крепки, что пантеры ловки,
Вожделений старых близки времена.
Мы поищем правды, не бояся бури,
Боль столетий смоем кровяным дождем.
Сверженному Богу фимиам воскурим
И у ног свободы жертву принесем.
Нам не страшны сабли, нам не страшны пули,
Кто нас одолеет? Сможет кто сломить?
Вихрем наши лавы, в гике, рёве, гуле,
Нам сумеют Волю снова воротить.
Не грозим пожаром, не грозим отмщеньем,
Мы хотим свободы, правды и любви,
Может быть мы слишком полны всепрощеньем,
Выросшим над нами пролитой крови.
Нам войны не надо для завоеваний.
На чужую хату местью не пойдем.
Но сумеем биться за родные грани
И за них, в сраженьях, не страшась, умрем.
Кто понять нас сможет, кто понять сумеет,
Всем пошлем горячий, искренний привет,
В нас любовь к отчизне ярко пламенеет
И отмщенью места в кличе нашем - нет.
За Азова веру, за былую славу,
За свою свободу мы зовем на бой…
До границ московских пронесутся лавы
И трубач сыграет переливно – стой!
МЫ САМИ ВИНОВАТЫ
Казаки! Мы сами виноваты!
Только сами виноваты мы!
Были мы лишь честные солдаты
В подворотне нашей же тюрьмы.
А когда, лихим огнём пылая,
Занялась со всех она сторон,
Мы пошли, тюремщиков спасая,
Позабыв прадЕдовский закон.
И в обломках рухнувшей громады,
Горя чашу осушив до дна,
Всё ж запели по иному ладу,
Старые припомнив имена.
Вспомнили Кондрата и Степана,
Про казачий вспомнили Присуд,
А на теле – огненные раны,
А тела на кладбище несут.
Холоден, продажен, безучастен
Мир врагов и жиденьких друзей...
Казаки! Мы проморгали счастье
По вине, по собственной своей.
Но, чтоб дедов не пропала слава,
Чтоб её позором не покрыть,
Надо нам за войсковое право,
На сполОх по – разински звонить.
И идти, не увлекаясь мщеньем,
Волю нашу в битвах отстоять,
Лишь тогда молитву отпущенья
Сможем мы спокойно прочитать
ЗАКОЛДОВАННЫЙ ПУТЬ
Что огни? Отцвели? Отгорели?
Что же степь — умерла или спит?
Ей отходную, радуясь, пели,
Саван русский стелили метели,
Подвывая слова панихид.
Нет, ни плача не нужно, ни боли,
Сказка, сказка — идем за тобой,
На служенье Свободе и Воле,
Снова выйдем в широкое Поле,
И победу захватим с собой.
Нам московские ветры не новы,
Закалилась в восстаниях грудь.
Не умолкнут призывные зовы,
Разобьем ледяные оковы,
Проторим заколдованный путь.
* * *
Мне ль тоскливой лирой ряд великих теней
Пробудить из гроба и заставить жить,
И напомнить славу лучших поколений
Тем, кто не умеет родину любить.
Раньше хуторами гусляры ходили,
Звали на победу, подвиги, войну.
За святую веру постоять просили,
Иль отбить сидящих у врага в плену.
Слушали, прищурясь, казаки седые,
Да огнем горели юные глаза.
И летели к туркам челноки лихие,
Шла неумолимо по морю гроза.
Попалить азовцев, погрозить Стамбулу,
Ясыря набравши, повернуть домой,
И. отдавшись дома буйному разгулу,
Засыпать шинкарок вражеской казной.
И росло на гранях Войсковое Право,
И Москва и Порта уступили им.
Далеко гремела их лихая слава,
Да от юрт сожженных поднимался дым.
Но — прошли столетья... Мы — не то, что деды,
Мы бояться стали своего врага!
Не готовим смены для лихой победы,
И свобода наша нам недорога.
Мне ль. веленьем Божьим, суждено отныне -
Поминать с тоскою о минувших днях?
О сердцах, подобных выжженной пустыне,
О глядевших в море брошенных конях?
Отступали горы... Колыхалось море...
И туман окутывал тысячи коней,
А глаза искали в неизбывном горе,
И не находили боевых друзей...
Боже...
Боже правый...
Ниспошли мне силы...
Верить в справедливость до конца Твою.
МОЯ МОЛИТВА
Эх, давно не молился я Богу,
Но сегодня я буду просить:
Очерстви мою скорбную душу,
Разучи меня, Боже, любить!
В этом сердце, от боли звенящем,
Потуши все святые лучи,
Влей в него бесконечную злобу,
Ненавидеть меня научи.
Боже-Господи! Тяжко без меры
Под ведущей Твоею рукой...
Потуши мою тёплую веру,
Со святыми её упокой!
Я — не кукла, не клоун, не камень,
Разожги ж исступлённый пожар:
Я в его разрушающий пламень
Брошу светлой поэзии дар.
И тогда, ставши подлым и малым,
Научусь я с людьми говорить...
Стану волком, змеёю, шакалом,
Чтобы равным меж равными быть.
ПСАЛМЫ
1
Долго, Боже, мы Тебя искали,
Создавая образ Твой в себе.
Думая о Тайне и Начале,
В злободневной, суетной печали
Падали, сражённые в борьбе.
Сотни лет десятки поколений,
Веру в сердце свято сохраня,
Шли в огонь без страха и сомнений,
И в порыве высших вожделений,
Чаяли спасительного дня.
Из того, чего душа хотела,
Из всего, что в нас святого есть,
Мысль Твою мы создали и тело,
И легенда о Тебе летела,
Нам же нами посланная весть.
И молились. Ждали. И терпели.
Глупые. Усталые. В пыли.
Воплощенья снов своих хотели,
Ничего понять мы не сумели,
Ни на что ответа не нашли.
Вот и просим: отзовися, Боже,
Образ в яви покажи нам свой,
Мы свои старания приложим,
Сил остатки, не скупясь, умножим,
Чтобы слиться навсегда с Тобой.
2
Проплывут миллиарды, триллионы столетий,
И у Господа Бога, на чертёжном столе,
Он появится, этот проект на планшете
Обитателя нового на старушке Земле.
Мастодонты и мамонты. Бронтозавры, удоды,
Скорпионы, удавы, блохи, люди и вши.
Все исчезнут они, как ошибка природы,
С ними всё, что имело хоть признак души.
И конец! И начнутся иные исканья!
Миллионами долгих, интереснейших лет.
Ну, а мы?
Наша вера,
любовь
и желанья?
Ерунда! Мы же — списаны!
Нас — больше нет!
………………………………………
Глубоко-глубоко, в Преисподней бездонной.
Сатана ухмыльнётся и покажет язык,
Где приткнуться не зная, усталый и сонный,
Пробормочет озлобленно:
«Бракодел ты, старик!»
3
Что простишь мне, я не знаю, Боже,
Но Тебе я не прощу себя.
Дух Ты мой нещадно уничтожил,
Сам во мне Ты погубил Тебя.
Ты лишь бил, калечил, не жалея,
Всё сгубил, что сам же даровал,
Образ Твой, что с детства я лелеял,
Тёмным, грозным, непонятным стал
Да — живу. Но я — окаменелый.
Онемел, меня не разбудить.
Страшно мне, что в мире этом целом -
Ни о чём, ни с кем на свете белом,
Вновь душе моей не говорить.
4
Не миряся с казачьею страшной судьбой,
До того я дошел, что заспорил с Тобой.
И правдивость Твою и евангельских слов
Проверял на кровавой судьбе казаков.
Не миряся с неправдой, в кошмарном бреду,
Всё ответа искал и никак не найду.
И дожив, наконец, до седых до волос, -
И себе, и Тебе ставлю страшный вопрос.
Да, вопрос задаю: отчего, почему,
Вместо жизни и мне даровал Ты тюрьму?
Почему, отчего мой казачий народ
Кандалы, в Твою Правду поверя, несёт?
Почему он свободу свою потерял,
Почему я о радости жизни не знал?
Отчего?.. Ох! Седая моя голова
Ни в какие теперь не поверит слова.
Ты народу казачьему — нет, не помог,
Наш ужасный в своих заблуждениях Бог.
Не молюсь, не прошу. Нет ни воли, ни сил.
Кто мне скажет: за что нас Господь погубил?
5
Господи, я — Павел. Павел, значит — малый.
Неприметный, скромный, средний человек.
И к Тебе приду я, ах, такой усталый,
Утирая слёзы с покрасневших век.
Ты знаешь, знаешь хутор Поляковых.
В нём жила казачья крепкая семья,
Вера в Бога в небе их была законом,
Их была надеждой и любовь Твоя.
Как они молились! Как они любили!
И как свято чтили Божьи образа!
Но — враги явились, хутор наш спалили,
У икон штыками выбили глаза.
Двадцать шесть нас было. Казаки, казачки,
И детишек малых целая гурьба.
Казаков — побили. Сгибли и казачки.
Та же ожидала и детей судьба.
Я — один остался, уцелев случайно.
Карабин три года я в руках держал,
И когда от пули красный враг валился,
Я с усмешкой в ложе метку вырезал.
Господи, — я сделал двадцать шесть отметин,
А хотелось сделать — двести шестьдесят!
Но, Ты знаешь, знаешь, мы ушли в скитанья,
Сорок лет надеясь повернуть в обрат.
Хутор мой — спалили. Семью — перебили,
Дон мой, Дон мой Тихий — у врага в плену.
Всю-то жизнь я прожил, сдерживая слёзы,
С горькими я с ними и навек усну.
Не пойму я. Боже, никогда: за что же -
Был сожжён врагами наш казачий край?
Пред Тобой представши, я склонюся низко:
«Поляков,
Последний.
Бей же!
Добивай!»
6
Господи, когда я сам с собою,
Говорю, — Ты знаешь почему! —
Суждено же было мне Тобою
Всю-то жизнь протопать одному.
Мой курень, Ты знаешь сам, спалили,
И пошел гулять я по земле.
Сколько грязи. Сколько едкой пыли.
Крох остатних на чужом столе.
Тут и Ты заговорил бы тоже
От тоски, наверно, сам с собой.
Сорок долгих-долгих лет я прожил,
Как кобель приблудный и чужой.
Ты прости, коль горькими словами
Говорит потерянный поэт.
Есть Ты где-то высоко над нами,
Где-то есть. Но Ты — не добрый! Нет!
7
Мне почудилось нынче зарёю
Не в Баварии я... Нет, не тут.
А в степи я лежу... Надо мною
Облаков караваны плывут.
Широка, широка их дорога
В бесконечно-глубокую синь.
По-над Доном. К Господню чертогу.
Через кровь. Через боль. И — полынь.
