Динозавр был ископаемым. Все обитатели окружающей его среды уже обзавелись парнокопытными платформами (и от этого считали себя выше). Он же шлепал прямо по лужам своими перепончатыми ластами, оставляя на асфальте широкий мокрый след тяжелым хвостом. По этому зеленому хвосту тянулся ирокез, карабкаясь на спину и, венчая продолговатую динозаврью голову, ниспадал на большие, добрые с карей грустинкой глаза. (Прочие же хвосты к тому времени были коротко бриты и круты.)
- Да так уже никто не носит,- презрительно перешептывались лоснящиеся круглые морды вслед ирокезу, взмывающему над ними как фонтанчик среди пустыни. А Динозаврик опускал голову, и на глаза набегала радужная слезинка. Ему было грустно и одиноко.
Как случилось, что он оказался один среди этих чуждых и парнокопытных племен? Возможно, когда-то динозавры летали, и он, совсем еще яйцом, выпал из родной стаи, пролетающей над этой дикой бездинозавровой землей, и остался здесь совершенно один, а его прекрасные крылатые предки полетели дальше, в чудесные края, по ту сторону радуги.
Динозаврик этого не помнил. Но он помнил радугу. В детстве он завороженно смотрел на ее разноцветные переливы и стоял так, задрав свою юную динозаврью головку со смешным, еще не совсем выросшим хохолком, пока сама радуга не исчезала, растаяв в синеве неба. Динозаврик чувствовал в ней что-то очень близкое, будто привет от своих далеких, к сожалению, сородичей, которых почему-то считали здесь вымершими. А однажды он увидел чудесную бабочку. Ее прозрачные крылышки бросали на землю радужные блики. Легко взмыв в самую высь небесного свода, она растворилась в волнах радуги. Она-то уж точно знала, что по ту сторону и куда полетели эти прекрасные создания. Динозаврик видел ее всего один раз, но никогда не мог забыть этот полет, будто нежное крылышко погладило его изболевшееся сердечко… и что-то с этой радуги запало в него.
Шло время. Динозаврик с тоской смотрел на небо, не замечая, как ступает своими нежными перепончатыми лапками в лужи, затоптанные копытами бритохвостой братвы. Легенды о динозаврах ее не занимали, в их летучесть никто не верил, и к вящим насмешкам, крылья у Динозаврика не росли. Его просто считали неудавшимся и неуместным в их обществе уродом.
Динозаврику было больно. Болели и пухли потоптанные копытами нежные перепончатые лапки. Заболело и сжалось нежное динозаврье сердечко. Ныло день за днем, будто завелся в нем и точил его маленький, но докучливый червячок, переводя мягкую воздушно-зефирную плоть на тоску и горечь. И так неотступно снедала его эта тоска, что казалось даже, стал слышен хруст шустрых челюстей.
По бритым рылам и ушам прошуршал слушок:
- Слыхали, у Динозавра червяк.
- Ну, не даром он ископаемый.
- Дошлепался своими ластами, подцепил на хвост.
- Да, распустил свой зеленый…
- И не бреет… У него так, может, и насекомые заведутся…
- Кажется, от него даже пахнет… чем-то зеленым…
Червячок тем временем все добросовестнее и настойчивее делал свое тоскливое дело. Динозаврик уже успел к нему привыкнуть и даже, не смотря на всю червячную занудность, полюбить (все-таки он был очень добрый динозаврик и любил домашних животных), и даже почти не замечал привычной боли во все более сжимающемся сердечке. И насмешек соседей тоже почти не замечал и уже не обижался (все-таки он был очень добрый динозаврик и умел прощать обиды).
Да и кто бы теперь взялся его обидеть – ведь Динозаврик подрос. Его взлохмаченный раньше ирокез стал более редким и гладким, а на зеленые перепончатые ласты он стал надевать разлапистые кроссовки (и их уже не топтали). Постепенно перестало болеть и сердечко. Или Динозаврик просто перестал его замечать. Будто место, где было когда-то нежное, как перепоночки на зеленых лапках, динозаврикино сердечко, а потом грыз червячок, затянулось или покрылось чем-то твердым. Конечно, в этом было свое удобство: оно не болело, не могло сжаться или помяться. И никто не говорил больше, что у Динозавра червяк, и он не так пахнет. Он будто слился по духу с местным обществом, которому не было дела до того, что было нежным на твердом теперь месте, и куда девался червячок, и слухи о нём утихли.
Но однажды в этой тишине раздался дикий, первобытный хруст, и всё общество повернулось обратно, к динозавру. Но потряс их не шум, а страх, страх, что как долго и что бы ни скрывала эта ископаемая грудная клеть, рано или поздно это вырвется и припомнит всё своим обидчикам. Толпа в ужасе отхлынула от ничего не понимающего динозавра, земля под их ногами дрожала, уже от собственного страха, который в одно мгновение ослепил всех взрослых, а детёнышам просто велели накрепко зажмурить глаза. И никто не увидел, что страшнее всех в эту минуту было самому динозавру: ведь страшный хруст шел именно из его груди, где в это время как будто треснуло и крушилось его окаменевшее ископаемое сердце. Он почувствовал в груди дикую боль, которая отдавала сразу в обе лопатки. «Инфаркт - подумал Динозавр, - Я вымираю». И ему стало очень грустно, что уже никто и никогда на этой дикой бездинозавровой земле не узнает, что было нежным на месте крушения, и где живут его прекрасные предки, которых он никогда больше не увидит, – и из глаз его выкатились такие большие слёзы, что в них отразилось всё небо, которое он видел в последний раз. И вдруг из самой глубокой синевы его хлынула радуга, неся на своём гребне чудесную разноцветную бабочку, ту самую, что коснулась когда-то его юного сердечка, оставив на нём налёт радужной пыльцы, и в хрустнувшем динозаврьем сердце что-то ожило, затрепетало, стало разворачиваться и расти, расти. И вот ему уже стало тесно в привычной грудной клетке, и извечная броня чешуй на спине стала расходиться, и с резким ликующим хлопком в небо взмыли огромные радужные крылья, такие же, как у бабочки, только намного-намного больше, такие большие, что легко смогли поднять динозавра над землей, а радужная тень их покрыла всю землю.
Какая же это была красота! Жаль только, что никто её не увидел – ведь все бывшие соседи динозавра по-прежнему дрожали от страха и так и не открыли глаза, а услышав новый шум плещущих на радужном ветру крыльев, зажмурились ещё крепче. И только один непонятно чей малыш со смешным зелёным хохолком, стоявший почему-то один (потому и некому было прикрыть ему глаза) видел высоко в небе крылатого динозавра, улетающего по ту сторону радуги, где жили его прекрасные предки. Но малыш ещё не умел говорить, и никому бы не смог ничего рассказать (да и вряд ли бы ему поверили), он просто засмеялся и стал ждать, когда у него вырастут крылья.
2000-2011