Альманах "Белый ворон". Изд-во "Евдокия", Екатеринбург - Нью-Йорк. Издатель - С. Слепухин.
***
Циники, годах в шестидесятых
Молодость спалившие свою!
Ловеласов бойких и завзятых,
Нынче вас едва и узнаю, –
Вас, развалин, гнущихся в «разливах»
Над портвейном траурно-дрянным.
Начиналось бойко – вышло криво.
Был ли мальчик? Был ли этот дым?
«ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ»
Только сетка ограды, да голые крыши,
Да железный кустарник в начале зимы –
Вот пейзаж для того, кто любви не услышал,
И сидит, заслонясь от тюрьмы и сумы.
Поддаваясь простительной слабости мигу,
Сизой водки «Рахманинофф» стопку налей.
Ты уже в сотый раз дочитал эту книгу,
Ничего не осталось от темных аллей.
***
Состав о рельсы высек искры,
Вокзал покинув налегке.
Стемнело в местности гористой,
Стремглав темнеет в городке.
И на душе – темней, темней…
Так завязавший алкоголик
Ждет черноты декабрьских дней,
Как форму новую неволи.
***
Роняет лес… Меня роняет.
Бумажной фабрикой воняет,
Над целлюлозой вьётся пар.
Кромешной осени угар.
Я шел, продавливая почву.
И убедился я воочью:
Узкоколейка и забор,
И листьев старческая кожа,
И дни октябрьские итожа,
Роняет лес багряный свой убор.
ВТОРОЙ ПЛАН
Надрывы музыки и слезы
не выноси на первый план...
Борис Рыжий
В квартале между свалкой и прудом,
Где у воды храпит навечно пьяный,
Притонами где славен каждый дом,
А поутру выходит из тумана
Шальная Маша – местная краса,
Где пьется всё в любое время года,
А по ночам с похмелья чудеса –
Там я стою средь моего народа.
ЛЕНИНГРАДУ
Как время ни мычит, ни телится
В стране напрасного труда,
Как воздух пополам не делится,
Так я повязан навсегда
Железными слепыми узами
С тобой, с ночами без огня.
Твоя мучительная музыка,
Полупокойник, – для меня!
ПЕТЕРБУРГ
Гнутая решетка сквера,
Переулок Щербаков.
Поднаемная фатера,
Стук веселых каблучков.
Это барышня заходит,
Это век какой-то там.
О погоде речь заводит,
Мажет сладким по губам.
Я родился в этом веке,
Я стоял под фонарем.
Рассуждал о человеке,
Снял квартиру в поднаем.
Водку пил в «Капернауме»,
Стерлядь ел, посуду бил,
И плевал на всех в Госдуме,
И ту барышню любил.
Мыкался в ее передней,
У Пяти углов кружил.
Это я, совсем последний,
До двухтысячных дожил.
И гляжу на город этот,
На провал его лица,
На залив стального цвета –
Без конца...
***
Последний июль безобразен:
Жарища, обилие мух.
Пивной павильон «Стенька Разин»,
Шашлычник – узбек-толстобрюх.
И я после третьей возгонки
Удар претерпев тепловой,
Гляжу, как порхают девчонки
Над глинистой клейкой водой.
Последнее лето… Постой-ка,
Да кто ж тебя гонит, чудак?
Имеются угол и койка,
В продаже паленый коньяк.
Присядешь за письменный столик,
Отважно тетрадку раскрыв.
«Типичный поэт-алкоголик» -
В башке заиграет мотив.
Ну нет… Раз уж бывшая муза,
Надумав супруга нагреть,
Нырнула в четвертую лузу –
Не мне в этом «Стеньке» сопреть,
Где вялые «мухи как мысли», -
Как тучный Апухтин сказал.
За визой… Остатки расчислим…
И ходу, дружок, на вокзал!
***
Чего-то не хватает… Как давно
Меня уже не посылали матом,
Не перла внутрь почасовым накатом
Субстанция, на вкус и цвет – говно.
Когда-нибудь загробное кино
Меня прокрутит: школьником, солдатом,
Потом поэтом… И покроет матом
Алкаш Серега, сгинувший давно.
***
Снег налип на белый свет,
Город занесен до шпилей.
