К 90-летию большого русского поэта В.Д. Фёдорова в 2008 году.
ВСТРЕЧИ С МАСТЕРОМ
Осенью 1976 года на областной семинар молодых литераторов Кузбасса от Союза писателей России приехал наш куратор Андрей Максимович Дугинец. Обсуждалась тогда и моя рукопись. Уже второй раз на подобном семинаре. Стихи в общем-то были приняты неплохо и рекомендованы для издания Кемеровскому книжному издательству.
После семинара Андрей Максимович попросил нас передать по подборке стихов для публикации в журналах, а через месяц-другой ему позвонить в Москву. Оказался он человеком слова и кое-кому из ребят помог напечататься в столице. В начале 1977 года звоню в Москву, а в ответ слышу, что куратор показал мои стихи Василию Дмитриевичу Фёдорову. Поэт заинтересовался и сказал, чтобы нынче летом приехал к нему в Марьевку с полной своей рукописью.
Вот какую весть я услышал из московского далека! А Марьевка – это родина великого нашего поэта Василия Фёдорова в Яйском районе Кемеровской области.
Наступил июль 1977 года. В Кемеровской писательской организации стало известно, что поэт у себя на родине… По прибытии моему в Марьевку первый же встречный указал направление к дому поэта. До известной только ещё по фёдоровским стихам Назаркиной горы расстояние довольно приличное. Дом поэта стоит на самом высоком месте, чуть вдали от остальных. Он, наверное, первым в деревне встречает восход солнца и самыми последними его окон касаются заходящие лучи.
Во дворе, как оказалось, хлопочет сестра поэта.
- Здравствуйте! Я приехал к Василию Дмитриевичу.
- Отдыхает он, спит, - отзывается женщина, продолжая заниматься своими делами.
Стою, не зная, что и делать. То ли попросить, чтобы передала рукопись, когда хозяин проснётся, а самому поскорее уехать. То ли прийти попозже.
- А вы кто будете? Откуда?
После моих объяснений женщина уходит в дом.
Выходит хозяин. Ещё не отошедший ото сна, косматый, с виду недоволен, что его побеспокоили. Сухо отвечает на приветствие и сразу строгим тоном:
- Кто такой?
Отвечаю.
- Помню. Рукопись с собой?
- Да, с собой.
- Вот что, - говорит поэт, беря папку со стихами. – Полюбуйтесь пока нашими видами. Порыбачьте на Яе, - добавил он как о само собой разумеющемся. – Ночлег, я думаю, найдёте. А завтра, - взгляд на часы, - эдак часов в семь вечера приходите. Поговорим.
Назавтра к условленному часу я был на месте. Василий Дмитриевич пригласил в дом. Стены, обитые шелевкой, диван, небольшой сейф, пишущая машинка, гора окурков в пепельнице, - вот что в первую очередь бросилось в глаза. Тут же на столе – моя зелёная папка и стихи, разложенные на три части. Но прежде чем начать разговор о стихах, Василий Дмитриевич стал расспрашивать про мою жизнь, про работу. Затем, перейдя к стихам, предложил исключить из будущей книги те стихотворения, где он не сделал никаких пометок. Отобранное с отметкой «плюс» можно без переделок включить в книгу, сказал он. А вот над третьей кипой, где пометки и вопросы, - надо поработать. Дальше Мастер заметил, что у меня на ту или иную тему несколько стихов, которые, возможно, стоит объединить в циклы, поставив в центре самое характерное стихотворение. В беседе о стихах было высказано немало замечаний. Ведь большая часть стихов содержала карандашные пометки поэта. Навсегда запомнился и впоследствии не раз оказывал добрую услугу один его совет относительно моего творчества – уловив в стихотворении удачные строки, не стоит торопиться к столу, чтобы быстрее завершить стихи. От этого проглядывается деланность стихотворения. Надо ещё и ещё раз осмыслить строчки со всех сторон.
Василий Дмитриевич после доработки предложил вновь прислать ему рукопись в Москву ближе к концу года, когда он уж точно будет в столице.
Я поинтересовался, над чем сейчас работает сам Мастер. Василий Дмитриевич сказал, что заканчивает поэму «Женитьба Дон-Жуана» и что она будет опубликована в «Роман-газете». Когда я заметил, что критики в дискуссиях пророчат кризис поэмы как жанра, он категорически не согласился с этим. Видоизмениться – да, поэма может, но это совсем не кризис.
Перед уходом он поставил автограф на книге своих избранных стихотворений:
«Володе Иванову с ожиданием его первой книги стихов. Вас. Фёдоров. Марьевка. Назаркина гора. 9. 07.77».
