Никто не припомнит подобной зимы.
Морозы под сорок, три месяца кряду.
Но, в уйме проблем и забот кутерьмы,
Котельщик котят не бросал без пригляду.
Подчас, выпуская блажных на мороз,
Ругался беззлобно забористым матом.
На кошку бубнил недовольно под нос,
А сгинут? Кто будет таперь виноватым?
Ступай-ка и ты, хватит хезево* греть,
Чаво разлеглась как корова на сене.
А то нарожають вот, еж твою медь.
А как присмотреть, так Сережа Есенин?
Вот так выгонял, оставался один.
Следил за котлами. Лежал на кушетке.
Смотрел телевизор. Смолил никотин.
Но думал: а как там мои малолетки.
Надев телогрейку, шагал за порог.
Кис - кисал подолгу, пока не являлись.
Впускал, говоря: вашу мать, я продрог,
А вы, бедолаги мои, нагулялись?
Ну, грейтесь таперь. Наливал молока.
К котлетам подкладывал жареной рыбки.
Голодны, поди. Набивайте бока.
Смотрел, как едят, расплываясь в улыбке.
Вот так, день за днем, пролетела зима.
Котята к весне повзрослели заметно.
В тепле перестали нуждаться дома.
А вот кочегар обессилел конкретно.
Он сдал на глазах. Побледнел и иссох.
Возможно виной, - каждодневная пьянка.
Когда никогда у таких выпивох,
Случится цирроз или, скажем, водянка.
К врачам кочегар не ходил никогда.
Он их не любил неосознанно с детства.
А, если болел, по привычке всегда,
Использовал только «народные» средства.
И, как - то под вечер, его увезли.
Прискорбная весть и невольная жалость.
На старом кладбИще два метра земли.
Вот все, что ему напоследок досталось.
Там нету оградки, креста. Ничего.
Ни малой тропы, ни широкой дорожки.
Народ говорит, на могилу его,
Повадились шастать бродячие кошки.