Мы за что под утро пили? –
Жаль, что водки больше нет.
Мы бы выпили за этот
Белый свет, а не за тот...
Белый-белый, ошизелый,
Где до слез, до беспредела
Мы торчим который год.
Вот оно, родное тело:
На худых окорочках,
В синих блюдечках-очках.
В БАРЕ
Твои глаза… Балдею и балдею.
Из Индии? Приехали, ба-бах!
Ты что же мне повесилась на шею? –
Я нищ и пьян – ведь это полный крах.
Пятнадцать лет? Но это же ужасно –
Я идиот из мглистой стороны.
К чему мне эти поздние соблазны…
Ах так?! Тебе и деньги не нужны?
***
Улица эта звалась Дровяная,
Шли мы по ней на Балтийский вокзал.
Синий трамвай, содрогаясь, стеная
Нас по железной кривой обогнал.
Аборигены глазели из сквера,
Сосредоточившись, пили вино.
Фильм про несчастную девушку Веру
Нам только что показали в кино.
Тело вокзала, фасад мрачноватый,
Мутный закат – словно чай из бачка.
Стук электричек, сугробы из ваты.
Много ли нужно теперь для толчка
Памяти?
Выдавлен тоненький тюбик…
Что был за день? – без начала и даты.
Знать бы, что так же внезапно разлюбит,
Как полюбила когда-то.
***
У набережной, где счастливыми
Казались сотни мелочей –
Порвавшийся кулек со сливами,
Щербатый абрис кирпичей,
Где рыбачок уткнулся в бороду,
Тянул буксирчик светлый дым,
Где птичий клин висел над городом –
Прекрасным, но глухонемым.
***
Соответствовать веку стараюсь,
чтоб не пережигать провода.
Меж двумя городами мотаюсь
туда-сюда.
Не люблю эти плоские горы,
эту резкую речь не люблю.
Но вполне обхожусь без опоры,
и терплю.
И не лебеди Летнего сада,
и не в Павловске листопад,
а другое: грозы канонада,
поцелуй невпопад...
***
В том я больше не вижу резона,
Чтоб вокруг никого не любя,
Средь пожухлых осенних газонов
Целиком погружаться в себя.
Что ты знаешь, любитель безделиц,
Драгоценных мгновений транжир,
Чахлых скверов извечный сиделец,
Электричек пустых пассажир?
Что ты видел? – осколки, бумажки,
Обветшалый прогорклый уют…
Перекошенные трёхэтажки
Песни только о главном поют.
Ядовитых расцветок туманы,
Полимерная псевдозвезда…
Распихавши всех нас по карманам,
Никуда не ушли поезда!
***
Идешь-бредешь куда подальше,
И видишь: улица, забор,
И бойко, хоть и не без фальши,
Звучит знакомый перебор.
Мужик лабает на баяне!
(Похоже, вовсе не по пьяни) –
Почти советский анекдот,
Который что-то там потянет
И память сонную встряхнет.
И ужаснешься: сколько жизней
Ушло! – а надо дальше жить…
И на дорожке жирных слизней
Стараешься не раздавить.
***
Что мною движет? –
ничто не движет…
Февраль снежки на прутик нижет,
и коль сегодня выходной,
то надо выпить по одной.
А где-то глинистое море
утёсы харит, дрючит, порет,
и вот подмытый великан
уже насажен на кукан.
А в море рыба-зеленуха,
тридцатилетняя старуха,
лежит на каменистом дне
и вспоминает обо мне.
Да, мы встречались… Город Сочи,
где нынче всяк на игры дрочит,
давал сациви и приют.
Теперь там сваи в землю бьют,
и Путин катится на лыжах
в кольце шутов, седых и рыжих.
СОН
Я шел вдоль рыжего бурьяна,
И пылью истекал большак.
И солнце широко и пьяно
Давило с неба так и сяк.
Потом спустился я в долину,
Где остро пахла сныть-трава.
И солнце пялилось мне в спину,
И закружилась голова.
И всё, что помнилось когда-то,
Мелькнуло бездны на краю…
В лучах рассвета и заката
Бледней, увидев жизнь свою!
Лопатки изнутри ломало
И в позвоночной жгло оси.
Но боли было мало, мало,
И крылья – нет, не проросли.