Массивная, трёхметровая двустворчатая дверь из красного дерева распахнулась, как от пинка Голиафа. Но, ворвавшийся в огромный, богато обставленный кабинет, человек был среднего телосложения, с ничем не примечательным лицом, светло-русыми волосами, и в больших очках в дорогой, впрочем, оправе, придававших ему вид типичного ботаника.
- Вован! Чо за беспредел, я не понял?!
Хозяин кабинета, сидевший за огромным дорогим столом, по которому спокойно мог бы кататься на велосипеде трёхлетний ребёнок, поднял красные от бессонных ночей глаза.
- Лёха? Привет. Чо за дела? Я чо, директор Люблинского рынка, что ты ко мне так врываешься?
Эти слова, сказанные, спокойным, негромким голосом, немного убавили пыл гостя. Но, подойдя к столу для заседаний, стоявшему перпендикулярно тому, за которым сидел невысокий человек с волевым лицом, оперевшись на него руками, и глядя прямо в глаза собеседнику, он продолжил:
- Я прилетаю в Вашиг! Тру с реальными пацанами за бабки! Ты знаешь, - он поднял вверх указательный палец одной из рук,- за какие бабки! А они на меня, так… косятся! Я вначале не въехал: чо за понты? А потом мне маляву приносят: оказывается смотрящим Димон будет!! А я чо?! Просто сладкий лох, в натуре?! Вова! Ты слово давал! Ответь за базар!
Человек, сидевший за столом, откинулся в кресле, задумчивым взглядом окинул гостя, и обманчиво-мягким голосом произнёс:
- Ты чо, мне предъяву кидаешь?
- А хоть бы и так!
Хозяин кабинета продолжал смотреть на гостя, как бы обдумывая что-то, тот ждал, глядя ему прямо в глаза. Вдруг, у сидящего мелькнула в глазах едва заметная весёлая искорка. Мелькнула, и пропала.
- Ты знаешь, Лёха, у него просто цепура толще твоей оказалась, - как бы с сожалением сказал он.
Стоявший напротив него человек остолбенел, машинально поднёс руку к своей шее, на которой висела толстенная платиновая цепь, с вкраплёнными в неё бриллиантами, изумрудами, рубинами и сапфирами.
- Не понял! Ты ж мне сам эту цепь подогнал, Вова, - сдавленным голосом произнёс он, - ты чо лепишь!
- Ну и чо! А у Димона толще, и блестит ярче! – С деланным сожалением произнёс хозяин. Он ещё несколько секунд в упор посмотрел на впавшего в ступор гостя, и вдруг рассмеялся коротким, приятным смешком, сразу смягчившим его суровое лицо. – Не кипишись, Лёха! Садись. Базар есть.
Стоявший медленно опустился на стул, по прежнему не сводя глаз со своего собеседника. А тот, насладившись эффектом, который произвела его шутка, вмиг посуровел, и продолжал:
- Ты, Лёха, уже сколько лет на общаке сидишь, сам знаешь - бабки это всё! Их всегда не хватает. А теперь совсем трудные времена пошли. Видишь, что в мире творится! Паханы кидают друг друга, как лохотронщики. Пацанам всё больше и больше бабла надо! Терпилы, вон, головы подняли, бузят. Отморозки разные воду мутят. – Он сделал паузу, отхлебнув из стоявшего возле малахитового пресс-папье стакана в роскошном золотом подстаканнике. - А Димон в последнее время забурел малость. Много на себя брать стал. Даже на меня огрызается. Вот я и подумал: пускай смотрящим побудет. В разборки встрянет, на сходняки, на стрелки поездит. Предъявы-то все на него лягут. Посмотрим, как отмажется. А там и твой черёд придёт.
Лёхино лицо стало задумчивым. Он умел схватывать всё на лету. Уже спокойным, но всё же слегка сомневающимся тоном, он произнёс:
- А пацаны? Я же теперь как фраер опущенный. Со мной же теперь никто даже базарить не станет.
- Не гони, Лёха. Пацаны, кому надо, – уже в теме. А кто нет, с теми я сам перетру! А ты иди, сдавай кассу. Притихни пока, ляжь на дно, передохни. Когда понадобишься – позовём. Ты же знаешь: я своих пацанов не бросаю.
Тот медленно поднялся, хотел было ещё что-то сказать, но передумал, и вышел из кабинета. Едва за ним закрылась дверь, как тут же распахнулась другая – потайная, у противоположной стены, и из неё упругими шагами вышла молодая красивая женщина, спортивного телосложения, с депутатским значком в оправе из тёмно-жёлтых, почти коричневых бриллиантов, чистейшей воды, идеально гармонирующих с цветом её глаз. Она подошла к мужчине, по-хозяйски села к нему на колени, обняла, и, влюблено глядя ему в глаза, чуть капризным тоном произнесла:
- А мне жалко Лёху, пусик! Он такой хороший! – Секунду подумав, продолжила: - А ты его тоже смотрящим поставь!
