повесься в райском саду на яблоне

Наденька Берлин
тихо. тихо. я знаю что дальше. нам некуда будет бежать,
ты посмеешься над этим, и сядешь на герандос,
по-прежнему утверждая, что окна отнюдь не от ползущего в утробе земли вагона метро дребезжат,
а от того, что к нам на балкон приземлился дряхлый домик прямиком из страны Оз;
ты будешь говорить, что самбука -- вонючая микстура. наверно потому, что так оно и есть,
я буду целовать шахты твоих рук, и шутливо называть тебя "Донбасс",
солнце, как и в детстве, будет больно хлестать наши щеки с небес --
такой вот со всех сторон замечательный drum-n-bass;
будем докуривать окурки из чужих пепельниц, ходить по квартире нагишом
не зажигая ламп, для гарантии всеобщего существования царапая себе путь вдоль стены;
ты станешь немного старше,но вряд ли когда-нибудь станешь большой,
никогда не будешь убирать туалет за кошкой, и вешать на крючок штаны,
дальше... дальше я буду зеркало тебе держать, и носить в кармане шприц,
потихоньку плести себе удавку из твоих выпадающих волос. впрочем, насрать:
жизнь в любом случае блиц, элементарный блиц,
в котором каждому суждено проиграть,
и мы проиграем. пока твоя мама будет плакать о потере своих золотых колец,
Полозкова напишет еще сотню мальчиков-девочек, которыми сразит не один зал,
завоюет еще тысяч десять страниц вконтакте. хотя это, простите, должно называться "сердец",
прекрасных двенадцатилетних сердец, которые не смог завоевать Кортасар,
и город в восхищении замолчит от этих сладких речей;
даже я не посмею заплакать в хлороформных лабиринтах больниц,
когда ты растворишься как сахар в чае среди бессонных/кесонных ночей,
а боженька, хихикая, перестанет выглядывать из бойниц,

потушит свет, и заискивающе спросит, выписывая чек:
ну что, не так уж и велика цена за то, чтобы засыпать у него на плече?