Эта история будет правдивой до каждого слова, в отличие от других, где реальность переплетена с вымыслом. Где смыслы вяжут узоры, путаются, рвутся. Их приходится связывать и на узоре появляются узелки. От этих узелков можно начать плести новый узор. На словах так можно, нитками – не положено.
Вязание и вышивка навсегда остались для меня высоким и недоступным искусством. Не вывязывание бесконечно длинного шарфика и не вышивание грибочка крестиком, а настоящее вязание крупной вещи, где чёрточки чередуются с кружочками, составляют красивую и непонятную схему. Такое же впечатление на меня всегда производили структурные схемы органической химии – красивые, торжественные и недоступные. Скорее всего, разобраться мешало восхищение. Когда засматриваешься , упиваешься внешним рисунком, а вникнуть не получается.
Кройка показалась более логичной. Те же чертежи, допуски. Найдены логические объяснения - познано. Вязание не поддавалось. Стремилась попасть в волшебный мир вязания. Слишком много было узелков на моих работах, слишком много несовпадений и слишком мало терпения.
Вывязываю словами. Снова много узелков. Если подумать, то в наших жизнях узелков и несовпадений ещё больше. Происходит такое, на что, кажется, не хватит никакой, самой разнузданной, фантазии.
Потому и будет эта история совершенно правдивой, что её, завязанные более двадцати лет назад, узелки, до сих пор не распутаны. Не обещаю, что удержусь от лирических отступлений и, возможно, привнесу в истину произошедшего своё видение. Возможно оно не есть реальность. Без этого не будут, наконец-то, сглажены неровности, не будет поставлена точка, не будет снят груз, мучающий меня много лет.
Мы познакомились в первые дни учёбы на первом курсе строительного факультета технического университета, который, в те далёкие годы, назывался намного прозаичнее – политехническим институтом.
Я не поступила в ленинградский университет на философский факультет. Почему я, в мои тогдашние шестнадцать, выбрала такую науку, этого не помню и сама. Скорее всего, из чувства противоречия родителям, из желания выпендриться, убежать подальше от опеки домашних. Я была единственной. Одной на несколько взрослых. Меня пасли до самого окончания института. Хотелось доказать и показать. Что? Кто же в шестнадцать лет знает ответ на этот вопрос.
На философский факультет поступали секретари райкомов комсомола со всего союза, дочь посланника одной из соцстран. Все поступающие были с рекомендациями от горкомов и райкомов, со стажем работы и партийным опытом. Сдав довольно прилично все экзамены, я не прошла по конкурсу, вернулась домой, отдохнувшая от родителей, от семьи, соскучившаяся по бабушкиным обедам.
В нашем университете экзамены были позже. Не стала спорить с отцом, хотевшим, чтобы за неимением сына, я продолжила его дело, стала строителем. Поскольку я училась в физико-математическом классе и в аттестате были четвёрки и пятёрки, то сдавать нужно было физику устно и решить контрольную по математике. Времени на подготовку было два дня.
Первый экзамен – физика. Пришла. Зовут. Никто не решается зайти первым. Впоследствии такое бывало часто: когда я понимала, что терять нечего, то смело отправлялась грудью на амбразуру. Зашла в аудиторию. Вытащила билет. Не помню задачи, не помню первых двух вопросов, я их знала и уверенно набросала на листочке тезисы ответов. Третьим вопросом стояло: «абсолютно чёрное тело». В школе эта тема была в четвёртой четверти, весной. Кто же хочет вникать весной в проблемы абсолютно чёрного тела. В голове крутился школьный прикол - «негр» - абсолютно чёрное тело. Как обычно выручила зрительная память: что-то припомнила, написала. Пошла отвечать. Бойко справилась с тем, что знала. Перешли к вопросу номер три. Отвечаю и понимаю, что вот последняя фраза, которую я могу сказать, вот предпоследнее слово в ней, вот последнее. И всё. Везение моё зашкаливало. Преподаватель остановил меня сразу после того, как было произнесено то последнее слово. С пятёркой я вышла из аудитории.
Ответив спрашивающим, что «конечно же пятёрка, что же ещё», уехала домой.
Через день сделала на пятёрку контрольную. Этого хватило, больше сдавать экзаменов мне не было нужно. Оставалось ждать, пока досдадут остальные и смотреть результаты.
Позже, она – Светка, рассказывала, что заметила меня в тот самый день экзамена по физике. Я была высокой, с длинными волосами и в белой одежде. Так запомнила Светка.
Я показалась ей очень уверенной в себе, до наглости. Очень нарядной и необычной.
