ЯСУНАРИ КАВАБАТА
ОСАКСКИЕ ЖЁНЫ И ДЕВЫ
Роман
перевод с японского языка
Александра Вялых
Глава первая
Ах, бедняжка!
— А, чёрт! Суббота же сегодня! Рабочий день, стало быть, укороченный…
К жаровне-хибачи, устроенной в старом колесе водяной мельницы, притулилась мамаша, подперев щёку ладошкой. Голос её грузно и нехотя проплыл через прихожую.
Зато голос по телефону прощебетал живенько:
— Это Миура. Сегодня-то суббота, а я совсем забыла. Умоляю, присмотрите, пожалуйста, за моим чадом. Тридцать тысяч. За тридцать тысяч йен, сойдёт? Если вам будет удобно. Вы уж извините меня, что так вышло…
Дочка старшей сестры повернулась лицом к своей двоюродной младшей сестренке.
— Сакаэ-тян! Когда выйдешь в город, присмотри каталог с туфлями на высоком каблуке…
— …..………
— Модельные девушки нынче посещают дизайнеров, вот и модницы на своих высоких каблуках тоже повалили к ним толпами.
Сакаэ даже взглядом не повела в сторону младшей сестры, продолжая согревать свои изящные ножки у газовой плиты, над которой свисал крюк для посуды. Этот крюк свободно выдвигался с высокого потолка и был нашпигован большими железными котелками и чайниками.
Газовая горелка в гончарном обрамлении с поддельными дровами служила семейным очагом в доме Инака. На одной половине комнаты простирались татами, а другая часть, ниже уровня, имела дощатый настил. Жаровня в большом мельничном колесе стояла на ножках посередине этого широкого деревянного настила в окружении плетёных из соломы стульев, на которых лежали хлопчатобумажные подушечки из провинции Тамба .
Гостиная торгового дома Миура выглядела старомодно. В сумраке поблескивал деревянный карп на выдвижном крюке, а под этой поделкой свисали нейлоновые чулки Сакаэ, уж совсем не к месту.
Окно с матовым стеклом начиналось выше пояса и выходило на северную сторону. На окне крепился железный кронштейн, изрядно заржавевший. В дневное время всегда горел свет. Абажур с электрической лампочкой над хибачи, который превышал размеры детского зонтика от дождя, тоже был рукодельным, в деревенском стиле. Понизу абажур окаймляла бумага для смягчения яркого электрического освещения. Только изысканное кимоно двоюродной сестры да подвешенная корзинка с цветами придавали этой гостиной кое-какую нарядность.
Выждав момент, кузина обратилась к матери, сидевшей у жаровни:
— А что, не попытаться ли нам устроить смотрины Сакаэ-тян хотя бы разок? Я что подумала-то: в курсе ли господин Кацураги — ну тот, что служит у нас в конторе, на счёт нашей любимицы?
— Не знаю такого, и видеть его в нашем доме не желаю! Лучше б мне умереть.
— Вы опять за своё, мамаша…
— Этот субчик опять начнёт фыркать.
За спиной у кузины над выкрашенными полками с деревянной рамочкой висела цветочная корзинка в виде большого корабля, утыканная уймой белых лилий и ещё каких-то заморских цветочков. Такие же грубо сколоченные крашеные полки с кухонной утварью громоздились позади сидевшей поодаль на полу Сакаэ.
— И возвращайся поскорей. Уж за двенадцать часов перевалило, — сказала мамаша, протягивая ей в жёлтом платке свёрток. — Кстати, а сумочка-то тебе зачем, ты же в банк идёшь?
— Что ль не женщина я?
— Эта красавица всегда с такими повадками? — спросила кузина.
— Что ни говори, она диковатая. С ней что-то происходит. Когда у неё настроение плохое, то бывает, что и по три, и по четыре дня куксится.
— Всякий раз, когда я приезжала, она всегда оказывалась не в духе, если не ошибаюсь.
— Вы с ней разные... Ты сильна характером.
— С того времени, как я вернулась домой, она только и делает, что хандрит.
— И вправду! В последнее время у неё опять возобновилась эта самая нервическая болезнь.
Мамаша вытянула свои ноги поближе к жаровне и принялась растирать их.
— Ох, как бы я хотела завести Сакаи в купальню да отшкрябать её хорошенько от всей этой накипи да вздора, чтоб она засияла. За всё это время, пока у вас, я вся свечусь изнутри. Хоть это неприлично звучит, но внутрь меня будто вошло какое-то свечение мужского начала.
Края офуро были облицованы медным листом.
И дверные косяки, и застеклённая дверь, также обшитые понизу медью, почернели от грязи, поэтому вся эта отделка была совсем не приметна.
— Подай чайничек!
— Заварник, что ль? — кузина поднялась, чтобы взять чайник с краешка мельничного колеса жаровни. — Ужас, как замарались татами!
— Ох, ни говори!
— Мне так жалко вас, матушка.
Кузина присела на круглый соломенный стул, стоявший на дощатом полу комнаты, и повернулась к жаровне. Её накидка была украшена ослепительно-жёлтыми хризантемами на чёрном фоне. Этот был большой рисунок то ли лепестков, то ли хризантем. Её щёгольство, которым преисполнены гейши из кварталов Киото, придавало старенькой комнате весёлого легкомыслия.
Мамаша принесла пиалы и видавший виды маленький чайничек с настоянным зелёным чаем марки «Яшмовая роса».
Волосы её с заметной проседью были собраны на затылке в пучок. Крупная, располневшая, она уже не могла скрывать свой возраст, переваливший за пятый десяток.
Кузина не притронулась к поставленной перед ней чашке с чаем.
— Темновата, кажется.
— Что?
Не обращая внимания на накидку и полупальто, мать пощупала шерстяной подол.
— В галантерейном посаде, когда проходила мимо, прикупила за полцены в лавке у Нисиды.
— Что тебя занесло в Тобуикэ?
— Там такое запустение! Нынче там делать нечего, а вот раньше были сплошь одни магазинчики, торговля шла бойкая, во все руки, и от зрелища этого становилось на душе чуточку бодрей …
— Матушка, вы родились в Токио, учились в женской гимназии тоже в Токио? Мне по сердцу ваш милый токийский говорок.
— Да, видно, заболталась бабушка! И моя токийская болтовня, и ответы тоже … Юные девицы из Осаки, небось, не говорят «чайничек». Ну, довольно! Одно словцо выдаёт сразу всё разом. В твоём возрасте, милочка, у меня уже двое детишек цеплялись за подол. Когда я гляжу на Сакаэ, думаю, как бы ни померла. Другой девочки не будет… Говорят, нынешние девочки урождаются красавицами…
До сберегательного банка пять-шесть кварталов, поэтому, когда она спешила, как сегодня, нередко заказывала разукрашенную цветами дамскую рикшу. Сакаэ, покинувшая дом в скверном настроении, не удостоив ни мать и младшую двоюродную сестрёнку взгляда, неспешно вышагивала по старой улочке в своих тёмно-голубых туфельках на высоком каблуке. Пальто её тоже было синего цвета, из-под воротничка выглядывала полосатая подкладочная ткань. Она опустила подбородок в воротник, и смотрела на весенние цветы у залитой солнцем дороги. Не глядя по сторонам, Сакаэ знала, мимо каких магазинов проходит. Она родилась и выросла в этом городе. Во время войны центр Осака едва-едва избежал пожарищ. Многие дома походили дома из квартала оптовых торговцев. Внутри тех жилищ происходили какие-то свои повседневные перемены. Это не касалось обычных людей.