Дома я, конечно, внимательно поработал над замечаниями Василия Дмитриевича. Осенью отправил переработанную рукопись в Москву.
Мастер вернул мне стихи с пометками и сопроводительным письмом.
«У меня сейчас нет возможности сравнить нынешнюю вашу рукопись с той, которую прошлым летом вы привозили в Марьевку. Кое-что, конечно, помнится. Тогда и сейчас мне понравились строчки:
Так нежно тоскую стихами,
Так грубо с тобой говорю.
Таких поэтических формул в рукописи стало больше. Как правило, они у вас падают на концовки стихов. «Не важно, о чём говорили, ведь главное – с кем говорил». Или: «Там, где волнуются травы, начнут волноваться умы». Всё это я сейчас принимаю, но для будущего хотел вас остеречь от однообразности приёма, от его привычности.
Тогда в Марьевке, помнится, я порекомендовал вам серьёзно поработать над рукописью, над основой книги стихов. Естественно возникает вопрос: есть ли эта основа сейчас? Ведь после нашей марьевской встречи времени прошло не так уж много, тем более для молодого поэта, работающего над первой книгой стихов. Речь идёт не о книге, а о том, каким предстанет поэт в своей первой книге. Или это будет книга, от которой позднее поэт будет сам отмахиваться, или это будет книга, которая прочно войдёт в его творческий актив? Вот этого вопроса я пока что не могу решить. Не могу вам сказать и того, какой объём рукописи приемлем для издания первой книги. Это, видимо, решит издательство…»
Далее Василий Дмитриевич в этом письме подробно разбирает мою рукопись, даёт советы…
А заканчивалось письмо так:
«Книгу надо делать всё время, пока она не вышла. Работать над стихами надо до самого последнего момента, потому что потом бывает обидно, что чего-то недоглядел. Хорошо бы вам было подумать над стихами, которые бы выражали вашу главную жизненную идею, общественную мысль – без этого никак нельзя родиться настоящим поэтом. Но это – в порядке общего пожелания… Работа, работа и ещё раз работа! Желаю успеха! Вас. Фёдоров. 29-1-78.»
Разговор с Мастером в Марьевке, дважды сделанные им пометки на полях рукописи, конечно, не прошли бесследно. С теплотой вспоминаю это пристальное внимание ко мне и участие в моей творческой судьбе со стороны великого поэта. Его советы мне были доброй помощью особенно при составлении первой книги. Но встречи с Мастером, беседы с ним, его участие в моей судьбе значили для меня много больше. Его добрые слова были незримой опорой для меня в ту пору глухого замалчивания в книжных издательствах. Они прибавили уверенности на творческом пути, были незримой поддержкой, поддерживали мой дух не только в творчестве, но и в трудные житейские дни. И самое важное – укрепили меня в моём внутреннем ощущении, для чего же, говоря общеизвестной строкой самого Фёдорова, я призван в этот мир, в чём главная суть моей жизни.
Следующая встреча состоялась в Москве в Центральном доме литератора, когда я учился в Литературном институте. Я со студентами и столичными литераторами сидел за столиком, как заметил Василия Дмитриевича, направляющегося к выходу. Поздоровался. Он проходил довольно быстро и, видимо, не расслышал. Да и мало ли кто с ним не здоровается.
-А ты его знаешь, а ты его знаешь? – всполошились за столом.
Когда узнали, что я с ним знаком, что к тому же он мой земляк, стали настаивать, чтобы я помог с ним познакомиться. Невольно вспомнилось его интервью «Литературной Газете», где он прошёлся по назойливым литераторам, которые, едва познакомившись, то требуют отзыва, то предисловия, считают, что он обязан им помочь напечататься. Я это запомнил и никогда не лез к Мастеру с какими-то своими просьбами. Хорошо, думаю, что Василий Дмитриевич ушёл из ЦДЛ и с меня взятки гладки. Где-то через час я вышел покурить. Гляжу, выходит из бильярдной Василий Дмитриевич. И смотрит на меня. Я опять поздоровался. Он ответил на приветствие, стал расспрашивать, какими судьбами в столице. Одобрил, что учусь в литинституте. Поинтересовался жизнью нашей писательской организации, - что нового, кого приняли в Союз писателей. Когда я сказал, что двоим нашим в приёмной комиссии для вступления в Союз не хватило голосов, он ещё раз переспросил фамилии этих писателей и посокрушался, что об этом ему из Кемерова своевременно не сообщили. Потом он замолвил за них доброе слово, наши земляки были приняты в члены Союза писателей.
