Посвящается тем, кто рождается и умирает в декабре,
и тому, кого я люблю.
Когда в башню Эйфела ударила молния
(я вообще-то хотела написать прозу),
в городе, в котором не ты и не я,
чьи-то похороны закончились несерьезно.
Стук каблуков ушел в улицу,
лица расплылись, голоса рассыпались,
местный судья был шутом и ушел припудриться,
священник не явился, так как не выспался.
Ее звали Хелависа, похороны были в мае.
Она пахла гладиолусами, не выговаривала пять букв и путала цвета.
Но если бы вы только, если бы вы только знали,
какие у нее были глаза!
Цвета осеннего сердалика, позднего опала,
цвета еще чего-то такого, чего вы точно никогда не знали.
Да и она никогда не знала.
В общем, все гости опоздали.
Город вздохнул под снегом как-то осторожно,
словно отпущенный гелевый шар медленно упал в небо.
Это был тот самый год, когда в рождество шел дождь,
а в мае снег. Это был тот самый мир, в котором Парижа не было.
И последним дождем открытые раны улиц промыл город,
губы залива обветрились лодками, ноябрем застыли дома,
вскрытые вены каналов иссохлись и водки
не хватит, чтобы забыть цвет гроба.
Он стоял над ее могилой-клумбой молча.
Четырнадцать метров в секунду его любовь уносит ветром,
Шестьдесят километров в час от вокзала попуткой.
С зимой на хвосте, пересекая границы взлохмаченной стаей пернатых,
улетая из города, а мечтая из мира, с любой проституткой
внезапно женатый, он попытался забыть ее, но тщетно.
Бог мог, конечно, выкинуть ее из жизни,
но пусть попробует деть ее куда-нибудь из души.
Ее старый любовник, город, искры из глаз витрин,
у него за плечом потерялся, деревьев руками тряс, просил прикурить
и думал: "Как так? Нож воткнут в грудь! Неужели она сама?!"
Калейдоскопом проулков дурил прохожих, а сам под снегом слеп,
город-садист жалел, что не сможет этот нож провернуть еще раз.
Это трудности перевода от давления в грудной клетке,
мне никак не ослабить петли, я кручу барабан рулетки,
пересекая крестом город, от вокзала до побережья,
вспоминая, как он молод и как был он с нею нежен,
как вымалчивали друг в друга, ртом затыкая рот,
как ошиблись, думая, что небрежность сердца
никогда никого не убьет.
А теперь проезжай до самой конечной, вчера привезли тело,
рассказ для тех, кто рожден и умирает вновь и вновь.
Она лежала на стали, и даже простыня не белая,
и кажется, если кожу проткнуть иголкой, то потечет любовь.
Праздник закончился в пять и все устали,
сытые рожи скинули тяжесть венков магнолий.
Он попрощался и последний осенний вздох растаял.
Вымерло динозавром сердце. Пройтись что ли?
Хельсинки-СПб
ноябрь-декабрь 2011