Надо признаться,я достаточно намучился с этим польским комплексом, а прожив много лет во Франции и в Америке, так скрежетал зубами, что, в конце концов, должен был научиться сдержанности.
Объективный взгляд на этот феномен вполне возможен, то есть можно примерить на себя оболочку Западного человека и посмотреть вокруг его глазами.И вдруг окажется: то, что мы считаем глупостью,является результатом другого опыта и других интересов. Англия в 1938 поверила, что допустив поглощение Чехословакии, обеспечит себе стабильный мир,и такая недальновидность показалась бы непонятной, когда б не память англичан о братьях и сыновьях, погибших в окопах Первой мировой войны. Также и во Франции почти в каждом крошечном городишке можно встретить небольшие обелиски с перечнями павших в 1914-18, больше конечно мужских имён, и это многое объясняет в позиции французов во время Второй мировой войны и дальнейшую нерешительность их политики. А когда Европа, бездействуя, наблюдала за расправами в Боснии и ежедневными обстрелами Сараево,мои протестующие стихи спровоцировали злобные письма из Франции. Будто бы я подстрекаю к войне, а они не хотят умирать, подобно их дедам.
И всё-таки глупость Запада не является только нашей, худших европейцев, выдумкой, имя ей: стесненное воображение. Они стесняют своё воображение, проводя разделительную линию через всю Европу, и уговаривая себя, что не в их интересах заниматься малоизвестными народами, проживающими к Востоку. Произошедшее в Ялте имело множество причин (оплата союзникам), а в сущности там был предопределён образ никчемных стран, не имеющих сколько-нибудь важного значения для развития цивилизации. Полвека спустя не только Западная Европа ничего не сделала, чтобы воспрепятствовать жестокостям войны и этническим чисткам в Боснии. Но также и США в течение 4-х лет, на вершине своей мощи, считали страны Югославии вне пределов своих интересов и не делали ничего, хотя вполне достаточно было пригрозить военным вторжением, чтобы спасти сотни людских существований.
Стесненное воображение противостоит признанию мира, как системы сообщающихся сосудов, и не способно вырваться за пределы известных стереотипов. Когда я оказался в Америке сразу после войны, мне некому было рассказать о том, что творилось в Польше в 1939-45. Мне не верили. Там считалось естественным, что во время каждой войны пресса приписывает врагу сплошные злодейства, но как только военные действия завершаются ,всё это становится всего лишь пропагандой.
Ничем не разбавленное зло? Вы действительно хотите, чтобы мы поверили в существование дьявола?