Юрка с Веркой опять "буянятся",
матерятся на весь квартал,
только разве расспросишь пьяницу,
кто кого "на гора" послал.
Да и Верка, слезой умытая,
все ж довольна своей судьбой -
лучше жёнкою быть побитою,
чем шахтёрскою выть вдовой.
Вон Татьяна - бедой подкошена,
и судьбы её замкнут круг,
а мальчонка теперь заброшенный,
и отбился совсем от рук.
Ох ты, клеть, ох ты, боль протяжная,
даже лязг твой в тоске затих -
их шахтёр, погребённый заживо,
не нашёлся среди живых.
Без отца, на копейки пенсии,
много ль впроголодь нарастёшь,
зябким зябликом, щуплым птенчиком
по шахтёрской стезе бредёшь.
А до школы дорога дальняя,
в лёд обветрилось пальтецо,
а у мамки глаза печальные,
неживое совсем лицо.
И кручинится, и сутулится,
и старушкою семенит,
а в душе - только холод уличный,
да невыплаченный кредит.
Да последний пакет с картошкою,
да сынишкин гемоглобин,
да дружки его нехорошие,
что в подъездах "тусуют" с ним.
Над завалами антрацитными
смерть лютует, черным-черна,
перемешивай боль с молитвами,
или вовсе сойдёшь с ума.
Или может - "зашкалить горькую" -
дань бессонных земных утех,
а потом - отмолиться с зорькою,
чтобы Бог не заметил грех.
Пусть работу подарит сносную,
растворит в небесах долги,
и мальчонку накормит досыта,
как с отцовской родной руки...
Лина Лучникова 2011 г.