3.
Рассказ Калиго Мемнон взбудоражил собравшихся, и они не сразу заметили перемещение красновато-рыжих рыбок, которые приобрели свой привычный окрас, но лишь затем, чтобы построить новую фигуру – пирамиду с миниплатформой на вершине. Рыбки умудрились выстроить даже миниатюрную центральную лестницу для доступа на вершину. Когда последняя из них заняла своё место, нижняя часть живой пирамиды окрасилась в чёрный цвет, а верхняя – в белый.
– Зачем они… – драцена не успела договорить, как одна из рыбок быстро подплыла к ней и, отщипнув кусочек листа, поспешила обратно.
– Они помогают вспомнить, – ответила бабочка.
– Вспомнить что? – не понял кот.
– Не что, а кого, – уточнила Мемнон.
Драцена замерла, прислушиваясь к себе, пытаясь понять, что напоминает ей живая пирамида.
– Никогда не была на острове Маврикий. Корни мои из Мадагаскара, хотя там я тоже не была. Но пирамида напоминает мне каменное сооружение на острове Маврикий, – задумчиво произнесла драцена.
– Корни твои из Мадагаскара, но листья и горшок из ближайшего магазина уценённых товаров, – не удержался кот. – Если ты не была на Маврикии, откуда знаешь, какая там пирамида?
Жемчужная приблизилась вплотную к морде кота и сильно боднула его в нос:
– Нишкните камнем, вульгарис! Вы сами сказали, что ничего не понимаете.
– Ну… да, есть такое. Но у меня не получается молчать! Колкости лезут из меня сами, – потирая нос, ответил кот.
На этот раз драцена не обиделась и, тряхнув листвой, задумчиво сказала:
– Я просто знаю. Откуда – не помню.
– Кроме пирамиды что знаешь? – прошелестела бабочка, порхая вокруг деревца.
Помедлив немного, драцена ответила:
– Знаю, как любил своего сына известный пират, не потерявший человеческое лицо.
– Что такое человеческое лицо? И можно ли знать, как любит другое существо, не будучи им? Предлагаю отказаться от таких формулировок, а вместо них использовать… – начал было спорить кот, но драцена перебила его на полуслове:
– Томас умер, не умирая.
Кот от неожиданности раскашлялся, поперхнувшись слюной. Драцена подождала, пока не стихнет приступ кашля, и продолжила рассказ:
– Однажды Томас превратился в пирата. Промежуток между старой благопристойной жизнью и новой, полной авантюризма, он назвал медленной смертью со сменой полюсов. В детстве пиратские истории не вызывали у Томаса всплеска фантазий. Зато он ненавидел «житейскую грязь». Он видел отнюдь не королевские апартаменты и всеобщую доброжелательность. Унижения, страдания, грубость человеческих отношений приводили Томаса в бешенство, несмотря на старания его маменьки (владелицы публичного дома в Плимуте) оградить сына от негативных влияний среды. Но «житейская грязь» была повсюду, поскольку являлась проявлением действительности. Однажды Томас пришёл к выводу, что «житейская грязь» – это уродливые попытки людей любой ценой выжить или самоутвердиться. Он попытался создать свою действительность добропорядочной жизни. Благо, мать дала Томасу достойное образование. Служба в королевском флоте, затем увольнение и переезд на Барбадос, торговое дело, женитьба – последовательные ступеньки создания им «добропорядочной действительности». Он был отличным оратором и смелым, честным парнем. «Я сам делаю свою жизнь. Если меня будут принуждать изменить принципам – не буду выживать любой ценой, лучше пойду на корм рыбам!» – говорил он. Но действительность не желала умещаться в рамки его представлений, расширившись однажды до параллельных пиратских миров. Это произошло неожиданно – во время торгового рейса к берегам Гвинеи. Французские пираты атаковали английское судно «Мериголд», где капитаном был Томас. Стремительный захват заставил Томми сопротивляться из последних сил. Он не пошёл на корм рыбам, но дрался в исступлении. Однако силы были неравны, и команду пленили. Ночью пираты, опьянённые ромом и победой, предавались привычному развлечению – стреляли по живым мишеням. У последних не было выбора, несмотря на отчаянные мольбы некоторых пленников о пощаде. В команде Томаса служил пожилой матрос Эбрахам. Все звали его монахом – за молчаливость и привычку по любому поводу читать молитвы. Никто не знал, кто он и откуда, но поговаривали, что из-за своей веры он часто менял суда, боясь преследования со стороны властей. Это продолжалось до принятия Акта о Толерантности.
Эбрахам сосредоточенно молился, глядя на пиратов, убивающих пленников.
– Человеческая жизнь – всего лишь стремление любой ценой избежать смерти. Но я не буду унижаться, – сказал Томас.
Эбрахам закрыл глаза. Его лицо было таким, будто он заглядывал куда-то далеко, за черту, которую обычным смертным переступать не полагается.
– Здесь и сейчас тебе не видать будущего. Но у тебя оно есть, – усмехнулся он.
– Моё будущее предрешено. Выстрел и… к рыбам на корм, – с горечью ответил Томас, кивая в сторону пьяных пиратов.