В те пространства ни вод и ни суши,
Где открыта заветная дверь,
Где лишь праведных светлые души,
Где казачьи станицы теперь.
И я понял, что скоро, ох, скоро,
В недалёком каком-то году,
В бесконечные эти просторы
С облаками, и я попаду.
И лишь там, где ни плача, ни болей,
И где Бог атаманит в веках,
Я спою о немеркнущей Воле
В псалмопевных казачьих стихах.
8
В жизни мне даны судьбою
Только горе и потери...
Говорят, что это служит
Испытаньем нашей веры.
Говорят...
Ах, нет, довольно,
Страшный день Он мерой мерил!
И шепча — «Мне больно, больно»,
Ничему теперь не верю.
9
Боже, Ты сосуд скудельный
Озарил небесным светом:
Трубадур я и бездельник
В мире злобы стал поэтом.
И стихи, о том, слагая,
Что задумал Ты в творенье
О казачьем пел я рае,
О его уничтоженье.
И Тебе, Тебе лишь веря.
Уверял себя в смятенье.
Что кровавые потери
Лишь залогом воскресенья.
Затужив о снах ковыльных,
Не коряся вражьей силе,
О крестах пою могильных
Здесь, где душу мне убили.
10
Отче наш... В Твоем надзвездном свете
Всё пошло, кубыть, наоборот:
Мы — Твои и воины, и дети,
Кто же нас, как куропаток бьёт?
Говоришь — мы трошки дурковаты!
Что поделать — Ты же нас творил!
А когда горели наши хаты,
Храмы наши — Ты-то, где же был?
Знаю, Ты грозишься мне сердито:
«Погоди, заявишься, постой!»,
Мне ж вперед, я говорю открыто,
Хутор мой бы повидать родной.
Лишь потом, отведав счастья снова,
Там, у нас, на нашей Доншине,
Я скажу: «Вначале было Слово...
Да не то! Хотели мы — иного!».
И замолкну в беспробудном сне.
11
Из нашей распятой казачьей земли
Мы песни с собою свои унесли.
И пели мы их, задыхаясь от слёз,
И ветер чужой их бесследно разнёс.
А певшие песни, один за другим, -
Давно разлеглись по погостам чужим.
И скованы, стонут казачьи края.
О, Господи, Боже, где ж, Правда Твоя?
12
Не молюсь я. Не ропщу. Не плачу.
А зову: «Приди же Ты, приди».
И, сознав творенья неудачу,
На земле порядок наведи.
Приходи без грома и парада,
Трубных звуков, молний и речей.
Нам Тебя Отцом любящим надо
Для не дюже ушлых сыновей.
Поспеши. Беду мы за бедою,
Словно в пьяной дурости, творим.
Разними нас праведной рукою
И прости нам — дуракам Твоим!
13
Замолчите! Я то твердо знаю,
Хоть мой путь позёмкой запуржён.
Нынче я спокойно утверждаю:
Был со мною непрестанно Он!
А когда случалася заминка
(Ах, за мною нужен глаз да глаз),
Он меня, как глупого подсвинка,
Хворостиной загонял на баз.
От собак, от сволочи, от сброда,
От ослиных и других копыт...
Жизнь моя — с мечтою про Свободу,
Луч степной, что бесперечь горит.
14
Нам наврали о Нём. И костров не жалея,
Подобравши в монахи веселых ребят,
То крестом, то мечом, то постом, то елеем
Загоняли нас в рай, иль сажали нас в ад.
Нет их вовсе, чертей! Нет ни ада, ни рая,
Ни святых, ни угодников — вовсе их нет,
С изначальных времен нам победно сияют
Разум светлый. И Дух. И живой интеллект.
Коль Он есть — Он иной. И в заоблачном мире,
Нет, не нужно Ему, победителю тьмы,
Чтобы вечно, уныло бородатые дяди
Под икотку гнусили всё те же псалмы.
Нет, я даром не дам мою горькую душу,
И, попавши в мятежный людской океан,
Все преданья отрину, все законы нарушу,
И дорогу найду я сквозь этот туман.
Мне хотелось бы верить, что народам смущённым
Он покажет себя мудрым, добрым, иным.
И — в сиянии Правды. Лишь тогда обращенным,
Я счастливым пойду, не бояся, за Ним.
Ах, мне мало так надо, вовсе-вовсе немного:
Вот на этом, на страшном, одиноком пути,
Отыскать Его в мире — казачьего Бога,
И, ликуя, за Ним в бесконечность уйти!
15
Мой народ Ты в огне уничтожил,
И с реки повелел нам сойти.
Помоги ж мне, кровавый мой Боже,
Для Тебя оправданья найти!
БУЗЛУЧОК
Я в пыльном парке городском
Сегодня был впервой,
И вижу — в стриженой траве
Поник цветок степной.
Везде асфальт, везде бетон,
Деревьев тощий строй,
А он глядит и манит он
Невинной красотой.
В Середнем Колке, по весне,
На берегу реки,
В зеленой, бархатной траве
Мы рвали бузлуки.
Но как тебя занес сюда
Лихой насмешник-рок?
Откуда ты в стране чужой,
Родимый бузлучок?
Весна пришла, и ожил лес,
Потаяли снега,
Играют балки и ручьи,
И под водой луга.
А от сугроба под плетнём
Не стало и следа.
В лесу не молкнет птичий грай,
Пошла в наслус вода.
У нашей мельницы давно
Колёса ходят вброд.
Отец и мельник ночь не спят:
Пробьёт плотину лёд!
В станицу утром, второпях,
Отец тачанку шлёт:
Там — знахарь есть. Заговорит
Он силу вешних вод.
Да разве ж, братцы, не беда,
Отцу — не повезло:
Тачанка только за бугор —
Плотину унесло!
Господь — Он взыщет за грехи!
Пруди-ка нонче пруд!
Весенний сев! Почём хохлы
За кубик с нас сдерут?
Вот наказанье! Вот напасть!
Скажите — каждый год,
Придет ли полая вода,
Плотину — враз прорвёт!
И мельник искренне смущён,
И чешет под спиной:
«Ось, грець, мы думалы — того...
Воно ж, дывысь, — не той...».
А мне и Мишке — наплевать,
У нас — свои дела!
У нас — махорка в шалаше,
Шалаш — вода снесла!
Нам с Мишкой некогда вздохнуть:
На мельнице — содом!
Вода под камни подошла,
Пойдём-ка, крыс пужнём!
Мы хуже мельника в муке,
Вертит Буян хвостом.
Я невзначай разбил окно,
Шибнувши чекмарём.
— Эй, Мишка, глянь — уплыл чирик!
Держи его... Хватай!
Крупчатка — в воду... пятерик...
Ребята, удирай!
Мы с псом изватлались в муке,
А Мишка — всех белей...
Скорей на баз. Пустили кур,
Пустили и гусей.
На вербы — куры. Гуси — в пруд...
А пруд — налился всклянь...
Мы с Мишкой в панике — дела
Определённо дрянь.
Спасаться надо под амбар.
Лежи — не шевелись...
А кликать будут, промолчим...
Не кашляй... Не возись...
Зовут нас... Ищут по базам...
В амбар вошел отец.
Буян гнездо яиц нашел
И слопал все... Подлец.
Везде — асфальт. Везде — бетон...
Ан — жёлтенький глазок!
Манит, зовет, кивает мне
Родимец-бузлучок...
О, город, город... Ты мою испил,
Испил по капле кровь...
Но всё ж по-прежнему крепка,
Свежа моя любовь!
Воспоминаний малый строй,
Надежды — злой обман...
Ты, бузлучок, единый мой
Бальзам тяжёлых ран.
ХУТОР РАЗУВАЕВ
Не велик мой хутор, хутор Разуваев –
Ста дворов, пожалуй, и не набежит.
Речка Чертолейка лугом протекает,
По степи широкой змейкою блестит...
Наклонились вербы над глубоким плёсом,
Камышом зелёным старый пруд зарос,
Гусь за колосками прямо под колёса
На плотине узкой тянет жёлтый нос...
Из ольховой чащи мельница-старуха
Выбитым оконцем смотрит на луга,
Над помольной хатой вьются тучей мухи,
И под легким ветром шелестит куга...
И, привады взявши, на заре вечерней,
Проплывя меж лилий тонких, лопухов,
Порыбачить едет в душегубке мельник,
И с волненьем скрытым ждет сазаний клёв...
Тихо-тихо ляжет ночи покрывало,
И луна уснувший пруд заворожит,
Лишь шуршанье слышно мельничного вала,
Соловейка свищет, да вода шумит...
В куренях казачьих говор затихает,
Спит усталый хутор, вербы, чакан, пруд,
Далеко, у гумен, пёс на месяц лает,
Да кристальным небом облака плывут...
И туда к полночи выйдет мельник сонный
В ковш зерна подсыпать... Камень застучал...
И чеканит месяц силуэт склонённый...
И мешок порожний падает с плеча...
А в пруду... русалка... с белой грудью пышной
Соберёт подружек дикий хоровод...
Мельник не боится, мельник-то привышный,
Мельник слово знает супротив тово...
Вон, надысь, завощик — парень сам бывалый, —
Ворочаясь ночью позднею порой,
Увидал, как тихо по большому валу
В мельницу вернулся старый домовой.
А жалмерка Настя — продала скотину,
Припозднилась... Темно... Шла-то через лес...
Глянь, а меж кустами, под сухой осиной, —
Он... Лесной Хозяин, Леший — вот те крест...
Хутор Разуваев просыпался рано.
Поедали горы пышек и блинов,
И, охлюпкой сидя, мимо атамана
В степь подростки гнали кровных скакунов...
Вылезали деды к мельнице иль школе
И вели беззубый долгий разговор:
О пашах турецких, о царе Миколе
И о том, что... Разин вовсе не был вор...
...Не велик, да стар мой хутор Разуваев –
Триста лет шептался с чаканом камыш,
Провожая дедов к Стеньке, под Измаил,
Под Царьград, на Альпы, с Платовым в Париж.
И седлали кони, колыхались пики...
Много, много наших полегло в бою...
Хутор Разуваев, в перекатном гике
Ты по свету славу разносил свою!..
... И пою я песни о дымке кизечном,
О родимой степи, чакане в прудах,
О скитаньях долгих, о тоске извечной,
О слезах кровавых на моих следах...
ЛАЗОРЕВЫЙ ЦВЕТОК
Прибирали ангелы Божию светёлку,
Находили ангелы маленький цветок,
Становили ангелы в уголок метёлку,
А цветок лазоревый клали на шесток.
Бог гулял по облаку. Бог вернулся в горницу,
Глядь, а цвет лазоревый на печи иссох.