Мне же было дико страшно, неловко от того, что знала о своей неполной подготовке, от внимaния большого количества незнакомых людей. Я видела сама себя нескладной дылдой, зачем-то надевшей белую юбку в складку и не успевшую, как следует, причесаться. От того, что мне было не комфортно, я не смотрела по сторонам и побыстрее убежала домой.
Первое впечатление обо мне было не в мою пользу. Вот так всегда: удача идёт в руки сама, но застенчивость и стеснительность так успешно маскируются под развязность и наглость, что теряется, не начавшись, возможная дружба и любовь.
Когда мы познакомились, как следует, то Светка рассказала мне и о второй нашей встрече, когда я снова её не заметила. В большом супермаркете в Старом городе мы были с мамой и она была с мамой. Она вспоминала, что я была совсем другой, чем на экзаменах, что смеялась так заразительно, что ей, Светке, захотелось послушать, над чем мы смеёмся. Что она и сделала. Получилось, что и я с её слов запомнила тот день конца августа и наш с мамой поход за пирожными. Смеялись мы над тем, как незадолго до этого, в обувном магазине, цыгане пытались купить сапожки без очереди, мотивируя это тем, что один из них – «цыганский барон» и, как моя мама ответила ему, что «баронам нужно не такие простенькие сапожки покупать, а бархатные да атласные», а он отвечал, что «дождей много, в атласных да бархатных не находишься». Почему нам казался таким смешным этот диалог? Маме моей тогда не было и сорока. Мне – шестнадцать. Скорее всего, просто хороший летний день, хорошее настроение, которое было не омрачить ни чем.
Мы познакомились со Светкой. Долго присматривались одна к другой. Сошлись совсем близко после её пластической операции. И снова я не увидела ничего особенного, а она высмотрела. Светка сказала, что я была единственной девочкой в группе, которая не показала виду, что заметила её новый носик, которая не спросила ничего, которая общалась, как прежде. Может быть я, на самом деле, не заметила. Я не была такой хорошей, такой умной и красивой, какой видела меня она. Наверное, в этом и заключается настоящая дружба и настоящая любовь, что друг или любящий видит тебя таким, каким тебя задумывала природа, каким ты бы мог быть. Никакие твои прегрешения не убивают его уверенность в тебе. Он находит оправдание любому твоему поступку, самому неблаговидному. Такие дружеские или любящие глаза – редкость, но понимаешь это, повзрослев, а тогда меня это угнетало, казалось, что накладывает ответственность, которой я не хотела. Я стремилась не пускать никого в личное пространство, не сближаться с юношами, не открывать своих секретов – никаких обязательств и лишней ответственности. Сбрасывала с себя чувство долга и чувство вины, культивируемое родными, как лягушачью кожу. С трудом, помаленьку. Воспитывала себя, лепила себя, как умела.
Теперь я понимаю, что не ценила Светку, что заставляла её страдать. Так может заставить страдать только тот, кого любят. Она любила меня. Ни за что. Просто так. За первое впечатление обо мне, которое она придумала. Она видела во мне человеческие качества, которых во мне не было и в помине. Я была обыкновенной девицей. В меру любопытной, в меру испорченной, в меру воспитанной. Светка была необыкновенной, про таких говорят: «не от мира сего».
Она была похожа на библейскую Юдифь с картины Климта.
Расхожая фраза «золото волос» обретала смысл, при взгляде на Светку. Длинные, почти до колен, тяжёлые. Роскошные – самое лучшее определение для Светкиных волос.
Светка считалась бы красавицей несколько веков назад. Современные мальчишки не оценивали по достоинству её высокий лоб, тонкую талию и огромные вопрошающие глаза.
Она многому меня научила. Мы читали стихи, рассуждали о высоких материях, философствовали. Наряду со всем этим, я, с удовольствием, убегала с другой подружкой посидеть в баре субботним вечером или на дискотеку. Светку мы не брали. Нахально обманывали её. Она была слишком неземной для нашего земного времяпровождения.
Светка всегда выполняла свои обещания. Я могла забыть. Она считала, что если мы пришли вместе на дискотеку, то вместе должны и уйти. Я же могла сбежать от неё с понравившимся парнем, чтобы посидеть с ним в кафе, поболтать за чашечкой кофе или побродить с ним по парку. Мне казалось всё мелочами. Ребятам давались неправильные номера телефонов, я не хотела продолжения знакомства. Влюблялась я только в странных неправильных мальчиков, с которыми, понимала сама, не может быть перспектив. Потому влюблялась в одних и молчала, прогуливалась с другими и подшучивала над ними же. Не принимала всерьёз ни юношеские любови, ни дружбу.
