D.H. Lawrence. The Rocking Horse Winner
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА. Лоуренс поэт, великий поэт. Он поэт и в прозе. Его стихи зачастую переводят так, как будто это проза. Что уж говорить о романах и новеллах. Поэтому мне показалось уместным заново перевести эту не раз переведенную новеллу и поместить перевод на поэтическом сайте неподалеку от моих переводов его поэзии. История, как всегда у Лоуренса, о любви. Новелла впервые опубликована в 1926 году.
ПОБЕДИТЕЛЬ НА ДЕРЕВЯННОМ КОНЕ
Жила однажды женщина: она была прекрасна; при начале жизни у нее были все преимущества, но у нее не было удачи. Она вышла замуж по любви, и любовь обратилась в прах. У нее были цветущие дети, но она ощущала их укором себе и не могла любить их. Они смотрели на нее холодно, как будто знали за ней вину. И она ощущала, что за ней есть какая-то вина, которую нужно скрывать. Что именно нужно скрывать, она не знала. Однако в присутствии детей она всегда ощущала, что ее сердце где-то в глубине твердеет. Это смущало ее, и она тем более старалась быть наружно нежной и заботливой с детьми, как будто она их очень любила. Только она сама знала, что в глубине ее сердца есть маленький твердый комочек, который не может любить, совсем не может любить, никого. Все говорили о ней: «Она такая хорошая мать. Она обожает своих детей». Только она сама и ее дети знали, что это не так. Они это читали в глазах друг друга.
У нее были мальчик и две девочки. Они жили в изящном домике с садом, у них были вышколенные слуги, и они чувствовали свое превосходство над всеми соседями.
Хотя они жили стильно, всегда было напряжение в доме. Никогда не хватало денег. У матери был небольшой доход, и у отца был небольшой доход, но этого и близко не доставало для поддержания того общественного положения, которое они считали нужным поддерживать. Отец ездил в город в какую-то контору. Но хотя у него были хорошие перспективы, эти перспективы всё никак не могли материализоваться. Всегда было мучительное ощущение нехватки денег, хотя стиль всегда поддерживался.
Наконец, мать сказала: «Может быть, мне попробовать?» Но она не знала, что предпринять. Она измучила себя поисками, пробовала то одно, то другое, но ничего ведущего к успеху найти не могла. Неудача положила глубокие складки на ее лицо. Дети росли, нужно будет в школу. Нужно больше денег, больше денег. Отец, всегда изысканный и расточительный в своих привычках, казалось, никогда не сможет ничего добиться. И мать, с ее огромной верой в себя, тоже не могла ничего добиться, а привычки у нее были столь же расточительны.
И в доме поселилась эта не высказываемая вслух фраза: Должно быть больше денег! Должно быть больше денег! Дети слышали ее все время, хотя никто не произносил ее вслух. Они слышали ее в Рождество, когда дорогие красивые игрушки заполняли детскую. Из-за сверкающего новомодного коня-качалки, из-за очаровательного кукольного домика какой-то голос вдруг начинал шептать: «Должно быть больше денег! Должно быть больше денег!» И дети на миг прекращали игру, прислушиваясь. Они вглядывались друг другу в глаза, чтобы проверить, все ли слышали. И каждый видел по глазам двух других, что они слышали тоже. «Должно быть больше денег! Должно быть больше денег!»
Эту фразу шептали полозья мягко раскачивающегося коня, и конь, наклонив свою деревянную, грызущую удила голову, слышал ее. Большая кукла, розовая, жеманно улыбающаяся в своей новой коляске, слышала ее вполне отчетливо и, казалось, улыбалась из-за этого еще более смущенно. И глупый щенок, который занял место плюшевого медведя, видимо, выглядел столь непроходимо глупым ни по какой иной причине кроме как потому, что слышал этот тайный шепот по всему дому: «Должно быть больше денег!» Шепот был повсюду, поэтому никто никогда не говорил этого вслух. Как никто не говорит: «Мы дышим», несмотря на то, что мы все время вдыхаем и выдыхаем.
- Мама, - сказал как-то мальчик Пол, - почему у нас нет своей машины? Почему мы всегда берем дядину или такси?
- Потому что мы самые бедные в семье, - сказала мать.
- А почему мы бедные?
- Ну, потому, наверно, - сказала она медленно и горько, - что у твоего отца нет удачи.
Мальчик помолчал некоторое время.
- Удача – это деньги? – спросил он робко.
- Нет, Пол, не совсем. Это то, что приносит деньги.