Вспомнил Бог казачью огневую конницу,
Услыхали ангелы, будто тихий вздох.
Весь курень заоблачный, всю светёлку низкую
До краёв заполнил то ли плач, то ль стон:
У окна небесного Бог играл «служивскую»
И, в слезах, задумавшись, всё глядел на Дон.
И Евграф Данилович с хутора Вертячьего,
Что с боёв на Маныче числился в раю,
Услыхал старинную песню, ей, казачую, —
Вспомнил Дон попаленный, вспомнил смерть свою.
Слились в песне, жалуясь, два усталых голоса;
Ветер поднебесный их к земле донёс,
Херувимы плакали, распустивши волосы,
Божья Мать задумалась, загрустил Христос.
Выходили ангелы — казачата малые,
Чернецовцы, павшие за родимый край,
И цветы лазоревы, — сине-желто-алые,
Все, собравши по степи, возвратились в рай.
Скрылись звезды ясные. Отзвенело пение,
Лишь Петро-Угодничек, выйдя из-за туч,
Поглядел на страшное Дона запустение,
И от двери райския в бездну кинул ключ.
Ой, ты, гой, казачество, ты моё болючее,
Для тебя я молодость, жизнь отдал свою,
По тебе я выплакал слёзыньки горючие,
О тебе последние песни я пою.
ДЯДЯ ЯНОШ (поэма)
Эх ты, молодость, свечечка тонкая,
Вольной волюшке жертва моя,
Догораешь, искряся и, радуя,
И поешь про родные края ...
И пройдешь ты, пройдешь незамечена
И потухнешь падучей звездой,
И минутные малые радости
Расплывутся, что круг водяной ...
Все утихнет, умолкнет, уляжется ...
И кадила синеющий дым
Под священника тихое пение
Заклубится над гробом моим ...
Аль забудется имя казачее?
Аль затопчат могилу мою?..
... Э, да что там. А ну-ка я песенку
Про донца да мадьяра спою ...
Рассказал мне станичник историю,
Как он звался — забыл, на беду ...
Разрешите же, братцы-казаченьки,
От себя я рассказ поведу ...
I
Я в селе мадьярском прожил год без малу, —
Там, в широкой Тиссе сетками рыбачил,
А со мною рядом переметы ставил
На сомов, в долблёнке, старый Янош-бачи
Мы, поставив сети, речкою уснувшей
Ворочались вместе ночевать в шалаш,
Лодки привязавши, раздували угли, —
К ужину варили огневой гулаш ...
И бывало долго на пахучем сене,
Раскуривши трубки, молча пролежим,
Поглядим сонливо, как при лунном свете,
Исчезая, тает меж ветвями дым.
У меня на сердце под бронёй надежды
Вечно дум тяжелых бился лютый шквал,
Почему же Янош, набивая трубку,
Как и я, угрюмо, целый день молчал?..
— Что ты, дядя Янош, хмуришься, невесел?
Расскажи о прошлом, ведь и ты степняк...
Янош глянет, молча, поведет бровями
И в карман полезет доставать табак.
И затяжкой долгой комаров прогнавши,
Обмахнет прилипший к сапогам песок:
— Что болтать без толку, завтра рано утром
Встану конопатить и смолить челнок.
Крякнет, выбьет пепел, повернется в угол,
Покрываясь плотно зипуном своим —
Зябнут летом ноги; да и то — не шутка, —
Пережить на свете девяносто зим ...
II
Как-то раз, копаясь в сумах и подсумках,
Выждав тихий, жаркий, полуденный час,
На кустах терновых я шинель развесил,
Шаровар широких заалел лампас ...
Котелок, приладив и дровец собравши,
Под вербой тенистой бредень сел латать.
Слышу: стук и топот и тяжелый кашель —
Янош воротился — время полдневать ...
Глянул, — что за диво... — Что с тобою, Янош?
Бледный, весь трясется, жжет огонь из глаз.
Проследил за взором — как завороженный
Смотрит Янош старый на донской лампас...
И, склонясь внезапно, он веслом тяжелым
Замахнул с проклятьем мне над головой, —
Я успел пригнуться и весло, схвативши,
Бросил его в воду за камыш густой...
— Что ты, Янош-бачи? Аль мы не сдружились?
Что с тобою, старый?.. Экий грех-то, брат ...
Что тебе я сделал словом иль поступком,
Иль какую шутку ляпнул невпопад?..
Он качнулся, охнул, на траву свалился
И лицо, покрывши, тяжко зарыдал.
Я — же, удивленный злобой непонятной,
Опустивши руки перед ним стоял...
Долго плакал Янош ... Старческие слезы
Медленно катились на его армяк;
Быстро вынув трубку, закурил и тихо
(Я едва услышал) прошептал: — Казак? …
— Да, казак... Так что-же... Объясни в чем дело,
Что с тобою сталось?.. Расскажи, не скрой...
Нервно затянулся ...
— Ты слыхал, наверно,
Здесь восстанье было — год сорок восьмой?.
Ш.
Поднялися венгры. Стали за свободу,
Захотели сбросить гнет австрийских пут
И под песни воли, под свои знамена,
В бой за нашу Правду нас позвал Кошут...
Воля ... Песни... Битвы .. . Молодость ...
Удачи ... Сабли, трубы, кони... Меткий пистолет...
Ах, как мы рубились... Как мы песни пели ...
Как я в правду верил в восемнадцать лет ...
Я ушел с Кошутом ...
Вслед за мной глядели
Пара темно-карих девичьих очей:
Сердце мое жило славою мадьярской,
Для Илонки сердце билося моей...
Я свою Илонку полюбил сызмала,
И любовь меж нами были и совет...
Ах, как дни летели ... Как часы бежали.
Как недолги ночи в восемнадцать лет...
И когда пред нашей конницей лихою,
Дрогнули австрийцев страшные полки, —
Вы с Карпат спустились тучей грозовою,
И спасли австрийцев вы же, казаки ...
Иштэнэм… Мы дрались... Мы умели биться,
Но Господь великий позабыл про нас;
И у наших храмов, и по нашей степи,
Заалел победно ваш донской лампас...
И когда знамёна мы свои склонили —
Как я смерти жаждал. Как я тосковал...
А домой вернувшись, стал искать Илонку,
Но... Илонки больше я не увидал...
Та, что счастьем стала для меня бескрайным,
Что звездой горела на сердце моем,
Та меня забыла... на врага сменяла...
И ушла с каким-то вашим казаком...
Только Бог единый видел мое горе,
Но одел я цепи раненой душе
И, уйдя на Тиссу, я шалаш построил,
И с тех пор рыбачу в этом шалаше...
И тогда поклявшись за народ мадьярский,
За мое несчастье казакам отмстить, —
Я лампас увидел, вспомнил все обиды,
И в мозгу мелькнуло: молнией — убить...
Ты ж оборонился ... И, не зная злобы,
Добрым словом Бога в сердце пробудил.
Ты меня простишь ли?..
— Что ты, Янош-бачи, да, конечно ...
Полно, я давно простил!
— Тяжко, ах, как тяжко... Схоронив идею,
Имени любимой в сердце выжечь след,
Потушив желанья плакать и томиться
Волком одиноким девяносто лет...
IV.
— Слушай, Янош, слушай. Ты меня не знаешь.
Ах, давно Илонка умерла твоя;
Погляди мне в очи... может, угадаешь?
Ведь твоя Илонка — бабушка моя...
Вздрогнул Янош:
— Боже... задрожали губы,
Слезы навернулись снова на глаза...
Я не мог сдержаться, и моя казачья,
Наземь покатилась тяжкая слеза...
И, обнявшись, молча долго мы сидели,
— Каждый свое горе вновь переживал...
Я - свое изгнанье и казачью долю,
Янош, что-то тихо про себя шептал.
На другое утро, до зари поднявшись,
Перемет и сети я один снимал.
Янош, улыбаясь тихо и счастливо,
В шалаше, на сене, беспробудно спал.
В заскорузлых пальцах трубка догорела;
Я не плачу, тихо «Кеяшет» пою.
Янош-бачи — счастлив,
Он — Кошута встретил...
И свою Илонку — бабушку мою.
Янош, Янош старый, ты увидишь Бога
— Расскажи, что в мире слишком много зла,
Что травой покрылась наша шлях-дорога,
Что в степях широких песня умерла...
Что на реках чуждых казаки рыбалят,
И о Правде Вечной, веруя, поют...
Расскажи ты Богу... Мы хотим немного
— Свой Порог и Угол,
Свой Степной Присуд.
Кончил песню. Будет. Умер дядя Янош, -
В сердце тихо плачет похоронный звон.
Эх, запеть бы песню. Да в родной станице,
И поставить сети в тихоструйный Дон.
САВЕЛЬИЧ
Выезжал Савельич в степь, да на левады,
Поглядеть на всходы, да на зеленя,
Подышать чудочек духом чебрецовым,
На попас у балки выпустить коня.
На восток Савельич набожно окстился,
Обернулся бодро «сам вокруг себе»,
Ни души-то нету... копчик замер в небе,
Да кукушка плачет по чужой судьбе.
Поприсел Савельич в кустик чернобылу
И размял в ладони гирьки колосок...
Гля! А за межою, в трех шагах не боле!
Он стоит! Крылатый! Светел и высок!
И понял Савельич — ить не зря же это
Воин Сил Небесных здесь стоит пред ним.
Неспроста же это казаку донскому
В балке появился Божий Херувим!
Стал Савельич прямо в травы на колени,
Старым лбом в морщинах к доннику приник
И слезой горючей, радостной и горькой,
Ангела Господня встрел седой старик.
И услышал голос: — «Что-же, маловеры,
Почему вы сбились с чистого пути?
Или вы отвергли заповеди Божьи,
Иль забыли тропы, по каким идти?
Вы, не тщась о Боге, сатане предались,
А служить должны вы Богу одному!»
Встал с земли Савельич: — «Погодикась трошки,
Разбяри получше, что оно к чему!
Коли неустойкя в жизни нашей вышла,
Нас Ты, Ангел Божий, нет, не виновать!
Ты суды послухай, я брехать не стану,
Мне, и сам Ты знаешь, скоро помирать!
И тогда явившись да на суд последний
Я на Бога очи смело подыму
И про жизню нашу горькую, казачью,
Правду, только правду, я скажу Ему!
Я скажу: — Великий! Мир, создавши этот,
Ты в Своем твореньи трошки оплошал.
Дав любовь немногим, у нячистой силы
Ненависти темной вовсе не отнял.
Что же получилось? Те, кого Ты создал
По Свому подобью, по Своей мечте,
На Тебя поднявшись, взяли да распяли
Твоего же Сына, Боже, на кресте.
А любовь Христова нет, не удивила,
Никого на свете не смогла пронять...
