Утро.
Настойчивый танец рассвета
рвётся прорехами
грязных туч
в комнату,
наспех тенями одетую,
тоскою залитою,
как в сургуч.
Всё,
словно в старой пинакотеке,
ополоумело
с древних грёз.
Мне отмеряется,
как в аптеке,
юдоли печальной
на стопку слёз.
День.
Перестирано время в завтра,
выжато досуха
во вчера,
и если съедаю
любовь на завтрак,
то будет ещё на земле
дыра.
А её
каждый день
донимают пальцами,
разлагая на химию
и цвета,
и упивается мир
страдальцами,
где расковырянная
пустота.
Вечер.
Итожить давно уже нечего.
Продали всё,
что могли сторговать.
Души сейчас
не в ходу
узкоплечие,
христопродавцами
нам не бывать.
А потому
толстобрюхие свечи
выставим счётом
к лику святых.
Кто его знает?
Припомним при встрече,
что не жалели для них
золотых.
Ночь.
Кто-то там убегает,
не ловится.
Сны, как болотная жижа,
стоят.
В душу давно
не стучатся,
не просятся
даже покойники
мимо глядят.
А по галактике,
млечной дорогою,
катит возница от нас,
далеко.
Доится солнце
козой златорогою,
в нас умирая
своим молоком.
----------------------
"Страшный суд"
Старая пинакотека.
Мюнхен.