- Вот как! – сказал мальчик. – Так что же такое удача?
- Это то, что приносит деньги. Если ты удачлив, деньги у тебя будут. Поэтому лучше родиться удачливым, чем богатым. Богатый может потерять деньги. Но удачливый всегда деньги найдет.
- Вот как! А папа не удачлив?
- Очень неудачлив, должна тебе сказать, - сказала она горько.
Мальчик посмотрел на нее с сомнением.
- Почему? - спросил он.
- Я не знаю. Никто никогда не знает, почему один удачлив, а другой неудачлив.
- Никто? Совсем никто? Никто не знает?
- Может быть, Бог. Но он молчит.
- Он должен знать. А ты удачлива, мама?
- Как я могу быть удачливой, если у меня неудачник муж?
- А ты сама?
- Я думала, что удачлива, до замужества. Теперь-то думаю, что совсем не удачлива.
- Почему?
- Ладно, хватит об этом! Может и не так, - сказала она.
Мальчик взглянул на нее, чтобы понять, всерьез ли она говорит. Но по линиям ее рта он понял, что она просто старается что-то скрыть от него.
- Ну, а я, - сказал он решительно, - я удачлив.
- Почему? - спросила мать, вдруг рассмеявшись.
Он смотрел на нее. Он не знал, почему сказал это.
- Бог мне сказал, - объявил он самоуверенно.
- Надеюсь, что так, милый! – откликнулась она, опять со смешком, но уже горьким.
- Он сказал, мама!
- Великолепно! - отозвалась мать, воспользовавшись одним из восклицаний мужа.
Мальчик понял, что она не поверила ему или, скорее, не придала значения его заявлению. Это его слегка разозлило, ему захотелось привлечь ее внимание. Он принялся ощупью, по-детски, искать ключ к «удаче». Сосредоточенно, не обращая внимания на других, он со странной изобретательностью искал удачу внутри себя. Он хотел удачи, он хотел ее, хотел ее. Пока девочки играли в детской в куклы, он раскачивался на своем большом коне, бешено вглядываясь в пространство, с неистовством, которое заставляло девочек беспокойно поглядывать на него. Бешено мчался конь, вьющиеся темные волосы мальчика развевались, странно сияли его глаза. Девочки не смели заговорить с ним.
Доскакав до конца своего безумного короткого пути, он спешивался и застывал перед деревянным конем, неотрывно глядя на его опущенную к полу голову. Красный рот коня был приоткрыт, его большие, широко раскрытые глаза стеклянно сверкали.
- Ну, - словно говорил мальчик храпящему скакуну. – Отвези меня к удаче! Вези же!
И он хлестал шею коня хлыстиком, который выпросил у дяди Оскара. Он знал, что конь отнесет его туда, где удача, если только он сможет заставить. Он снова и снова вскакивал в седло, надеясь в безумной скачке доскакать туда.
- Ты сломаешь свою лошадь, Пол, - сказала няня.
- Он всегда так. И когда успокоится? - сказала Джоан, старшая из сестер.
Но он только смотрел на них и молчал. Няня оставила его в покое. Она ничего не могла с ним поделать. Он теперь был не подвластен ей.
Однажды мать и дядя Оскар вошли во время такой безумной гонки. Он не заговорил с ними.
- Привет, юный жокей! Скачешь за победой? - сказал дядя.
- А ты не слишком большой для этого коня? Ты ведь уже не малыш, знаешь ли, - сказала мать.
Но Пол только полыхнул на них голубым огнем из своих больших, чуть слишком близко посаженных, глаз. Он не мог говорить ни с кем на полном скаку. Мать смотрела на него с беспокойством.
Наконец, он резко остановил механический галоп коня и спешился.
- Ну, всё! – объявил он решительно. Его голубые глаза еще горели, и его сильные длинные ноги все еще были широко расставлены.
- Куда ты скакал? - спросила мать.
- Куда надо, - сверкнул он на нее.
- Правильно, сынок! – сказал дядя Оскар. – Не останавливайся, пока не доскачешь. Как зовут коня?
- Никак, - сказал мальчик.
- Обходится и без имени? - спросил дядя.
- По-разному зовут. На прошлой неделе его звали Сансовино.
- Сансовино, вот как? Победил в Аскоте. Как ты узнал это имя?
- Он всегда разговаривает о скачках с Бассеттом, - сказала Джоан.