Но в Него поверя, казачишки наши
Против тьмы бесовской взялись воевать.
И какая вышла наша положенья?
Мы ж в степях казачьих трупом полегли!
А ить мы — любили! Мы — Тебе молились!
Мы за храмы Божьи на Голгофу шли!
Ну? Так чья же сила? Чья же, правда в мире?
Эх... любовь Ты нашу в злобу оберни.
Лишь тогда сумеем с войском сатанинским
В ненависти дикой справиться одни!
Господи, скажу я, злоба — всех сильнее,
Ты ее нам, Боже, против ада дай!
Херувим качнулся: — «Погляди Савельич,
Конь ушел в потраву на соседский пай».
- Вот, - сказал Савельич, - это Ты приметил,
Что моя худоба топчить пай чужой,
А ведь вы на небе скопом проморгали,
Что Москва на Бога поднялась войной.
И ишо, к примеру, просто по-хозяйски,
Отвязался, скажем, у Тибе бугай...
Что ж, утей порежешь, что стоптать он может?
Не! В базу скотину крепше взналыгай.
Вот и Ты заладил — грешные... покайтесь...
А пошел бы с нами, на своем коне,
Да Табе б шшатинку красные вкрутили,
Враз бы жизню нашу понял Ты вполне...
На коня Савельич глянул. Обернулся,
Тю! — А Херувима за межою — нет!
Только будто травы к небу потянулись,
Только, будто с неба льется тихий свет.
Подседлал Савельич. Почесал в затылке...
«Вот сужет! Скажитя, как-же ето быть?
Значить так выходить, слышь, Господень Воин,
Что Табе, братуха, вовсе нечем крыть».
СТЕПИ ДОНСКИЕ
Степи донския, ковры золотистые!..
Нежит вас солнце лучами закатными:
Холод кует вас покровами льдистыми,-
Ветер гулливый летит необъятными...
Злые морозы подкралися змеями,
Вас убаюкали дивными сказками.
Как они славны чужими затеями,
Да обманули притворными ласками.
Сыпят метелями вихри бездольные...
Мглой ледяной, как цепями, закованы
Степи донские, безбрежныя вольные;
Сном непробудным оне очарованы.
Жизнь их заглохла, замолкла кипучая,
Дон-старина уж волной не кудрявится...
Лето минувшее, время могучее, -
В песнях да сказках лишь старцами славится.
Время идет... эту зиму суровую
Сгонят порывы весенние, ранние;
Степи воспрянут, - и юною, новою
Жизнью повеет среди ликования.
Пышным убором ковры изумрудные
В шири простора степного раскинутся,
Цветики нежные, сказочно чудные,
Дружной семьей над травою поднимутся.
Старый казак Дон Иваныч не чаючи,
С радости ломит на льдины Петровския...
В резвых волнах понесет их, играючи,
В море знакомое, море Азовское.
Цепи невежества грубые, дикие
Сбросить скорее приложим старание...
Вспомним святые заветы великие:
„Храбрость и братство, - наука и знание!”
ПРОЩАНЬЕ
Мои станичники лежат,
Давно в сырой земле зарыты.
Заглохли песни. Не звенят
Лугами конские копыта.
Собрались в Ялте, да, на пир,
Ослы и дьяволы совместно,
И он погиб — казачий мир,
Чтобы вовеки не воскреснуть.
И, ставя памятник ему
И славе, в поле отгремевшей,
Пойду я к Богу моему
С душой от боли онемевшей.
Не скажет мне ни слова Он,
Лицо своё в ладонях кроя...
И лишь Христа повторный стон
Напомнит мне кровавый Дон,
Моё отчаянье земное.
БАВАРСКАЯ ПЕСНЯ
Мыслью этой надо примириться,
И себе потвёрже втолковать,
Что своей Березовской станицы -
В жизни мне вовек не увидать.
И поняв, что улетели годы,
И что дней ушедших не вернуть,
Покорюсь велениям природы –
Подседлать на безвозвратный путь.
Дон-отец, ты кровью захлебнулся,
Так прими ж последний мой привет,
Над тобой зарницею взметнулся
Вольной воли догоревший свет.
ДОН НЕТЛЕННЫЙ
Дон нетленный. Дон небесный.
Там, очищены могилой,
Стали наши строем тесным,
Войском грозным, бестелесным,
Ратью Божьей, Божьей Силой.
Их сердца под чекменями
Мерно, глухо, ровно бьют.
Смотрят мёртвыми глазами,
Пики мёртвыми руками
Крепко сжали. Молча, ждут.
Сотни. Тысячи. Станицы.
Курени. Полки. Отряды.
Грозны их немые лица,
И по венам — кровь струится,
И на землю все их взгляды.
Впереди — Один. Крылатый.
Стрелы. Лук. Да конь гнедой.
Светят тускло шлем и латы,
Ждёт сигнала — час расплаты.
Наголо — палаш кривой.
Перед ним — отряд дозорный,
Кони карие, в попонах,
И закрытый тучей чёрной
Лик святой, нерукотворный
На казачьих, на знаменах.
Тучи,
тучи,
тучи
скрыли
В небе чудное виденье.
Дон Небесный —
в Божьей Силе,
Ты — залогом воскресенья!
* * *
После смерти Дух уходит к Богу,
Потому и не ропщу, пою:
Охраняют райскую дорогу
В конном наши, боевом строю.
Избраны лишь те, что не корились,
Что по Полю трупом полегли,
Те, что кровью собственной умылись,
Защищая красоту земли.
Ах, совсем иные там понятья
И иная мера для людей,
И земное, слабенькое — братья —
Там звучит иначе и теплей.
Понял я, за что нас перебили,
И приемлю страшный наш искус,
Это мы лишь свято сохранили
То, что знал распятый Иисус.
Всем народом поднялись за Веру
И, казачьей смертью смерть, поправ,
Перед Правдой выполнили меру,
Древний наш обычай не предав.
АЗОВЦЫ
Степью шли... и трошки приморились,
Обернулись глянуть на Азов:
Там еще развалины дымились
Да вороны над валами вились,
Провожали к Дону казаков.
Долго молча сумрачно глядели,
Замерли и мысли, и слова,
Лишь слезинки на глазах блестели,
Крови пятна на бинтах алели,
И... тропарь запели Покрова.
А когда их пенье отзвенело,
Атаман поднялся говорить,
Гнёт трухменку — «Вот какая дела:
Чтобы вера наша не истлела,
Монастырь нам надо становить.
Всю-то жизню Богу мы трудилися,
И в осаду сели за Него...
А когда мы с нехристями бились,
Мы аль пели, аль Ему молились,
Для себя не чая ничего.
И вот эту веру соблюдая,
Дон наш древний вышли боронить.
Все, отдавши для Родного Края,
Лишь одно теперича жалаем:
Чтоб с молитвой жизню завершить».
Круг молчал. Поднялся он, Савелий,
Конопатый, в шрамах на груди,
И сказал: «Прожили, как умели,
Атаман ты был в кровавом деле,
А теперь — игумном походи!»
— Пр-р-ра-в-вильна-а!
Над балкой расстелился,
Вьётся дым бесчисленных костров...
………………………………………
Сам Петро-Угодничек дивился,
Улыбаясь, радостно окстился,
В небесах прося за казаков.
В САМОЛЕТЕ
Высоко. Совсем под облаками,
Там, где Божья солнечная крепь,
Искрится, покрытая снегами,
Наша Усть-Медведицкая степь.
Здесь, уйдя из жизненного плена,
Предки наши к Господу пришли,
Здесь она, позёмки нашей пена,
Красота, ушедшая с земли.
За отцами, также без возврата,
Сгину я в надзвёздной вышине.
На земле — тут царство горлохватов,
На земле, здесь места нету мне.
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
Двадцать лет. В кошмаре иль в угаре,
Здесь, на этой каторге моей,
На шумливом голубом Изаре
Вспоминаю крики журавлей.
Ихний крик, глухой и безнадёжный,
Здесь, на этой, на чужой реке,
У конца кровавых бездорожий,
Повторяю, онемев в тоске.
Каторга. В лихой моей печали
Проведу остатние деньки
Здесь, где нас предали и распяли,
Здесь, где вымирают казаки.
ЗИМА В БАВАРИИ
На дворе серебряная сказка -
Про морозы, стужу и метель,
А снежинки с неземною лаской -
На окошке нижут канитель.
Лишь мгновенья, краткие мгновенья
В свете тихом чудно-хороши,
В дни, когда уснувшие сомненья
Не тревожат сумрачной души.
И тогда, приемлющий причастье,
Этим снегом, белым, как в степях,
Хоть минутку, снова верю в счастье,
В искры смеха в голубых глазах.
ВЕЧЕРНЯЯ ЗАРЯ
Облака нависли над землёю.
Солнце, уходящее уснуть,
Полымем, как огненной рекою,
Озарило их бесцельный путь.
И, играя медью раскалённой,
Свой привет в расплавленном огне
Из вселенной, жуткой и бездонной,
На прощанье посылает мне.
Знаю всё. Так медленно и больно
Бьётся сердце, утомяся ждать.
Срок идет. Довольно же, довольно.
Чары тризны, а не тост застольный.
Тьмы грядущей чёрная печать.
ВЕНГРАМ
Она прекрасна, дорога эта,
Борьбы, дерзаний, тоски и слёз.
По ней, ступая с крестом страданий,
Христос надежду свою пронёс.
И умер, светлый, на той дороге,
Своими ж предан, избит, распят.
Его заветы, и кровь, и муки
Вам путеводной звездой горят.
И вы восстали, вот так же веря,
И ваш был полон надежды зов,
Но мир, живущий под знаком Зверя,
Он сатанинской вам мерой мерил,
Он подло предал лихих бойцов.
Не сомневаюсь ни на минуту
В победе наших святых надежд,
Христова вера и кровь Кошута
Помогут сбросить чужие путы
И вольным станет наш Будапешт.
ЭМИГРАНТСКОЕ СЧАСТЬЕ
Горе своё горькое
Болтовнёю лечишь,
Часто перед свиньями
Мелкий бисер мечешь.
И, хвостом виляючи,
Смотришь в очи панские.
Доля твоя, долюшка,
Счастье эмигрантское.
ПЕРЕПЕЛИНОЕ ГНЕЗДО
Как с густой шамарой, да в полночной тиши
Зашептались, в испуге шурша камыши.
Зашушукались ветлы, почуя войну,
И рванул он, гранатный разрыв, тишину.
И взметнулся, как вихорь, огонь к небесам,
В жутком грохоте смерть пронеслась по лесам.
И стеною поднялся ревущий пожар,
Черным дымом закрылось сиянье Стожар.
