I
Хорошее слово вошло в
обиход,
длинное, очень хорошее
слово,
оно на ингушском,
чеченском, калмыкском,
оно на греческом и
кумыкском -
длинное, очень хорошее
слово.
Негру - простить его
странную кожу,
араба - за мусульманство -
тоже,
вчера Ватикан (о, великое
время!),
реа-би-ли-тировал
еврея.
"Не - евреи - распяли -
Христа!"
Две тысячи лет для
народа, -
двадцать лет Колымы,
две тысячи лет за колючей
проволокой
арестант
ломал о сосну
как 20 - ломали мы.
Радуйтесь, радуйтесь,
иудеи,
всё доказано, радуйтесь,
это зря
древнеримляне мучали
вас идеей
и громили тамбовские
цезаря!
Зря в кострах вас палили
испанцы и немцы,
зря построили, зря
Бухенвальд и Освенцим,
вас безродными
называли
зря:
ваши грады и сёла -
концлагеря.
Я был в синагоге у рабби
Иоффе,
на стенах - фрески
еврейской истории,
и не было там Христа и Голгофы!
Голгофы!..
Смеялся Иоффе:
"Здорово?"
"Евреи злые, они-то знали,
что не евреи Христа
распяли,
скрывали, хитрые,
принимали,
и в оправдание
давали
взамен Христа - других
богов,
а им за тех богов -
Голгофу!"
Вершится (и зря) по белому свету
две тысячи лет.
"Операция йёт!"
Это самый еврейский
смешной анекдот.
Значит, зря на еврея
напраслина эта!
II
Поёт на идиш девочка
в Литве,
в квадратном доме -
тёплая квартира,
два яблока, два кресла,
рюмки две,
сосновые дрова гудят
в камине.
Под эту песню на
гортанном идиш
Я шёл в снегу по пояс
между соснами,
я шёл путём, который не
увидишь,
пока не станешь на него
подошвами.
Не там, где вас ласкали и
любили,
не там, где удавались вам
карьеры,
там родина, где снежные
карьеры,
где вас несправедливо,
но убили.
Я вспоминаю все
землетрясенья,
в которых выжил,
ножи в подъездах,
из которых вышел,
воронки Волги у ночной
Казани -
сегодня мне карьеры
показали.
Нельзя быть злыми! Знаете,
- нельзя!
Так часто злоба порождает
зло,
но вам не хочется
плевать в глаза?
Рвать города? И вырезать
село?
Поля топтать? До тла
палить леса?
Пить кровь нечистую
из грязной шеи?
И перед злом не опускать
глаза,
омытые слезами
униженья?
Не говори про наш
последний путь!
Кто не горел во всех семи
коленах,
тот не имеет права
ни на бунт,
ни на тепло соснового
полена.
Мне не мешай - я слушаю
литвинку,
поющую на идиш песню
Гетто.
Армянский двин!
Пронзительные вина,
сивухи, водки, вам бы
горечь эту -
гортанный звук
настоенный в веках,
в объёмах уязвимых душ
еврейских,
он, не расплесканный
в таких бегах!
Звук черноглазый, как
Христос на фресках,
распятый на губах девчонки,
корчится...
Ему не больно,
больно нам двоим:
ей - онеметь, а мне
оглохнуть хочется.
Не очень сладко жить
ушам моим...
В этой комнате - книжная полка.
Что за поэты в двадцатом столетье:
Бедный, Голодный, Скиталец, Горький,
Чёрный, Белый,
Шолом-Алейхем..
...
Может, зря мы желаем
друг другу несчастий?
В душегубках глухих обывательских душ!
Может, зря нас казнят ежечасно!
Мы - Голодные. Бедные. Чёрные.
Есть - белее.
Мы в обложках цветных.
Есть зелёные, как салат.
Все обложки двадцатого века -
Шолом-Алейхем!
Моё имя сегодня ответом -
Алейкум Салям...