– Это моё будущее предрешено. Но меня смерть не печалит, а радует… Однажды твой далёкий потомок станет отшельником, большим молитвенником. И сила его молитвы многих спасёт, – молвил Эбрахам.
– От смерти спасет? Она неизбежна!
– От отчаяния и потери человеческого лица. И ты… смотри… не потеряй.
От усталости и переживаний Томаса клонило в сон, но он пытался не заснуть, чтобы встретить свою смерть достойно.
– Пусти меня на твоё место, может, посплю немного. У борта меня сильно укачивает, – попросил Эбрахам.
Томас с готовностью перебрался ближе к борту. Вскоре его сморил крепкий сон. Последнее, что он услышал, прежде чем заснуть, были слова Эбрахама:
– Станешь пиратом – не забудь наш разговор.
Наутро Томас обнаружил, что Эбрахама нет рядом. Один из матросов объяснил – «монах» был последним, кого этой ночью использовали пираты в качестве мишени…
Через несколько часов у берегов Мадагаскара морские разбойники посадили корабль на мель, и Томасу с остатками его команды удалось сбежать на одной из шлюпок. Томми надеялся на скорое возращение домой к жене, но у Судьбы его были другие планы. Молодому капитану и его людям пришлось прожить полтора года на островке Бухта Августина, неподалеку от Мадагаскара. Местный туземный царёк Баво радушно их принял, определив на полное обеспечение. Впрочем, такая участь ждала всех белых, терпевших кораблекрушение возле вотчины Баво. Он ни для кого не делал различий. Будь то купец или пират – Баво спасал всех белых, проявляя к ним удивительное радушие. Именно здесь, в Бухте Августина Томас познакомился со многими уже состоявшимися пиратами и будущими морскими авантюристами.
Шло время, жизнь принуждала мужчин к активным действиям, и постепенно у Томаса изменились взгляды на жизнь. Он стал пиратом, и даже капитаном пиратов, участвовал в налётах у побережья Индии, у острова Маврикий. Но он никогда не убивал ради забавы, жалел детей, нередко возвращал награбленное морякам, у которых были семьи. Пираты его уважали – за принципы и благородство, стараясь походить на своего капитана. О нём слагали легенды. Поговаривали, что однажды, будучи на острове Маврикий, Томас поднялся на вершину пирамиды и вдруг исчез, испарился на несколько минут, а появившись снова, удивлённо озирался, тёр кулаками глаза, смеялся и плакал одновременно. Он никому не рассказывал об увиденном. Когда пираты спрашивали капитана об этом, он многозначительно качал головой, не отвечая… Его жена давно вышла замуж за другого, думая, что Томми погиб. Но он – живой и женатый на красивой туземке, был счастлив на острове Мадагаскар. Рождение сына подтолкнуло его покончить с пиратством… Всего несколько лет он наслаждался спокойной жизнью. Томас Уайт умер от гриппа. Он оставил свои миллионы сыну, назначив ему опекунов, которые должны были переправить мальчика в Англию. Бывший пират завещал опекунам – растить ребёнка в самом благородном кругу, дать ему блестящее образование и главное – воспитывать в христианской вере. Будучи людьми чести, они сделали всё, о чём он просил.
4.
– Аминь, – вздохнул кот. – Не понимаю, в чём проявилась его любовь к сыну?
– Не знаю, но я чувствовала её, – ответила драцена.
– Слишком длинная история, но я бы дополнил, – подумав немного, сообщил кот.
– Дополни, – шепнула бабочка.
– Эбрахам уже не боялся смерти – пожил достаточно. А Томас был в ужасе от перспективы умереть молодым. Поэтому старый матрос дал шанс молодому капитану – пожить и избавиться от иллюзий. Почему не сказали о склонности Эбрахама к суициду или отсутствию у него воли к жизни? Матрос нашёл подходящий повод, чтобы уйти из жизни под благородным предлогом – принеся себя в жертву.
Все посмотрели на драцену, ожидая её ответа.
– Я знаю только то, что рассказала, а выводы кота циничны, – шевельнув листвой, ответила она.
– Цинизм – один из способов расшевелить погрязших в мнимой добродетели, – подняв лапу вверх, сообщил кошакус.
– Кто здесь решает – мнимой или не мнимой? Вы – балабол, кошакус, – парировала Жемчужная.
– Но я – не профи. Ты знаешь, что профессиональный сказочник – большой лжец – врёт и не краснеет? – спросил кот.
– Почему? – удивилась скалярия.
– Не краснеет? Не знаю, – пожал плечами кот.
– Почему врёт?
– Достаточно посмотреть на действительность, чтобы понять – сказочно врёт. Почему – не знаю. Из альтруистических побуждений, или из корыстных.
– Мы тут рассказываем сказки или вспоминаем реальность? – возмутилась Жемчужная.
– Иногда это одно и то же. Особенно, если нельзя доказать или опровергнуть, – усмехнулся кот.
– Интересно, что бы ты дополнил о Мануэле? – поинтересовалась драцена.