А гнездо перепёлок в густом ковыле
Разнесло. Раскидало кругом по земле.
И весь выводок был на траве перебит...
А за что?
Почему?
Кто же мне объяснит?
НАД ДОЛИНАМИ
Над долинами пали туманы,
И на сердце они залегли,
Эх, вы, страны, далекие страны,
Лучше б вас мы вовек не нашли.
Краше было б от вражеской пули
Смерть принять в отгоравших боях,
И уснуть, как герои уснули,
В окровавленных наших степях.
Хороши вы, и долы, и горы,
И чудесны леса и поля...
Ходим мы, прижимаясь к заборам,
И холодным, невидящим взором
Нас встречает чужая земля.
ВОТ И ВСЁ
Вот и все!
А как же страшно много -
По-пустому улетевших лет
На тебе, пустынная дорога,
На которой утешенья нет.
Что ни шаг — напрасная утрата,
Что ни день — потеря, жертва, кровь,
А в конце — холодная расплата
За мечту, за веру, за любовь.
За любовь к чубатому народу,
Что, поднявшись в буре и огне,
Жизнь отдал за призраки свободы,
Веру в Правду передавши мне.
Веру в Правду... С песней, как в угаре,
С Дона нёс. И выбился из сил,
И теперь вот, в голубом Изаре
Душу я под песни утопил.
Вот и всё!
О жертвах, о казачьих
Здесь кровавый повторился сказ.
Здесь, где Запад скопом бьёт лежачих,
Где последних доконают нас.
ЗАТРАВЛЕННЫЙ
Снова должен бросить всё, что сердцу мило,
Чтоб уйти, не дрогнув, в новую печаль,
Чтобы, как туманом, всю тебя покрыло
Новая, чужая, пасмурная даль.
Ничему наивно больше не поверю,
И молитв забытых не припомню, нет...
Шла собачья свора за усталым зверем,
Гончие загрызлись, потеряли след.
И, нося боками от лихой погони,
Озираясь дико на примолкший лес,
Зверь в тоске смертельной тихо не застонет,
Зная — в мире этом вовсе нет чудес.
И, шагнув неверно, утонув в сугробе,
Новых троп ногами попирая твердь,
Знает он, да, знает, там, в лесной чащобе,
Избавленьем будет всё же только — смерть.
МАТЕРИ (На могилу в Поти)
Там повилики твой крест обвили,
И спит кладбище без снов и грёз,
И плачут розы, склонясь к могиле,
Роняя слёзы — кристаллы рос...
Н.П. — две буквы, два милых слова,
Рукой нетвердой я вырезал,
И мне казалось — кладбища снова
Мне не увидеть... И нож дрожал.
Глядел я долго на холмик малый,
Не знал, что будет мой путь далёк,
Но знал — покроет он, бело-алый,
Твою могилу, из роз венок.
Там повилики весь крест обвили,
И спит кладбище без снов и грёз,
И розы плачут, склонясь к могиле,
Роняя слёзы — кристаллы рос...
СОЖЖЕННЫЕ СТИХИ
Всё, что в жизни любо было,
Что, как рана, наболело,
То сегодня, вспыхнув ярко,
Загорелось и — истлело!
Мне не жаль стихов сожженных,
Нет, не жаль их — пусть сгорают...
Жаль того, что с ними вместе
Безвозвратно умирает.
Как из пепла вновь не склеить,
Не собрать листков в тетрадку,
Так и чувств, навек ушедших,
Отгадать нельзя загадку.
Почему же так бесследно?
Неужели жадный пламень
Душу может заморозить,
А из сердца — вылить камень?
НОВАЯ ПЕСНЯ
Слышал сегодня я песенку новую,
Пел мне полынь да ковыль.
Слушай же, матушка Русь бестолковая,
Страшную, жуткую быль...
Многое может тебе не понравиться:
Правда-то глазыньки ест!
Но — не сердись. Дон наш скоро преставится,
Вытесан, вытесан крест.
Был у России он храбрым воителем,
Верным, бессменным слугой,
Русских границ и творцом, и хранителем, —
Как даровой часовой.
Тучи над Русью нависли тревожные,
Стонет от крови земля,
Взялися мы совершить невозможное:
Выбить совдеп из Кремля.
И взбунтовалась Россия могучая,
Любы ей звоны оков.
Двинулись Ваньки несметною тучей,
Массой давя казаков.
И подломилася силушка ратная,
Замер, тоскуя, сполох,
Кровью покрылася степь необъятная,
Голос свободы — заглох!
Слушай, Россия, прощальные, новые
Стоны сожжённых полей.
Ты им готовила крышку гробовую,
Ты — подавала гвоздей!
Что ж. Забивай. Да глади, чтоб не гнулися,
Крепче, поглубже их бей,
Бей поскорее, пока не проснулися,
Да зарывай поскорей.
Что глубоко-то? Гляди — не довольно ли?
Кликни на помощь судьбу.
Выдуши всё, что осталося вольного...
Слава народу-рабу!..
СТЕПИ
Легли они ширью великой,
Легли меж глубоких морей.
Гордилися волею дикой
Просторы безбрежных степей.
Здесь Игоря грозные рати
На гибель Господь осудил,
И трупами русичей гати
Половец коварный мостил.
И двигались орды Батыя,
И грабил, и жёг Тамерлан.
Здесь Круг зародился впервые,
И с ним — Войсковой Атаман.
И славную дикую волю
Родила бескрайняя ширь,
Ковал здесь завидную долю
Зипунный боец-богатырь.
И севера страшная сила —
Московская грозная рать —
К границам степей подходила,
И вновь обращалася вспять.
Здесь турки увидели чудо –
Не сдался им крепкий Азов.
Ермак Тимофеич отсюда
Повел за Урал казаков.
С красавицей, гордой княжною
Потешился Разин Степан.
Тряхнувши старушкой Москвою,
Погиб Пугачёв Емельян.
Великою смутой впервые
Узнала Москва казаков;
И гордо в станицы родные
Вернулся на Дон Межаков.
За вольную волюшку бился,
Но гнётом суровых годин
Раздавленный, здесь застрелился
Средь степи родной — Булавин.
И, верный всегда Атаману,
Заветы прадедов, храня,
Направил в Добруджу к султану
Некрасов Донского коня.
Рождённый Донскою волною,
Граф Платов, сын вольных степей,
Стал лагерем твердой ногою
Среди Елисейских полей.
И Яков Петрович Бакланов,
Свершая по-горски намаз,
Заставил турецких султанов
Забыть навсегда про Кавказ.
И славились степи родные,
Великих рождая сынов,
И ширили грани России
Полки удалых казаков.
Здесь слава и воля родились,
И вырос казак удалой;
Здесь песня-былина сложилась,
Навеяна ширью степной.
Свободой гордилися степи,
Степь вольною вечно была –
И рабства позорные цепи
Она никогда не несла!
Над степью туман опустился...
Как некогда пал БулавИн,
Так выборный наш застрелился
Донской атаман — Каледин.
Призывов его не слыхали:
За ним казаки не пошли...
И степи мы в рабство отдали,
И чести своей не спасли...
Теперь нас осталось немного,
Нас степи родные зовут;
Хоть разнятся наши дороги —
Но все они на Дон ведут!
Исполнены братской любовью,
Из волчьих повылезши нор,
Мы смоем горячею кровью
Отчизны минутный позор.
Растут пусть могилы-курганы —
Мы скажем: достойных сынов
Рождали себе Атаманы -
Ермак, БулавИн, Межаков.
ОНИ УШЛИ (Памяти бабушки, Натальи Петровны)
Они — ушли...
В последний раз
Взвилась теклиной пыль...
А слёзы падали из глаз
И жгли седой ковыль.
Не оглянулся больше он,
Махнула ты платком...
Затих подков ритмичный звон
За меловым бугром.
Миражем в солнечных лучах
Блеснула пики сталь,
И снова маревом в глазах
Слезой закрылась даль.
Пылят шляхи... безвестен путь...
Придется ль увидать?
Хоть на мгновенье бы вернуть,
К груди, хоть раз, прижать.
Вслед за двумя теперь идет
Любимый третий сын...
Укроет Бог его, спасёт,
Остался он — один!
Мелькнул копьём... В последний раз...
Куда ж теперь идти?
Дрожит слеза, туманя глаз,
Растёт тоска в груди.
Вернётся ль вновь?
...Надежды нет...
Всё суховей разнёс.
Замёл подков глубокий след,
Завеял капли слёз...
СОН
В темноте ночной синеют
Дали чуждых гор.
На полу, к утру, бледнеет
Месяца узор.
Чу! Как будто топот, крики...
Тише... тише... — нет!
То лихого чудо-гика
В сонных чарах след.
Ароматный ветер слышу,
Шорох ковылей.
Ах, в душе живет и дышит
Жаркий суховей.
Что там? Будто ночью тёмной
Дробный стук копыт?
Нет же, нет, беглец бездомный,
Сердце то стучит.
Вижу — конь. Змеёю грива,
Замер... там... в углу...
Нет, то лунный луч игривый
Пишет по стеклу.
Что там плещет? Тихо шепчет?
Знаю — это Дон!
Нет... то листьев легкий лепет,
Это — просто сон!
…………………………………
Тяжела кирка стальная,
Солнце — спину жжёт.
Но невольно мысль немая
Тайно что-то ждёт.
Глянь — кажись, с востока тучи?
Слава Богу Сил!
Ветерок пахнул летучий,
С чуба пыль струсил.
Вот и дождик благодатный,
Бодро дышит грудь...
Эх, когда же в путь обратный,
Эх, когда же в путь?
Снова солнце, снова — силы,
Размахнись, рука!
Верен буду — до могилы,
Пусть звенит кирка.
Ранен Он — старик могучий,
Рана — страсть тяжка,
Но — порвутся снова тучи,
Пусть звенит кирка!
ВАТАЖНЫЙ
Жду и знаю — взвоет вьюга.
Снег, поземкою гоня,
Подседлаю снова друга —
Быстрокрылого коня.
И навстречу ветра злобе,
Без дороги и без вех,
Не увязнет он в сугробе,
Не замедлит резвый бег.
У заветного кургана
Подожду, ребята, вас...
Эх ты, ночка, — пьяным-пьяно,
Эй, боярин, — пробил час!
Слышь, боярин, в тёмной келье
Не молился — Бог уснул!
Неприметный за метелью
Под скирдом кремень блеснул.
Режь, пока не всполошились!
Бей бегущих, в днища бей.
Добре, братцы, поживились,
Напоите лошадей.
Что скулят боярски дочки,
Аль ремень сдавил невмочь?
Замети, метель, следочки,
Выручай-ка, темна ночь!
Три денёчка погуляю,
Весел буду, буду пьян,
Послезавтра заседлаю.
