Милый мастер, как много вы сшили кукол,
Разной масти из форфора и тканей.
И запрятали каждую в угол,
Ошибались, ах, с кем не бывает.
И забыв обо всех, решились,
Золотая игла поблескивала,
И наряд за нарядом шились.
Разобрав все часы, не жалея,
Собирали вы очень неспешно,
Механизм, все сильней шалея,
Ни давая себе погрешность.
Вместо глаз расписали агаты,
И венком из роз увенчали,
И любили, как кого-то, когда-то…
Но спустя толи год, толи сутки,
Что, наверно, неважно для куклы,
Наступали тоски промежутки,
Вы других целовали в губы.
Таял воск, других кукол, мерно,
Их любовь билась чайным сервизом,
Вы сжигали наряды их, верно,
Наслаждаясь душевным стриптизом.
Куклы корчились, таяли в печке,
В чердаке смрад стоял и покой,
Вы из воска сделали свечки,
Проведя по «трофейной» рукой.
Вы плели ей венки и о жизни,
А в агатах томилась жалость,
Вы не пили бы, мастер, бокал был лишним,
Вам же жить остается малость…
И куда вы вчера ходили?
И зачем протыкали вены?
Что за яд вы вчера курили?
Ведь могу же я что-то сделать?
Все неправда, что вы говорили?
И зачем вы меня о стену?
Зачем уходили ночью?
Я ждала вас одна у двери!
Истрепались платье, носочки,
Я, наверное, вам уж не верю…
Вы плели венки и о жизни,
Вы сплетаете ложь, как косу,
Мне приходят такие мысли…
Можно я убегу без спросу?
Мастер, вам доктора помогут,
Я волнуюсь, а вы уж хрипите,
Возвращаясь, домой, как в берлогу,
Умираете, вы уж простите…
Знаю, сшили меня, снова давши мне жизнь,
Но, молю, распорите мне брюхо,
И скорее, сломайте, весь там механизм,
Чтобы он не жужжал внутри мухой.
Мастер все понимал, кукле он разломал,
Руки, ноги, порезав все тело,
Но творенье свое, все же, не вынимал,
Штопал раны, кукле, умело.
И опять плел венки и опять плел про жизнь,
И, боявшись ее побега,
Приговаривал тихо, кукле,
«Ну, продержись же до первого снега»,
Но опять лишний раз, лишний выпив стакан,
И впустив в дом угар от дыма,
Он глаза из агата ей повырывал,
Кукла только молчала, но тихо скулила.
Он потом извинялся,
Смотрел в пустоту,
Две дыры, где зияла пропасть,
И все так же пил подбирая пору,
Объясняя все словом «неловкость».
Как пошел первый снег,
В шаль ее замотал,
И на площади бросил пылиться,
Что вернется, конечно же, даже не ждал,
Ей не видится, ей только снится.
Так прошло года два,
Мастер вылечил боль,
Но совсем погубив свою душу,
Он «трофейную» встретил,
Ночью, зимой…
И его, как из моря на сушу,
-Ты жива ли, творенье потраченных лет,
Как живешь и о чем мечтаешь?
Вижу, кто-то опять рисовал твой портрет,
Ты все видишь, иль лишь ощущаешь?
Кукла очень смутилась, увидев творца,
-Мой создатель, простите, не стоит.
Не смотрите, что трещины да грязи пыльца,
Меня добрый кудесник умоет.
Я в лохмотьях – плевать!
Побывав в стране Ос,
Подарили мне душу и храбрость,
Меня ветер, как в сказке, до туда донес,
А волшебник извлек всю гадость.
-А кудесник тот как же?
Нашла или ждешь?
Как последнее дивное чудо?
-Он придет. Ну а ты, мой создатель,
Все так же врешь? Своим новым
И хрупким куклам?
Он прочтет кучу мыслей,
Разложит в шкафы и заштопает
Драные руки.
Девять жизней отдав,
Богу я отплачу,
Чтоб забыл мой кудесник все муки.
Я не кукла мой мастер,
Теперь не трофей,
Тот волшебник мне душу продал,
Я ему отдала механизм из костей,
Тех часов, что ты поломал.
И тогда разошлись они,
Он на чердак,
Где целованных кукол ждет казнь.
А «трофейная» раз кашлянула в кулак,
Пошатнулась, чтоб не упасть.
Села в угол бетонный среди площадей,
Где кудесник, ах, где его носит.
Я ведь Богу, клянусь, отдам девять смертей.
Он всхлипнула вновь, потирая отколотый носик.