"Птица уже не влетает в форточку."
Иосиф Бродский, 1972
В семьдесят втором я была нелюдимым прыщавым подростком.
Ложилась спать на рассвете, читала фантастику запоем,
жила под магнитофон, слушала Лед Зеппелин и Высоцкого.
Видела тридевятое царство в рисунке обоев.
Однажды в незакрытую форточку нашей хрущёвской квартиры
залетел воробей, стал вертеть головой и озираться дико.
Голос Америки передавал про Организацию Освобождения Палестины,
про теракт в Мюнхене. И нерусская речь захлёбывалась от крика,
пробиваясь сквозь заглушки дальнего приёма для коротких волн.
Родители собирали деньги для тех, кто сидел в отказе.
Гардероб мой был беден, но наш холодильник полон.
Мальчик, который мне нравился, серьёзно говорил о джазе,
и о том, что Фишер, конечно же, мухлевал, играя со Cпасским.
Я мечтала надеть когда-нибудь сапоги-чулки и кримплен.
Я плевать хотела на то, что хоккей называют канадским, -
живя в самой устойчивой из всех возможных ойкумен.
Те, кто смыли её границы, уже прыгали по осенним лужам,
топтали асфальт, неугомонно-живые, изменчивые как ртуть.
Вертели головой, как воробушек, чтобы из душной
комнаты в незакрытую форточку упорхнуть.