- И где же я его поставлю, глупенькая? – Он нежно провел пальцами по её лицу; было видно, что ей это очень нравится. – Всё уже поделено.
- Ну а ты, это…, потесни кого-нибудь. Ты же такой сильный! У тебя же столько бойцов! – Игриво шептала она, страстно целуя его в перерывах между паузами.- Вон украинских, например, или белорусских, или литовских.
Ду-ра-чок! – Ласково произнёс он. – Белорусские уже и так под нами лежат, литовских нельзя – за них очень серьёзные люди вкупятся, тут даже базарить не о чем, а украинских… - Он внезапно посерьёзнел, - …украинских пока время не пришло.
Он посмотрел на висящий напротив стола портрет Ивана Грозного. Их глаза встретились, но, как обычно, он не смог выдержать дольше нескольких секунд, и перевёл взгляд на женщину:
- Помню, они как-то рамсились опять, ну, Лёха с Димоном, - с усмешкой сказал он. - Ну, Димон, как всегда: давай бабки на то, на это! Стволы нужны, то да сё… А Лёха, как обычно, жмётся, типа, ты сначала внеси в кассу, а потом рамсись! Так Димон ему знаешь чо сказал?
- Ч-то, ми-лый? – видно было, что ей интересно совсем другое, потому что в это же время она покрывала его лицо короткими страстными поцелуями.
- Ну, подожди, - поморщившись, слегка отстранился он, - потерпи мальца! Вот чо он ему, в оконцовке, сказал: «Знаешь Лёха, если ты не хочешь своим бойцам бабки отстёгивать, то придут чужие, - ваще всю кассу снимут, вглухую, и тебе даже на пайку не оставят!» Прикинь!
- Вова! Ну при чём здесь касса? Я банан хочу! – Вся истекая истомой, облизывая свои губы бархатным розовым язычком, простонала она.
- Ну где я тебе сейчас банан возьму? – Сердито вскрикнул он, резко вскочив с кресла, отчего сидевшая на его коленях красавица едва не упала на толстый персидский ковёр, устилавший всё пространство кабинета, но успела удержаться, схватившись в последний момент за какой-то твёрдый поручень, невесть откуда взявшийся здесь.
- Вова! Ты не понял!.. – Обидчиво произнесла она. Хотела было продолжить, но он твёрдо, и в то же время с тёплой негой в голосе прервал её:
- Ступай, ступай, моя козочка прыгучая! Мне ещё поработать надо. Через часок я приду, - игриво куснув её в ушко, и приобняв за талию, сказал он.
Женщина, обидчиво надув губки, и грациозно выгнув стан, как учили ещё в районной спортивной школе, прошла мимо стола, и скрылась за той же дверью, из которой появилась.
Хозяин кабинета проводил её взглядом, затем, заложив руки за спину, с задумчивым лицом стал медленно ходить от стола - к двери, и обратно. Подойдя к роскошному белому роялю, стоявшему наискосок от стола, он остановился, рука сама упала на клавиши, пальцы стали машинально наигрывать «Собачий вальс». Мягкая улыбка озарила его суровые черты. Он вспомнил, как на одном сходняке, когда базары уже закончились, и все спустились в банкетный зал, и закинули по паре, ему, вдруг, нестерпимо захотелось сбацать что-нибудь на старом, покоцанном фоно, задвинутом в самый угол. Как именно Димону он поведал свои сомнения, насчёт того, что ведь совсем не по чину будет ему, как последнему лабуху кабацкому, перед братвой наяривать, не зачморят ли его. И Димон, наоборот, загорелся весь, сказал, что это будет ваще ништяк, и он поверил ему, и сел, и сыграл. И «Владимирский централ», и «Гоп со смыком», и «Взгляни в глаза суровые», и ещё много чего, и, конечно, «Мурку». Пацаны сначала не поняли, но потом подпевать стали, и такой гужбан пошёл… Шмары ихние кипятком ссали, всё норовили то приобнять его, а то и ещё кое-чего, но он с ласковой усмешкой отстранялся от них. После того сходняка, его стали уважать ещё больше, и смотрели на него не только со страхом, но и с завистью, как на человека, в чём-то превосходящего равных себе. И всё благодаря Димону. Эх, Димон…
Он подошёл к окну. Его кабинет находился на огромной высоте. Из окна, выходящего на восток, у которого он сейчас и стоял, было видно, как в свинцовых водах Охотского моря занималась заря, рождая новый день. Человек повернулся. В противоположном окне тоже была видна заря, но заря уже умирающего дня. «Одна заря сменить другую, Спешит, дав ночи полчаса», - прошептал он всплывшие, вдруг, в мозгу слова, но внезапно встрепенулся, оглядел уже осмысленным взглядом кабинет, и с усмешкой, негромким, но твёрдым голосом, за который его уважали друзья и так боялись враги, произнёс: «Хм! Фрайер – фрайер, а ляпнул в тему! Как будто сам здесь был, в натуре!».