Гнёзда праздничные свили
в полуметре от беды.
Ночью радио включили,
и шипит змея воды.
Здесь зайдёшь, и смерть по пояс.
Остывает кровь извне,
и плывёт Харон на полюс
в даль по радиоволне.
Я же слышу смех и пенье,
вижу, лёгкий мой двойник —
голубое оперенье
и на шее сердолик —
отошёл от шумной стаи
птичьей — всё оборвалось —
и волне лицо подставил,
чтоб никто не видел слёз.
***
Пусть у памяти будут особого цвета
очи-оченьки.
Все уедут от хрупкого лета,
напишут очерки.
Я домой привезу лазурита
холодную речь,
сердца огонь открытый —
полюбить, обжечь.
***
1.
Ходят воздухом сизым люди.
Голубятня небес строга.
Дождь прошёл высоко, и будет —
нас оплакивать. Берега
Леты белыми парусами
обросли, и в чешуйках гладь.
Я — бессмертник тебе. Спасаем
ты цветком из смердящих лап
трёхголового пса. До срока
не сорвать, а сорвёшь — цвести
невесомо и одиноко,
как звезда, на твоём пути.
2.
Как ночные огни пылают
и певичка поёт — тоска.
Люди видят насквозь, я знаю,
до последнего волоска.
Вот он, мёртвый и серебристый,
страх и старость, но присмотрись:
высекается ветром искра,
подсекается ветром жизнь.
В море падаешь — всё пропало,
и пошла череда лавин,
но выносит тебя устало
серый ангел воды — дельфин.
***
Ветер поднимется, значит, с обеда
осень пришла и закончилось лето.
Взглянешь вокруг, и в толпе — ни души.
Плачь и крылатые письма пиши.
Это вот -- ласточка, чёрная строчка,
а у другого с рожденья сорочка.
Первое не долетит никогда,
только второе — да.
Третье себе напишу второпях
почерком детским на корке блокнота:
ты, моя милая, воздух и прах,
воздух и прах,
воздух и прах...
***
Б. Пастернаку
…когда приходят люди к нам такие…
– Какие люди? – Не сказать словами.
Но в огненном столбе и с головами
орлиными, а в сердце – контрабас,
и мужественно о любви поётся,
и о тоске медлительно плывёт
во сне, то поворачиваясь к смертным,
то поднимаясь выше, в облака,
то задыхаясь и спускаясь ниже,
а ниже – осень, тонкие деревья,
корявые и серые стволы,
за сумерками башни притаились
и плачет дождь, по роще проходя...
Я вас люблю, а вы легко лежите,
в земле лежите или под листвой,
и дышите, как время, и зашита
в кармане птица с камнем и травой.
Все облака рассматривала рано.
Открылась рана – нет, не зажила, –
и было больно, радостно и странно,
когда попала первая стрела.
Не надо точной быть и аккуратной,
не надо лгать и прятаться в тени.
Перебегают солнечные пятна
с колен на землю и проходят дни.
Но вот пустое небо заслонила
такая осень – через пелену
не видно слёз, – и сердце уязвила,
и ласточки свистящие в плену.
Я слышу их, но вслух не повторяю,
и крошки хлебные сметаю со стола.
Простите, милые, за окна в рощи рая.
За то, что свет, приветствуя, зажгла.
***
Знаю, глупая, слепая,
утирая пот со лба,
всё бежит за мной и тает
дура-девочка, судьба.
А потом её не станет.
Ветра щёлкнет белый кнут.
Только тени над кустами
воробьиные вспорхнут.
***
Три летних месяца.
Из сада лестница –
окно открыто, заходи без стука.
А в глубине пиликает смычок,
напоминая об отъезде друга.
О, астма музыки! Твой смех наперечёт –
сквозь слёзы радуги. Полжизни утечёт,
но мы расстанемся, мы распадёмся на две
несовпадающие больше никогда
истории о верности и клятве,
о зеркале смущенья и стыда.
Пока же поднимают, задыхаясь,
возлюбленных на гору муравьи,
и персы объясняют мне стихами,
как горько пахнут волосы твои.
***