Кот, не моргнув глазом, выпалил:
– После попытки самоубийства она боялась смерти. В противном случае снова пыталась бы убить себя. Страх поселился в ней надолго после реального видения во время клинической смерти – адских мук грешников.
– Правда? – округлив глаза, ужаснулась скалярия.
– Если ты поверила, значит, для тебя – правда, – фыркнул кот.
– Это неправда! – облегчённо вздохнула драцена.
– Правда – голый факт. Всё остальное – домыслы, фантазии, интерпретации, а также видения, которые нельзя доказать или опровергнуть, – ответил кот.
– Смерть – это факт или фантазия? – мелодично пропела бабочка.
– Почему мы всё время говорим о смерти? – воскликнула скалярия. – Народный кошакус, вы вспомнили кого-нибудь?
– Предпочитаю быть здесь и сейчас, а не в чьём-нибудь прошлом. Но глядя на кульбиты коллективного разума, я бы покурил трубку, – усмехнулся кот, указывая лапой на красновато-рыжих рыбок.
Рыбки превратились в большой круг с разноцветными лучами, исходящими из центра к периферии.
– С какой стороны ни глянь, кажется, круг вращается, – констатировала Жемчужная. – Но что это? – воскликнула она, в панике заметавшись из стороны в сторону.
Комнату заполнили радужные световые волны, они плясали на стенах и паркетном полу и казались живыми.
– Это сон, – прошептала Калиго Мемнон.
– Это тета-ритмы, – уточнил кот, поудобней устраиваясь возле драцены.
Жемчужная перестала испугано метаться по комнате и, медленно раскачиваясь на радужных волнах, заговорила спокойным голосом с неожиданной для себя модуляцией:
Верное правило – слушать безмолвие дна,
цифры в себе обрекая на вечную память.
В мир геометров – холодную, долгую замять –
сонно стремится безудержной долей – она –
нечеловечья душа.
Кто мне подсуден? Кому я подсуден? – Игра.
В помощь небесной механике – линия сферы.
Кто я – звук лиры, фасованный атом, экран
у основания мира и собственной веры?
В ноги – небесный экватор.
Стремление знать
Первую Волю, создавшую числа и корни…
Кто я – птенец, оперенье роняющий в «горний»,
всеобнимающий дух, гомоморфная мать
или отец компиляций, открывший от мер –
силу стремления старых, как вирусы, опций?
К ночи во мне говорит миллион теломер
донных жильцов, потерявших незыблемость лоций…
Бабочка, вспорхнув со шторы, села на лист драцены. Деревце стояло без движения, боясь пошевельнуться. Кот, почесав лапой темя, произнёс:
– Сейчас век философских пробелов, а ты про гомоморфную мать и незыблемость лоций. Где потребительский кураж? Тебя никто не поймёт. Скажут: ты – псих.
– Он действительно – притча во языцех, – ответила Жемчужная.
– Кто это – Он? – спросила драцена.
– Имени не помню, он сам себя забывает – редко выходит из дома. Но гнедые рыбки говорят: он – гений. Якобы, о нём и его математическом открытии судачит весь мир.
– Живой гений? – удивилась драцена.
– Где ты видела мёртвых гениев? – рассудительно молвил кот. – И какой он – твой гений?
– Одинок, но сейчас не страдает от одиночества. Видит, чувствует, слышит – цифрами, геометрическими фигурами, даже когда не думает о них. Что ему жизнь или смерть, если он достиг радости открытия и всегда находит пространство своим мыслям. Он собирает числа из пространства, мысленно рисуя из них картины. Он знает о своём бессмертии. Иногда он думает, что не рождался и поэтому достиг мечты. Он думает, все люди – проекция его материализованных представлений о числах. Он по-своему любит людей, хотя не балует их, как не балует самого себя.
– Тебе гнедые рыбки сказали?! – воскликнул кот.
– Сказали. Вы не слышали? – удивилась Жемчужная.
– Не слышали. Но я тоже вспомнил одного гения, – широко улыбнулся кот, показав свои совсем не острые зубы.
– Он живой? – спросила драцена.
– Конечно! Но памятник на его могиле скромный. Всего одна надпись.
– Шутник! Мой гений сейчас живой. Сидит дома и не выходит, своим поведением вызывая презрение и гнев папарацци, – сообщила Жемчужная.
– Я не шучу. Смерть тела и наличие надгробной плиты не делают человека мёртвым, – возразил ей кот.
– А что делает? – удивилась она.
– Ничего…
Бабочка вспорхнула с листа драцены и, будто в замедленной съёмке, полетела. За ней поплыли красновато-рыжие рыбки.
– Куда они направились? – удивилась драцена.
– К зеркалу. К нему сегодня паломничество, – буркнул кот.
– И ты сходи, – участливо посоветовала она.
– Зеркало отражает факт существования, но не избавляет от сомнений, – ответил кот.
– Вы в чём-то сомневаетесь, кошакус? – поинтересовалась скалярия.
– В реальности происходящего…
Продолжение:
http://www.stihi.ru/2011/10/30/5890