Я — ватажный атаман.
Будет новая отрада,
Праздник снова справлю я –
Вдарим в турок из наряда
И из мелкого ружья.
У врага свово лихова
Мы узорочье найдём,
Из-под самого Азова
К нам ясырок уведём.
Ночь одну — потом не надо!
Перережем, так туму.
Эх, не жизнь — одна отрада!
Любо сердце моему.
В ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ
Сегодня болен я душой.
Напев звенит —
за упокой!
………………………………
Притих Черкасск. И замер Дон.
Где вождь наш, Кадедин?
Ты слышишь — погребальный звон!
Слыхал ты — застрелился он!
Остался он — один!
………………………………..
Сегодня болен я душой,
Напев звенит — за упокой!
……………………………..
Разбит вагон... толпа молчит,
По рельсам — крови след...
Что Караулов?
— Он убит!
— Где Атаман?
— В крови лежит!
Нет Атамана...
— Нет!
Две смерти... Вспомню ли других...
Их – тьмы – им счёту нет!
За чистый блеск знамён своих -
Восстал Зипунный Рыцарь в них,
За дедовский завет.
Нам в прошлом славы не искать,
Да, нет ее меж нас.
Умеем мы лишь поминать,
Да плакать горько, да вздыхать,
Да спарывать лампас.
…………………………….
Сегодня болен я душой,
Кричать хочу... —
позвать на бой!
Довольно сиднем нам сидеть,
Нам нужно только захотеть,
Нам нужно вспомнить о былом,
Мы долго спали мертвым сном,
Пора подняться нам!
Пора понять, что мы сильны,
Что Воли-вольной мы сыны,
Что страшны мы врагам!
С врагами ж нам не говорить –
Один лишь есть закон:
Тот победит — кто хочет жить,
Кто Волю сможет сам добыть,
Кто верою силён!
……………………………..
Сегодня, гордою душой,
Кричу, зову на лютый бой.
НОКТЮРН
Горит, горит святой огонь,
Он постоянен неизменно.
Его зипунные бойцы
Зажгли с колена на колено.
Заметя в седине волос
Грядущей старости дыханье, —
Привет вам шлю, от юных дней
Неизменившимся желаньям.
Привет тебе, исконный зов,
Преодолевший тьму сомнений
И указавший мне пути
По следу прадедовских теней.
И вот, не ведая друзей,
Ни ласки тихой, ни опоры,
Мечтою одолел своей
Уединения укоры.
Один всегда. Лишь верный пёс
(Характер — складки философской)
Со мною стойко перенёс
Час искушения бесовский.
И, зажигая в тишине
Огонь зардевшийся лампады,
Мы оба веселы вдвойне,
Мы оба сделанному рады.
Пройдет часов неслышный ход,
Умрут мгновенные упрёки,
И будет счастлив мой народ
Победой правды светлоокой.
Когда ж измученному мне
Предел земной Господь положит,
Ничто в небесной глубине
Души покоя не встревожит.
Да, воле древней — верен был
Наперекор злодейке-доле.
И этим счастлив мой удел,
Мне ничего не надо боле.
Да... ничего...
Пройдут года,
Настанут радостные сроки,
И так же будут бить они –
Любви целебные истоки...
Господь — неслыханно велик!
И справедлив до граней меры:
Он в сердце скромное вселил
Неугасающую веру.
ПАМЯТИ КУНДРЮЦКОВА
Что ни день — то всё реже ряды,
Что ни день, убавляется сил,
И всё чаще, и чаще кресты
Одиноких, забытых могил.
На чужбине они умерли.
Не вернуть. Никого не вернуть.
Мы ведь тоже немало прошли,
И короче оставшийся путь.
Знаю — счастье моё не придет,
Нет, не верю, что я доживу,
Но — казачий, восставший народ
Атаману вручит булаву.
Я не плачу, а тихо пою
Об ушедших, о павших бойцах,
О свободе в Родимом Краю,
О свободе служивших певцах.
И потомок лишь тех помянет,
Кто идее отдаться умел,
Кто, любя свой чубатый народ,
Четверговой свечою сгорел.
Только те, только те хороши,
Кто свободе казачьей служил,
Кто молитву горячей души
Лишь одним казакам посвятил.
Только те, кто о страхе не знал
И о благе не думал своём,
Кто борьбе свои мысли отдал,
Только их мы следами пойдём.
И сегодня, смыкая ряды,
Не замедлим размашистый шаг.
Расцветают надежды цветы,
Серебрится роса на лугах.
Разжигайте же искры в очах,
Нет, огонь не слабей, не угас,
Наша будущность — в наших руках,
Воля наша — зависит от нас.
Кличем мы — неустанно зовем,
Всех, кто верен, не трус, не продал,
Защищать Богородичен Дом,
Умереть за Степной Идеал.
ОДИНОЧЕСТВО
Я снова, снова одинок,
Тяжки уроки лет...
Пошлю же вновь моим друзьям
И им, несбывшимся мечтам,
Последний мой привет.
Пора...
Ушли мои года,
Что хроника утрат...
Как под кормою плеск реки,
Что при дороге васильки,
Что голубой закат...
А верил:
близко облака,
Лишь стоит захотеть,
И будет счастье глубоко,
И будет радостно, легко
Творить, любить и петь...
И мнилось:
солнца хватит всем,
И я поймаю луч!
И полной будет жизнь моя,
Как трубный зов, что плеск ручья,
Что вихрь весенних туч.
Ушли... ушли мои года -
Один другому вслед,
Что хор осенних непогод,
Что мыслей мрачный хоровод
И тяжкий сон и бред...
Да, знаю: велено страдать,
Бороться здесь, в пыли.
Во что-то верить, что-то ждать,
И все надежды потерять.
Мешаясь в прах земли.
Довольно... Вечно одинок
Впустую звал друзей...
И нынче, под сокрытый стон,
Зову на праздник похорон
Живой мечты моей.
Пора...
Не нужно жалких слов...
За дверью — дождь и грязь...
Не перечту своих стихов,
Тушу огонь и жажду снов,
И лягу — не молясь.
Угас огонь... Темно... Темно...
Ложится пёс у ног.
Год — незамеченным прошел,
И нынче я ему подвел
Безрадостный итог.
Что, пёс? —
Горят во тьме глаза.
Ты веришь?
— Чёрт с тобой...
Ужели ты бы захотел
Собачий радостный удел
Переменить на мой?
Я И МОЯ СОБАКА
Памяти Жако-Яшки
Ты — не пьешь, собака. Я же — выпиваю...
Я принес сегодня хлеба и вина.
Хлеб порежем тонко, посолив покруче,
Разопьем бутылку красного до дна.
Разожжем печурку. Подложив дровишек,
Занавеску спустим — на дворе-то ночь...
Да затянем, что ли, про дела былые
И о том, что дальше нам терпеть невмочь.
Тишина. Спокойно. Мы потушим лампу
И отворим дверцу, подложить дрова.
По углам каморки зайчики запляшут,
А в душе воскреснут звуки и слова...
Так-то лучше будет... Дома-то, бывало,
Сумерки встречали, сидя в темноте.
Так и мы с тобою посидим у печки,
Отдадимся тихой, золотой мечте.
На тебе кусочек. Ты не пьёшь... Я — выпью...
За мою отчизну, за родимый Дон...
Посижу, прижухнув, погляжу на угли,
Под стакана тихий о бутылку звон...
По второму выпьем, чокнувшись с бутылкой...
За кого? Недурно выпить за друзей...
Из друзей-то, Яшка, ты лишь подлым не был!
За твое здоровье, куцый дуралей!
Пламя скачет, вьется, пляшут свет и тени,
Пёс, зевнувши громко, спит, согревши бок.
Богу речь — не скажешь... просьбы — не напишешь,
Жалуясь на долгий в жизни болей срок.
Пёс, мой друг уснувший, ныть с тобой — не будем,
Не свернём, не станем посередь пути...
Нам — судьба такая, радостей не зная,
За огнём зовущим, выпивши, идти...
Заведу-сыграю да про дом отцовский,
И про двор, заросший сорною травой...
Об ушедшей были, о тоске безмерной,
О горячей вере — яркой и живой!
Что ж... Пора ложиться... Угли — догорели.
На не нашем небе звезд чужих — полно...
Спи, моя собака! Моему народу,
Видно, спать немало тоже суждено.
Перед сном бы надо Богу помолиться.
Да тяжка, бездумна, стала голова...
На душе-то смерклось...
Помяни нас, Боже...
Эх, забыл молитвы робкие слова.
БОЙТЕСЬ...
Бойтесь...
когда молодые
Крылья устанут в полёте...
Разве о сини небесной
Сами вы гимны споёте?
Бойтесь...
когда молодые
Очи слеза затуманит...
Кто вам расскажет, что дали
Силой волшебною манят?
Бойтесь... когда молодое
Сердце сожмётся от боли...
В ком же вы отклик найдёте
Сказке о пламенной Воле?
Бойтесь...
коль голос, зовущий,
В страшной тоске оборвется...
Чьим же призывам горячим,
Ваша душа отзовётся?
..................................
Крылья, что к небу взметались,
В солнечных яхонтах рдели...
Бойтесь...
коль данное Богом
Вы сохранить не сумели!
БАБУШКИНЫ СТРАСТИ
(Памяти бабушки — Натальи Петровны)
Нынче, ранним утром, начались напасти:
Взвар-то на загнётке кто перевернул?
Дунька-то Фяданьку рогачом ширнула,
А Фяданька Дунькю рубелём толкнул.
Всё им ха-хи, хо-хи, шутки-прибаутки...
Пятницу забыли — сроду постный день!
Бог — ить Он не стерпит; Он, ведь раз накажет:
Оборвала ж Дунька кофту о плетень!
Вот ведь наказанье... ох, Господни страсти,
Тёлка отвязалась и пошла шшаплять...
Полушалок новый в лужу затоптала,
В Редкодуб умчала... где ее поймать!
И подсвинок тоже убежал из база,
Чай, не сам вертушку носом-то открыл?
Молоко парное ирод опрокинул,
В огородке грядки все, как есть, разрыл.
Проволоку б надо в нос вкрутить подсвинку,
Да сказать Сяргуньке, что б гусей стерёг.
В балку Рассыпную выследить наседку...
Господи Иисусе, так собьешься с ног.
Может, с наговору, а не то — от сглазу,
Пироги-то ноне вовсе не взошли...
Самовар с угаром в горницу втащили,
Щи не доглядели — в печке щи ушли...
…………………………………………
Бабушка... родная... Бога ты молила
За сынов... за внуков... за несчастных снох.
На Кубани дальней... там твоя могила,
При конце слезами политых дорог.
