Я встал на постой в Ленинграде,
В трущобном районе одном,
У горестной женщины Нади
С её безудельным дружком.
Всё было печально и жалко,
Разгул полупьяного сна.
Цвела за стеной коммуналка ,
В своих откровеньях вольна.
Стучали кастрюли сердито.
Стыдился людей половик.
И плесень ненужного быта
Пускалась от бедности в крик.
Мне выдали койку за ширмой,
Невиданно скромный уют.
Я слышал, как стонут пружины,
Как лихо хозяева пьют.
Не то, чтобы бездна разврата,
А мелких страстей камнепад.
Ни слова, ни мысли без мата,
Лишь стены стыдливо молчат.
Но голод, безбрежный и стойкий,
Хозяйку на промысел гнал,
Сожитель валялся на койке
И Пикуля скучно терзал.
Так двигались дни утомлённо,
Бесцельно чадя, не горя.
Но пал вдруг на души поклоном
Тридцатый листок сентября.
И я с удивленьем отметил
Сожителя буйную кровь.
Кричал он в предутреннем свете
Про Веру, Надежду, Любовь.
Он брился, он щёки изрезал,
Дрожал, возбуждённый до слёз.
Умчался, невиданно трезвый,
И алые розы принёс.
Мы сели за стол и стаканы
Наполнили красным вином,
А праздник, как сказка, нежданный
Всё плыл в сентябре золотом.
Р.Маргулис.