Письмо из норы. Свинцовое

Геннадий Руднев
               
Привет. Лежу. Посматриваю вверх.
Сегодня так упал, что зрится стерх
на бреющем, к дальневосточью ближе.
Там, говорят, со спутника видна
Великая китайская стена
и много из того, что не увижу,
наверно, никогда – Бородина
и цепь казаков где-то под Парижем.

Там наверху – морока. Из-за туч
едва пробьется осторожный луч,
как тень бледнеет. Ветры с поднебесья
сюда не долетают. В яме – тишь:
корпишь себе, под классика косишь,
да только не читают, хоть убейся.

Вчера стрелков залётный эскадрон
такую поднял пыль, что южный склон
с тех пор не виден. Мило удивило:
я сколько не заглядывал под пах
под брюхо каждой лошади, впотьмах
мне показалось – шли одни кобылы.
(Так вот она откуда резь в глазах,
а не от монитора и мобилы.)

Всего и новостей. Учу латынь.
Узнал, что Пушкин помер. Молодым
преподаю искусство пилотажа.
Студентки дерзки, юноши грубят,
меня жалеет изо всех ребят
седая второгодница Наташа,
и то всё реже – внуки достают.

Уют мой скромен. Да какой уют? -
патроны, гильзы, ложе от Perazzi,
по стенам – Полифем, старик Сезанн,
Сим-Сим FM да дура-дверь в Сезам:
от блогов и налогов отпираться.
(Под чиллером - засохший пармезан,
в сортире – объектив от папарацци.)

Намедни видел сон: с другим лицом,
ни рук-ни ног, налитое свинцом
чужое тело под уклон катилось
ни в глаз-ни в бровь, как будто я - не дробь,
не демон-немо, а от катастроф
его в грязи застрявший наутилус.
(Как говорила бывшая свекровь
моей жене: неловко получилось…)

Какой-то шум на баке. Местный штамм
бактерий разворачивает штаб
борьбы за фатерленд. Сопляк нетленный
с кормы кепчонкой баламутит грязь,
и мне в иллюминаторы, смеясь,
запихивает желчь постановлений,
что я – не я, а пресловутый ясь,
косивший канюшину, царь вселенной,

и смерть по мне - сестра. Доверясь лжи,
я перезаряжаю стеллажи
охапкой книг, а вороги ликуют:
война за вонь беспроигрышна, честь
их спасена. Страниц не перечесть.
Стреляю и, конечно, публикую:
пароле, аз и буки,  страх и спесь,
и мажу словом в бельма, в никакую.

Бегу. Они – за мной, они – на мне.
Вытягиваю руки и на дне
нащупываю маму: здравствуй, мама.
Несу её, как щит, перед собой,
готов на бой, любой, хоть на убой,
за местный штамм или супротив штамма…
Наутро - со свинцовой головой,
пустой стакан и мокрая пижама.

Похоже, сердце. Что-то там, внутри,
тихонько стынет. Мне на днях по три
видения являлось совокупно:
бутылка пива, кремль и носорог.
А лекарь мнит, что болевой порог
мой несколько завышен. Ставит судно
и рыло воротит: не дай-то Бог,
я уплыву куда-нибудь прилюдно.

Куда мне - плыть! За море-окиян?
По воле волн? Прозреньем осиян,
я поздно понял: целиться не надо.
Пока летишь, забудешь про мишень
и что тебя расплющит. Каждый день
без промаха – такая же бравада,
как в целках счёт теряет старый пень
с соседней койки и смешит палату.

Такая вот свинцовая судьба!
И ни естьба тебе уж, не ебьтьба
не заслоняют смысла ни на взлетё,
ни при падении. Ты кругл и гол,
подобно миру, прежде чем глагол
о нём заявит. (Как племянник тёте:
«Ну, пролетел. Причём здесь алкогол (ь)?
Вы, душенька, не высоко берёте?»)


Пора вставать. Ещё бы знать – на что?
Здесь как-то на соратников нашло:
мне подарили каплю амальгамы,
уж больно хороша. А я ей – ша,
и где твоя бессмертная душа?
ты из какой багамы-полигамы?
Она мне просверкала антраша
и  в долг дала, какими-то «деньгами».

Я щупал их: бумага! Пацаны,
мне снятся сны, в натуре, им цены
нет ни на том и ни на этом свете.
Летаю… А они суют жену.
Ну-ну, пока я помню-я живу,
слыхали. Как скулил знакомый сеттер:
все дуры - суки. Вот не лажану,
покуда не спущу на вольный ветер
остатки полиграфов.
               
                И теперь
уж кто их отличит, где верь, где серь?
С недавних пор мне чудится, что места
на всех в раю не хватит, как пыжа
заряду. От себя не убежать.
А потому заранее известно
до дальнего ль ты лётен рубежа,
и кто кому - жена, кому - невеста.


Лёт - до ста лет, покуда прёт азарт?
Когда не  в бред, а в омеднённый гарт
эпистола и пистолет отлиты,
когда, свежа, по лезвию ножа
твоя душа, бессмертья госпожа,
в грядущее торопится улитой -
заткни фонтан. Подумай, не спеша: 
чем волки целы, тем и  овцы сыты.

Природа, млять … когда б таких … Не то…
Судьба-сестричка в норковом манто
разложит скоро по горшкам дебила
останки, брызнет уксус в реноме,
обложит конским калом по корме
и пустит на свинцовые белила.
Иди потом доказывай куме,
что зря она не все горшки разбила.

Уж легче – в скоморохи. Во всю прыть
и в бубен и тарелки - бить, курить
и пить за счастье, лёгкое, чужое…
Валяться на дороге без вождя
и ожидать не смерти, а дождя,
поглядывая в небо небольшое.

Пиши, дружок, пока ещё смотрю.

Твой верный сателлит по октябрю,
торговец ненасытными словами.

Двенадцатое. Заполночь. Нора.

А вот и дождик… Пусть тебе с утра
подольше спится не моими снами.