Давай, папочка, расскажи мне, чего ты хочешь,
главой повести, не молчи.
Ты же смотришь в мои пустые очи,
с претензией
на ничьи.
Делом каким тебя излечить,
обличье чье принять?
Папа!
Ты же сам учил не падать,
лишь бороться да воевать!
Дела плохи, пап.
Нас с тобой разъединили
как при международных переговорах.
И оба теперь делимся только лишь
потоком бестолковых слов при ссорах,
давай в следующий раз уж сразу лучше обоймой в голову,
короткий подведя итог
между нами обоими.
Я тут в своей оболочке, знаешь, вскоре тресну,
дождавшись извечной тишины и покоя.
Из года в год
по горло сыта твоим огнем,
и теперь, спасибо, не голодна
в своей агонии.
Не та порода.
С тобой замкнута я, как угол дома.
В нем собран симпозиум
по вопросам проблемы нашего рода,
говорят, какой я моральный урод,
и что нет мне подобных,
и ты - во главе,
и у меня – рефлекс рвоты.
Тщетны ожидания,
видимо дело в фрустрации.
В дезорганизации
своих позиций.
Махинации твоего внимания
в моем лице.
Гляди, была всецелая, а теперь и
нет цены.
Приходя – уходи,
прихватив свои прихоти,
но перестань, папа, лихо
в меня их запихивать.
Хаос притих,
а затем воскреснул в этом стихе,
я лежу на кровати, растворившись в стене.
Я ощущаю себя не в своей шкуре,
ощущаю сторублевой купюрой,
мной отданной за место
на барном стуле,
закрывшись в одной из своих внутренних тюрем.
После N-ой рюмки, теряя гравитацию,
и схему привычной своей траектории,
осознаю, что отныне я отрок,
своего же курка,
я тушу окурок,
об край нутра.
18.10.11