В Кемерове в 1979 году вышла моя первая книжка «Беседую с тобой», - после двух обсуждений на областном семинаре, двух рекомендаций этими семинарами для издательства и лишь через пять лет после представления рукописи издательству. В 1982 году в Москве вышла другая – «Земной парус», в издательстве «Современник». Там рукопись пролежала более шести лет, пережила двух директоров издательства, двух главных редакторов и трёх зав. отделом поэзии. Получила шесть положительных рецензий и рекомендаций к изданию (каждый зав. отделом поэзии отдавал рукопись двум рецензентам). Потом рукопись в издательстве была начисто потеряна и нашли её только через полгода. А когда нашли из представленных мной двух лишь один экземпляр, то заявили, что поскольку рукопись наличествует лишь в одном экземпляре вместо положенных двух, то она отныне не считается принятым к рассмотрению издательством. Это после шести-то прошедших лет! Вот таких трудов и нервов стоило нам тогда издаваться хоть у себя, хоть в столице. Но о том, что в Москве выходит моя книга, Василий Дмитриевич не знал. Выслал ему книгу. И в ответ получил другое письмо.
«Поздравляю с первой столичной книжкой, - писал он. – Получил, с интересом прочитал. По-моему, книга получилась. В ней уже заметно проглядывает лицо поэта, что в первых книгах случается не очень-то часто. Поначалу ощущал в стихах недостаток эмоциональной пульсации, обращал внимание на ровность чувств и мыслей, но потом это чувство подозрительности отошло. Видимо, это оттого, что стихи в их образах стали точнее, стало меньше случайных фраз и слов. Всё же иногда попадались досадные инородности. Стиль, который вы обнаружили в своих стихах, требует особой точности… Словом, хочу сказать, что у вас ещё есть резервы. Кроме того, не становитесь пленником собственного – даже собственного! – стиля. Не подгоняйте свои чувства к его рамкам. Тренируйте своё поэтическое дыхание!
Мне кажется, вам пора стучаться в Союз. Сожалею, что как секретарь правления, я не имею права давать рекомендации, потому как секретариат является последней инстанцией в приёмных делах. Присмотреть же за ходом дела я бы смог. Желаю успеха. Теперь, когда уже есть некий уровень, нужна работа и работа! Вас. Фёдоров. 2 - 4 - 82».
В конце лета 1982 года, приехав из отпуска, узнаю, что Василий Дмитриевич в Кузбассе, - после операции лежит в областной больнице. А я тогда из Берёзовского переехал в Кемерово и жил буквально через дорогу от этой больницы. Навестил Василия Дмитриевича. Он лежал в отдельной палате. Показался он мне сильно похудевшим. В палате полно дыма. Да и во время нашей встречи поэт, как всегда, часто курил. На тумбочке и подоконнике книги и гостинцы. Поинтересовался, как чувствует себя после операции. Он её исходом был доволен, сказал, что пошёл на поправку. Беспокоился, что его хотят направить после больницы в здешний санаторий-профилакторий «Сосновый Бор». Но там, говорят, проблема с отоплением, а он в последнее время почему-то зябнет. А ехать в Москву, в подмосковный санаторий, не хочется. Здесь врачи чуткие. В случае послеоперационных осложнений он будет за себя спокоен, а в столице ведь только одними анализами задергают! Он внезапно прервал разговор на эту тему и стал интересоваться, как у меня идёт жизнь, как пишется, готовлю ли документы ко вступлению в Союз, есть ли рекомендации. Когда я сказал, что об этом ещё не думал, то заметил, что не стоит затягивать – уже пора.
В следующий мой приход Мастер снова тепло говорил о врачах, о том, что дела пошли на поправку. Когда разговор перешёл на стихи, он прочитал несколько последних стихотворений из блокнота, который в оба моих прихода был у него под рукой. В его мудрых и прозрачных стихах неотступно присутствовала мысль о последних сроках, чего раньше в творчестве Мастера я не замечал.
Пронзительно запомнились слова:
- Да я уж долго прожить и не надеюсь. Хорошо, если успею выпустить ещё пару книг.
После слов об успешной поправке это было полной неожиданностью. Я как-то совсем по-другому, с грустью, более пристально, запоминающе посмотрел на Василия Дмитриевича.
В дверях ещё раз оглянулся на чуть печального, доброго, измождённого и одухотворённого Мастера.
Таким он и остался в памяти.
ВЛАДИМИР ИВАНОВ
* Заслуженный работник культуры РФ. Член Союза писателей России. Живёт в г. Кемерово.