ЧЬИ ВЫ?
Чьи вы?..
Чьи вы?..
Крикнет чибис...
В степи, полымем сожженной.
И замрёт, исполнен болью,
Крик тоскливо-изумлённый.
Чьи вы?.. —
спросят нас курганы,
Вербы, бахчи и ракиты...
И ответим:
— Мы вернулись...
Деды...
наши...
здесь зарыты...
И метнётся в небе чибис,
Дрогнет твердь в ответе грозном:
— Что?
Теперь лишь воротились?
Поздно...
поздно...
слишком поздно!
ТОСКА
Опущу на окнах занавески,
Потушу оплывшую свечу
И, смежив усталые ресницы,
Помолчу...
Темнота глуха и неприглядна,
Лишь звенит немолкнущая тишь...
Ты о чём, душа моя больная,
Говоришь?
………………………………
Глянь...
за дверью...
за стеной кирпичной...
За стеклом закутанных окон,
Далеко... за синими морями...
Вьётся...
плещет...
полноводный Дон...
Там теперь — зелёные левады,
Отцвели бессчётные сады,
Осока, и камыши, и чакан
По колено забрели в пруды.
Отыграли ерики и балки,
По теклинам нанесло песок,
А в лугах, мигая, зазывает
И манит, и кличет огонёк...
Всё уснет закатною зарею,
Солнце сядет в дымке облаков,
Зашуршит по травам и былинкам
Тьма турчелок, кузнецов, жуков...
И на зов невинной Божьей твари,
Загоряся в речке, под вербой
Выйдет он — красавец круторогий,
Серебристый месяц молодой...
Поглядит на тёмные станицы,
И уйдет, опять за облака...
………………………………
Дверь открою...
распахну окошко...
Боже мой... —
тоска!
В МЮНХЕНСКОМ ПОЕЗДЕ
Играет немец на старой скрипке,
И вальс веселый летит в поля,
Но мы привыкли жить без улыбки,
Мы разлюбили тебя, земля.
Играет скрипка, и пассажиры
Дают охотно последний грош.
Мелькают сёла... Мои кумиры,
Я позабыл вас... Вас не вернёшь...
И кто-то пьяный поёт неверно,
Что было счастье, придёт оно...
Откинусь в угол, мои химеры
Летят за мною, стучат в окно.
Поверить зову в тоскливых звуках,
И выйти снова, на новый бой?
В лесах баварских, в кровавых муках,
Мне Край Родимый маячит мой.
ДОНСКИМ ПАРТИЗАНАМ
Ох, мела, мела, она, позёмка,
Хутор Фролов замела вовзять.
Ох, намёрзся в шинелишках тонких,
В половнё скрывавшийся отряд.
Ни сварить, ни закурить ребятам,
Что кроты в полове залегли,
Ночь пришла. По куреням и хатам
Огоньки вечерние зажгли.
Сотня их, парнишек желторотых,
Из Черкасска, с Чира, с Калитвы.
Против них — четыре красных роты
Коммунистов. Русских. Из Москвы.
Закурило ночью, запуржило.
Ветер, тучи и темным-темно,
О полночи, или в час, от силы,
Занялося крайнее гумно.
Ветряки отрезали с налёта,
С водокачки вдарил пулемёт...
Бились крепко все четыре роты,
Но к рассвету начался отход.
Ночью этой пленных нет, не брали.
Всё, что было здесь, не обсказать,
К Иловлинской красных провожали,
Через Лог вертались ночевать.
……………………………….
Эх, мела, мела она, позёмка,
Гимназистик, реалисток и кадет
Без обувки, в шинелишках тонких,
Жертва злобе окаянных лет.
Жизни ваши, молодые силы,
Разбросав в сугробах и пыли,
И, уйдя в безвестные могилы,
Тем вы честь казачью сберегли.
А потом — отцы поднялись ваши.
Эх ты, горе-горькое моё...
Побеждённых меж зубцами башен
В старину кидали на копьё.
КАЗАЧКА
Отче наш... Звенят слова молитвы...
Трупы турок покрывают вал...
Ты в Азове не боялась битвы,
И в руке дымился самопал.
Веря свято Покрову Пречистой,
Ты за мужем на валы пошла,
И, шипя по склонам травянистым,
Полилась кипящая смола.
А потом... Ах, сотни, сотни вёсен
Сыновей ты снаряжала в бой;
Знала ты, что пули их покосят,
И немела от тоски глухой.
Нет на свете, добывавших славу,
Дует он, горячий суховей.
Пригибает золотые травы
На могиле брошенной твоей...
Мы — ушли... И песни мы сложили,
Всё своё сыновне полюбя,
И тебя, родная, не забыли,
И стихи сложили про тебя.
Сколько слёз твои пролили очи,
Сколько болей затаила грудь...
Отче наш... В грядущей страшной ночи
Освети ей, мученице, путь!
БАВАРСКИЙ ДРУГ
(Памяти Маруськи)
Ты глядишь устало... Ты стоишь понуро,
У тебя семнадцать за спиною лет,
За тобой, с дровами, кованая фура,
А на шерсти свежий, от удара, след.
Я тебе сегодня расскажу, сердяге,
Про Кавказ и Гагры, и двадцатый год...
О мечте крылатой, о судьбе бродяги,
О наивной вере, что в душе живёт.
Выпил я сегодня... И совсем невольно
Вспомнил берег моря... Вспомнил и о ней...
Скучно, скучно стало... Больно стало, больно,
Я пошел за город — поглядеть коней...
Тут, в земле немецкой, не с кем молвить слова,
Тут, в краю баварском, пфенниг — царь царей!
Я же не лишился свычая донского —
Помянуть за рюмкой искренних друзей...
У неё — Маруськи — грива золотая,
Правая передняя у неё — в чулке...
Бились волны, бились... Пала мгла седая,
Брошенные ржали кони на песке...
Слышишь, друг баварский, Фриц идет, хозяин!
Толстый, кривоногий, краснокожий чёрт!
Ты — ему работник! Я ж не забываю,
Как я плакал горько, ухватясь за борт!
И глядел на берег. Вон — забродит в волны,
И, храпя, в испуге, за кормой плывёт...
Потому-то наши чарки зелья полны,
Потому мы помним окаянный год...
Бросили мы коней... Бросили удачу,
Я ушел, Маруську не забыв мою...
Потому-то выпив, я всегда заплачу.
Потому, заплакав, я обратно пью!
Не ищи в ладони мягкими губами...
Вышел сахар, вышел... Я, брат, «арбайтслос»...
Дома мы дружили с добрыми конями...
За измену степи — выгнал нас Христос...
ПОЧЕМУ?
Боже правый, в небе синем
Ты, за что же нас отринул?..
Почему мы в жизни этой,
Как бедняк перед витриной?..
Почему других народов
Полны чары и чертоги,
Только мы одни несчастны,
Босы, сиры и убоги?..
Почему другие в свете
Про Твои не знают грозы?
Мы же, бедные, приносим
Богу в жертву — кровь и слёзы?
Отчего... —
Ах, нет, довольно!
Мы зарю напрасно ждали.
В тьме кромешной спазмы плача
Горьким комом в сердце стали.
ИДЕЯ
Кажется нам, эта буря над нами
Самая страшная буря и гром,
Гей, коль родилися мы казаками,
Всё перетерпим, поборем, снесём!
Было ли легче на дыбе Степану?
Разве не умер, тоскуя, Кондрат?
Радуйтесь, братья, — смертельные раны
Славой бессмертной над Степью горят.
Нет, не изгибнем, а Волю добудем,
Нас не подкупит предательский грош.
Были и есть мы лишь вольные люди,
Нашей идеи ничем не убьешь.
ДОЧКЕ
Нанесло в окошко снега,
Подоконник в пухе белом,
Мы сидим с тобой, Наташа,
Одиноки мире целом.
Сколько раз слетали листья,
Сколько раз желтели клёны,
Сколько было их, чубатых.
Бивших истово поклоны.
Всё ушло... Лишь за окошком
Ветра вой да визг метели,
Да не наши, злые хаты,
Да совсем чужие ели.
А в душе обманом вечным,
Неиссказанным приветом,
Всё ж огнём неугасимым
Греет вера ровным светом.
ГОСПОДНЯ МЕЛЬНИЦА
Каждую минуту — что-нибудь изменится,
Каждое мгновение — кто-нибудь уйдёт!
Тихо мелет Господа старенькая мельница,
В жернова тяжёлые струйкой кровь течёт.
Быстро, быстро катятся головы несчётные,
Ямы придорожные похоронят их...
Дни веселой юности, детства беззаботного,
Дни надежд несбывшихся, светлых снов моих.
Вас смололи страшные, памятные годы,
Но на пашне жизненной бросил я зерно...
И гляжу на новые, молодые всходы,
Зеленями вставшие вестники свободы,
Что-то им на мельнице Божьей суждено?
ПАСЬЯНС
Ах, давно я пасьянс не раскладывал,
Не заглядывал в карты давно,
Не гадал я на них, не загадывал,
Что от Господа мне суждено.
Как и прежде, мне нечем хвалиться,
Лишь тобой, бесконечная боль,
Карта нынче совсем не ложится,
И трефовый не вышел король.
Помню: хата в Бекетовке... вечер...
И сова в полутёмном углу,
И оплывшие желтые свечи,
И зевающий кот на полу.
И старуха над книгою чёрной,
И окошка слепая слюда,
И старушечий голос покорный:
«Не вернешься домой никогда!».
Но тогда мне шестнадцать сравнялось,
И Маруська — дончиха моя,
К Разуваеву хутору рвалась,
И родные виднелись края.
Боже-Господи, как же я верил
В испытаний веселый финал,
Но иною Ты мерою мерил
И иные пути указал.
И дано мне от Господа много:
Я — на Дон никогда не вернусь.
На чужих, каменистых дорогах
Злой тоской и слезой захлебнусь.
МОЕМУ КОТУ
Опой мне, кот, свои кошачьи саги.
Здесь — тепло. А на дворе — метель.
Замело и долы, и овраги,
Под окошком запуржило ель.
И она, невестою уснувшей,
Золотые увидала сны...
Не твоей ли сказке простодушной
Мне, поверя, ожидать весны.
А когда распустятся берёзы,
Здесь и там, в Родном моём Краю,
Не дивись, что, не сдержавши слёзы,
О мечте я, о своей спою.
Синеглазой в жизни я не встретил,
Потому — не выбрал ни одну.
Потому в ненастный этот вечер
Я у грусти голубой в плену.
Пой же, кот... Умел я в жизни это:
От тоски «весёлую» играть,
И напрасно тёплого привета
Безнадёжно, до могилы, ждать.