Дядя был в восторге, что маленький племянник в курсе всех беговых новостей. Бассетт, молодой садовник, раненный в левую ногу на войне и получивший свое нынешнее место через Оскара Крессвелла, у которого был ординарцем, был законченный фанатик скачек. Он жил ими, и мальчик жил ими вместе с ним.
Оскар Крессвелл узнал всё это от Бассетта.
- Мастер Пол приходит и расспрашивает меня, и мне ничего не остается, как ему рассказывать, - сказал Бассетт. Лицо его было ужасно серьезно, как будто речь шла о религии.
- А он когда-нибудь ставит на лошадь, которую воображает?
- Ну, я не хочу его выдавать. Он молодой игрок, отличный игрок, сэр. А вы не спросите его сами? Ему вроде как нравится это дело, и не подумает ли он, что я выдал его, простите.
Бассетт был серьезен, как в церкви.
Дядя вернулся к племяннику и повез его кататься в автомобиле.
- Скажи-ка, Пол, ты ставишь когда-нибудь на лошадей? - спросил дядя.
Мальчик внимательно посмотрел на своего холеного родственника.
- А почему ты думаешь, что я должен ставить? - отпарировал он.
- Да ни почему. Думал, не дашь ли мне совет про Линкольн.
Автомобиль мчался за город, к дому дяди Оскара в Хемпшире.
- Честное слово? - спросил племянник.
- Честное слово, сынок! - сказал дядя.
- Ладно, Даффодил.
- Даффодил! Сомневаюсь, приятель. А как насчет Мирзы?
- Я знаю только победителя, - сказал мальчик. – Это Даффодил.
- Так Даффодил?
Наступило молчание. Даффодил был темной лошадкой.
- Дядя!
- Да, сынок?
- Ты больше никому не расскажешь? Я обещал Бассетту.
- К черту Бассетта! При чем тут он?
- Мы партнеры. Мы с самого начала были партнеры. Дядя, он одолжил мне мои первые пять шиллингов, которые я проиграл. Я обещал, дал ему честное слово, это было только между ним и мной. А потом ты мне дал десятишиллинговую бумажку, с которой я начал выигрывать, и я подумал, что ты удачлив. Ты больше никому не расскажешь?
На дядю настойчиво смотрели большие, горячие, голубые глаза, чуть слишком близко посаженные. Дядя задергался и неловко засмеялся.
- Ты прав, сынок! Я сохраню твой совет втайне. И сколько ты на него ставишь?
- Всё кроме двадцати фунтов, - сказал мальчик. Их я держу в резерве.
Дядя решил, что это шутка.
- Ты держишь двадцать фунтов в резерве, юный фантазер? А сколько же ты ставишь?
- Я ставлю триста, - сказал мальчик серьезно. – Но это между нами, дядя Оскар! Честное слово?
- Это между тобой и мной, юный Нат Гулд, - сказал он смеясь. - Но где же твои триста?
- Они у Бассетта. Мы партнеры.
- Ну да, ну да! А сколько Бассетт ставит на Даффодила?
- Поменьше, чем я, думаю. Наверно, он поставит сто пятьдесят.
- Чего? Пенсов? - рассмеялся дядя.
- Фунтов, - сказал мальчик, удивленно взглянув на дядю. – Бассетт держит в резерве больше, чем я.
Дядя Оскар, изумленный и оживившийся, замолчал. Он не стал выспрашивать дальше, но решил взять племянника на скачки в Линкольн.
- Ну, сынок, - сказал он, - я ставлю двадцать на Мирзу и поставлю пять за тебя на лошадь, которую ты выберешь. Так на кого?
- На Даффодила, дядя.
- На Даффодила не дам пятерки!
- Будь пятерка моя, поставил бы на него, - сказал мальчик.
- Ну хорошо, хорошо! Как скажешь! Пятерка за меня и пятерка за тебя на Даффодила.
Мальчик никогда прежде не бывал на скачках, и его глаза были голубой огонь. Он сжал губы и наблюдал. Француз впереди них поставил на Ланселота. Обезумев от волнения, он то и дело всплескивал руками и вскрикивал «Ланселот! Ланселот!» со своим французским акцентом.
Даффодил пришел первым, Ланселот вторым, Мирза третьим. Мальчик, раскрасневшийся, с горящими глазами, был на удивление спокоен. Дядя принес ему четыре пятифунтовых банкноты, четыре к одному.
- Что мне с ними делать? - воскликнул он, размахивая бумажками перед носом у мальчика.
- Думаю, мы должны поговорить с Бассеттом, - сказал мальчик. – У меня, наверное, теперь полторы тысячи, и двадцать в резерве, да еще эти двадцать.