Светка была другой. Она не понимала, как я могу целоваться с первым встречным в подъезде. «Умри, но не отдавай поцелуя без любви». Мы смеялись, с другой подружкой, за Светкиной спиной над её цитированием Чернышевского. В конце двадцатого века! Целоваться было приятно и интересно. Курсанты мореходки, студенты балетного училища, студенты и прочие проходили чередой. Их лица не запоминались.
Когда ещё не шалить, как не в неполные восемнадцать.
Светка прощала мне всё. Через двадцать с лишним лет, вижу, она меня любила, она была другом.
Мы закончили институт, пошли работать.
Через несколько месяцев после начала нашей самостоятельной жизни, на октябрьские, Светки не стало. Ей был 21 год. Всей семьёй на личном автомобиле они, воспользовавшись несколькими выходными днями, поехали Белоруссию, к родне живой и мёртвой. Светкина мама потеряла в гетто, во время последней войны, всех. Они остались там же. Светка и ей мама – тётя Фанни. На обратном пути «чёрный лёд». Авария.
Я звонила туда, в город Калинковичи, который я никогда не видела, но который представляю, как кладбище, на котором успокоилась моя Светка. Я слышала траурную музыку в телефонной трубке.
Всё было так нереально, что я даже не плакала. Я не пошла, вместе с одногруппниками, к её отцу. Я не хотела признавать правдой случившееся. Время от времени, мне казалось, что я вижу её среди прохожих. Бросалась, окликала. Не она. Долго ошибалась.
Потом мне начали сниться сны, в которых Светка появлялась и сообщала об ошибке. Что она жива, только живёт далеко, что у неё всё хорошо. Что она со своим Мишей. С тем самым парнем, с которым она впервые поцеловалась за месяц до своей гибели.
Теперь, когда прошло много лет, когда я стала старше, чем моя мама тогда, я ещё больше верю, что Светка где-то живёт. Что её дети выросли, как мои. Может быть у её детей появились и свои дети. Светкины волосы стали белее и она блондирует их, скрывая возраст. Она работает в каком-нибудь нии, научилась водить машину и завела кота.
Я пишу и надеюсь, что она прочитает и поймёт, что я смогла бы стать ей хорошим другом. Не тогда. Через некоторое время. Что мне нужно было больше времени, чтобы повзрослеть, чтобы начать видеть людей не поверхностно, а такими, какие они есть. Чтобы перестать бояться привязанностей, бояться боли. Понять, что истинно, а какие идеалы ложны. У каждого из нас своё время взросления. Мне было нужно его больше. Просто больше времени.
Однажды я сгоряча ляпнула Светке слова, о которых жалею. Она упрекала меня за мелкое моё злодейство, за то, что, в очередной раз, предала дружбу ради ненужного мне парня.
Мне было не приятно, потому что это было правдой.
«Такие, как ты, долго не живут»,- вот мои слова, которые оказались вещими.
И дочку я не назвала её именем, как просила Светка.
Старшую назвали именем матери моего отца. Когда родилась младшая, я не вспомнила о Светкиной просьбе. Потом было поздно.
Иногда я представляю, как бы было, если бы Светка осталась рядом со мной. Мы растерялись со школьными подружками. Не встречаемся с университетскими. Я вообще не умею дружить.Не умею любить. Не умею прощать. Жду этого от других, а сама нет, не умею.
Учусь, постоянно учусь и прощать, и любить, и дружить.
Как бы мне хотелось придумать другой конец, счастливый. Я люблю хорошие окончания историй. Обещала, что не придумаю ни одного слова, что свяжу, сплету, на этот раз из правды. Хотя бы иногда нужно выполнять свои обещания.
И всё-таки, я повзрослела. потому что уже не тешу себя надеждами, когда-нибудь, связать красивую ажурную шаль. Не начинаю работу, чтобы потом засунуть её в дальний шкафчик: доделаю потом. Когда будет время, когда будет настроение.
Настоящая я знает, что ей проще заработать денег и купить себе обнову. Ушли в прошлое заблуждения, что "лучший подарок - сделанный своими руками". Я стала практичнее, наверное, это и означает взрослее.
Время учит, но переделать натуру, сущность человека и оно не в состоянии.
Опять не довязала. Начала сплетать слова, желая создать ясный, чёткий узор, распутать, давным-давно завязанные узелки и снова не доделала до конца. Как и раньше, смутившись чрезмерной прозрачностью самой же создаваемого, смяла, скрутила, спрятала в дальний шкафчик. Отговорилась, что времени не хватило, что были более важные рабочие дела. В глубине души осознавая, что, в очередной раз не хватило терпения. Ни в руках, ни в сердце. Время, мол, ещё есть, успею. Мало одного умения вязать узоры или ловкие смыслы слов сплетать. Нужно терпение и отвага. Не было тогда, двадцать лет назад, нет и сегодня.
Светка , ты слышишь меня? Прости, а?