НАТАШЕ
Тучи, тучи над лесом нависли,
Замутили безрадостный день.
Придавили поблекшие мысли
И на мой опустились курень.
А когда потемнеет оконце
И туман заклубится, как дым,
Про степное, горячее солнце
Мы, жучок — ты, с тобой говорим.
И, стараясь, баварские горы,
Хоть на время, сейчас позабыть,
Я в рассказе о наших просторах
Не порву золотистую нить
О своей Усть-Медведице дальней,
О станице родимой своей,
И в душе неумолкший, печальный,
Провожающий крик журавлей,
И заросшую всю камышами
Меж лугами степную реку.
Боже, смилуйся кротко над нами,
Утоли Ты казачью тоску.
ДОЧКЕ
Глянь, Наташа, а хлеба скосили,
Там стерня, где колосилась рожь.
На дороге, в бархатистой пыли,
Колосков ты много соберёшь.
Мы с тобою лето проморгали,
Так как я, от окаянных дней,
Захлебнувшись в песенной печали,
Целой жизни не видал моей.
Седина осенним заморозком
Гробовую приближает стыть...
Желторотым уходя подростком,
Не сумел я ни любить, ни жить.
А теперь вот новой раны этой
Кто мне сможет кровь остановить?
Кто тоски, в стихах моих опетой,
Перервёт нервущуюся нить?
Пустота...
Твои лишь светят глазки,
Долго мы по вечерам не спим...
И, тебе рассказывая сказки,
Я и сам под старость верю им.
* * *
В злой тоске, Тебе, Великий Боже,
Я, как пьяный, — лишнее сказал...
Но сомненья ты во мне умножил,
У меня Ты — родину отнял.
Тихо всё — молчат дубы и ели,
Как маньяк, я, бормоча, бреду,
Знаешь Ты, что, не дойдя до цели,
Лишь могилу я себе найду.
Тот блажен, кто в жизни, данной Богом,
Не умел заплакать ни о чём,
Кто душил и грабил по дорогам,
Кто судил дубинкой и мечом!
Кто ж любил... о вере сказы множил...
И забытым одиноко пал,
Тот: прости, прости, Великий Боже!
Тот, как пьяный — лишнее сказал!
НЕПРИШЕДШЕЙ
Мы, поэты - народ сумасшедший,
Не похожи совсем на людей...
И о ней я пою - непришедшей,
О несуженой доле моей.
Хорошо ль, убелясь сединами,
О потерянных вспомнить годах,
И невольно, борясь со слезами,
О приснившихся грезить очах?
А они — обещали и звали...
И, поверивши в небыль мою,
В перепевах глубокой печали
О несбывшемся - песни спою.
МОЯ ПОДРУГА
Ни одной подруги я не знаю,
Только ты по-прежнему близка,
Бледная любовница немая,
Злая, синеокая тоска.
И с тобою не забыть мне ночи,
И твои, в звенящей тишине,
Жемчуга скрывающие очи, —
Слёзы, предназначенные мне.
И тобой смертельно околдован,
Всё, во что и верил, и любил,
Побеждён, разбит и очарован,
Я под звон стихов похоронил.
Все они, любимые не стали,
Что туман, что пена под волной,
И лишь ты, весталкою печали,
Навсегда останешься со мной.
А когда я жизнь свою растрачу,
Верность мне ревниво сохраня,
Радуясь, что умирая — плачу,
И в гробу обнимешь ты меня.
* * *
У.Ф.
Свой курень я с утра уберу.
На столе я поставлю цветы...
Будто снова ко мне ты придёшь,
Будто снова появишься ты.
Всё куплю, что тебе покупал,
Приготовлю — как было вдвоём.
Одиноким я сяду к столу
И заплачу над этим столом.
И, наливши себе до краёв
Рюмку полную, рюмку твою,
Выпью я за здоровье твоё
И за новую рану мою.
И, детишек собрав во дворе,
Им скажу: «Налетайте, друзья!»,
И исчезнет в мгновенье одно
Одинокая сказка моя.
Оставляя неубранным стол,
В поле тихо отправлюсь гулять.
Запою я сквозь слёзы, во ржи
Станет ветер, смеясь, подпевать.
Запою о проклятой судьбе,
О тебе, о безмерной тоске,
О протянутой мной в пустоту,
Задрожавшей от боли руке.
И, вечерней дождавшись зари,
Теням ночи несказанно рад,
Помолюсь, чтоб ускорил Господь
Мой давно заалевший закат.
ОТЦУ
Я пошел твоей, отец, дорогой:
Горя, болей и надежд пустых...
Как их много — потерявших Бога,
Верить переставших...
Как же много их!
Ты же был, без похвальбы, хороший!
Ты любил, и верил, и терпел...
Почему же, отчего же, что же
Так твои горек... Страшен так удел?
На твоей я закурю могиле,
Табачком я трубочку набью...
Рабски покоряемся мы силе,
По-холуйски выю гнём свою!
В трубочке, завещанной тобою,
Твой табак сегодня докурю...
С неживой, холодною душою
Жду свою вечернюю зарю.
Понимаю: ни во что не верить!
И привет не ждать ни от кого...
Вестник светлый не откроет двери,
В самой малой... в самой малой мере
Из надежд не выйдет ничего.
Ничего не выйдет... понапрасну
Жизнь пустая теплится едва...
Солнце светит? —
Солнце безучастно!
Манят звёзды? —
И они угаснут!
Мёртво всё — и звуки, и слова.
Где они — безудержные силы?
Где вы, вёшки брошенных дорог?
Тяжело в чужой земле постылой
Ожидать безрадостной могилы
И с Тобой не примириться. Бог.
РАССТАВШИСЬ
У.Ф.
Нужно, стиснув зубы, из последней силы
Сердце сжать, немея, дрогнувшей рукой,
Позабыть, пытаясь бесконечно милый,
Твой любимый образ, нежный образ твой.
Пусть в безмерном горе стонет грудь больная
И, слепя мне очи, слёзы побегут,
Вихрем всё охватит злая боль, шальная,
И совьются нервы в раскалённый жгут.
Пусть меж пальцев, сжатых судорожно и пьяно,
Рдяных капель крови вспыхнут огоньки:
Это сердце плачет новой, страшной раной,
Расцветают это цветики тоски...
Снова оказаться... постараться снова
Новую потерю чем-то объяснить.
Не сказать укора пламенного слова,
И зачем-то дальше, глупо, бестолково,
Никому ненужным одиноко жить...
МОЛИТВА НА ПОКРОВ
Н.К. Боровлёву
Господи! Сегодня к Твоему подножью
Прошепчу молитвы тихие слова:
Сатана давно бы смог нас уничтожить,
Коли б не святая сила Покрова.
Пред иконой тёмной, на коленях стоя,
Я в ночной, звенящей, голубой тиши
Древнего Азова помяну героев,
За покой их гордой помолюсь души.
Господи Иисусе! Всем, что в битвах пали,
Что с нечистой силой полегли в борьбе,
Отпусти их вины. Утоли печали.
Исцели их раны. Допусти к Себе.
Помяни нас в Небе, Пресвятая Дева,
Перед Богом снова вспомни казаков.
Что в молитвах тёплых и степных напевах,
Между дел суетных — помнят Твой Покров.
Боже наш великий! В темноте столетий
Нам светила вера в правоту Твою.
И мы твердо знаем — будем мы, что дети,
Под Твоим Покровом у Тебя в Раю.
САМ СЕБЯ УВЕРЮ…
Е.Х.
Сам себя уверю: это — лишь приснилось!
Я тебя не видел вовсе наяву...
Вот — и легче сразу!
А живу — как пьяный...
Только сном, ушедшим я теперь живу...
Вот и всё! И к чёрту разговоры!
К чёрту всё, чем жизнь была полна!
Всё смешно. И просьбы и укоры...
Эй, ты... Кто там! Принеси вина!
Не жалей! Налей-ка пополнее...
Та-ак... Скажи, за чьё здоровье пить?
За того, кто сам себя сильнее,
Кто, и вида не подав, сумеет
Все свои желанья потушить!
А во имя чего? И за что? ...Почему?
Чем же я виноват перед Богом,
Что поверил тогда лишь Ему одному,
Я мальчишкой ушел в непогоду и тьму.
Всю-то жизнь, растрепав по дорогам!
По дорогам чужим... По чужим куреням...
Не имея с кем вымолвить слова.
Пел приснившимся синим желанным очам,
Им построил в душе заколдованный храм,
Не искал себе счастья другого.
И манили, и звали, и грели они,
И светились, что в сказочной песне...
Тухнут в окнах чужих без привета огни.
Успокойся. Забудься. Смирись. И — усни!
Не вернётся... —
Ничто не воскреснет!
Да! Конечно же:
подленький, низкий обман,
Вот и всё... Целой жизни итоги...
Может статься — недаром же нынче я пьян:
Это лжи расступился холодный туман
При конце одинокой дороги.
Расступился туман...
Не подмешивай! Стой!
Эх, начать бы всё снова... —
Сначала!
Что бы сделал? —
Пошел бы за старой мечтой,
Пел бы снова о сказке своей голубой,
И душа бы, искряся, пылала!
Слава Богу-Творцу!
Слава в вышних Ему!
Слава в сердце живущему свету!
Боль святую мою не отдам никому,
И за мелочной жизни слепую тюрьму
Не сменяю удела поэта.
МОЯ МОЛИТВА
Эх, давно не молился я Богу,
Но сегодня я буду просить:
Очерстви мою скорбную душу,
Разучи меня, Боже, любить!
В этом сердце, от боли звенящем,
Потуши все святые лучи,
Влей в него бесконечную злобу,
Ненавидеть меня научи.
Боже-Господи! Тяжко без меры
Под ведущей Твоею рукой...
Потуши мою тёплую веру,
Со святыми её упокой!
Я — не кукла, не клоун, не камень,
Разожги ж исступлённый пожар:
Я в его разрушающий пламень
Брошу светлой поэзии дар.
И тогда, ставши подлым и малым,
Научусь я с людьми говорить...
Стану волком, змеёю, шакалом,
Чтобы равным меж равными быть.
СУД ГОСПОДЕН
Он призовёт меня к себе,
И спросит:
— Что? Устал, станица?
И, потеснившись, мне свелит
С ним на завалинке садиться.
И, сев, заплачу горько я
О всём, что сердце потеряло,
О всём, что с верою всю жизнь
Душа напрасно ожидала.
И долго буду говорить,
Перечислять всё, что жалею,
И то, о чём я пожалел,
Мне станет мерою моею —
И как Он суд свой изречёт,
И что Он скажет — я не знаю…
А жизнь уходит, жизнь течёт,
И человек по ней идёт,
В глухой тоске изнемогая.