Дядя несколько мгновений внимательно изучал его.
- Послушай, сынок! – сказал он. – Ты это серьезно про Бассетта и полторы тысячи?
- Ну да. Но это между нами, дядя. Честное слово?
- Конечно, честное слово, сынок! Но я должен поговорить с Бассеттом.
- Если ты хочешь быть партнером, дядя, с Бассеттом и мною, мы можем быть партнерами. Обещай только, дай честное слово, что это останется между нами тремя. Бассетт и я удачливы, и ты тоже, наверно, удачлив, потому что это с твоих десяти шиллингов я начал выигрывать…
Дядя Оскар повез Бассетта и Пола в Ричмонд Парк, и там у них был разговор.
- Всё так, сэр, - сказал Бассетт. – Мы с мастером Полом много говорили про скачки, так, болтали, сэр. И его всегда страшно интересовало, выиграл я или проиграл. Уж с год прошло, как я поставил за него пять шиллингов на Блаш-оф-Дон, и мы проиграли. А потом удача к нам повернулась, с теми десятью шиллингами, которые вы ему дали: мы тогда поставили на Сингалеза. И с того раза всё просто здорово. Что скажете, мастер Пол?
- Всё получается, когда мы уверены, - сказал Пол. – Если мы не вполне уверены, то проигрываем.
- Ну, так мы тогда осторожны, - сказал Бассетт.
- А когда вы уверены? - улыбнулся дядя Оскар.
- Это всё мастер Пол, сэр, - сказал Бассетт таинственно и благоговейно. – Это как будто с небес. Как Даффодил теперь в Линкольне. Это точно, как дважды два.
- А ты поставил на Даффодила? - спросил Оскар Крессвелл.
- Да, сэр, я сделал ставку.
- А мой племянник?
Бассетт упрямо молчал, глядя на Пола.
- Я ведь заработал тысячу двести, Бассетт? Я сказал дяде, что поставил триста на Даффодила.
- Это так, - сказал Бассетт, кивнув.
- А где деньги? - спросил дядя.
- Я храню их в безопасном месте, сэр. Они мастера Пола, он может получить их, когда захочет, сэр.
- Полторы тысячи фунтов?
- И двадцать! То есть сорок, с теми двадцатью, которые он заработал сверх.
- Потрясающе! - сказал дядя.
- Если мастер Пол предлагает вам быть партнером, я бы согласился на вашем месте, простите, сэр, - сказал Бассетт.
Оскар Крессвелл задумался.
- Я хочу видеть деньги, - сказал он.
Они вернулись домой, и, в самом деле, Бассетт сходил в садовый домик и вернулся с пятнадцатью стофунтовыми банкнотами. Двадцать фунтов резерва хранились у Джо Гли на депозите его букмекерской конторы.
- Всё хорошо, дядя, когда я уверен. Тогда мы ставим по-крупному: всё, что у нас есть. Верно, Бассетт?
- Верно, мастер Пол!
- А когда ты бываешь уверен? - спросил дядя с усмешкой.
- Ну, иногда я абсолютно уверен, как с Даффодилом, - сказал мальчик. – Иногда у меня есть догадка, а иногда и догадки нет. Верно, Бассетт? Тогда мы осторожны, потому что обычно проигрываем тогда.
- А ты-то, ты? Когда ты уверен, как с Даффодилом, откуда берется уверенность, сынок?
- Ну, я не знаю, - сказал мальчик, смешавшись. – Уверен, дядя, вот и всё.
- Это как будто приходит с небес, - повторил Бассетт.
- Выходит дело, так, - сказал дядя.
Но он стал партнером. И когда настало время Леже, Пол был «уверен», что победит Лайвли Спарк, которого никто не брал в расчет. Мальчик потребовал, чтобы от него поставили тысячу. Бассетт рискнул пятью сотнями, а Оскар Крессвелл двумя. Лайвли Спарк пришел первым, и за него давали десять к одному. Пол заработал десять тысяч.
- Вот видите, - говорил он. – Я был в нем абсолютно уверен.
Даже Оскар Крессвелл сделал две тысячи.
- Знаешь, сынок, - сказал он, - такие вещи заставляют меня нервничать.
- Не стоит, дядя. Может, я долго теперь не буду уверен.
- А что ты собираешься делать с деньгами? - спросил дядя.
- Так я ведь начал для мамы, - сказал мальчик. – Она говорила, что у нее нет удачи, потому что папа неудачлив, так я подумал, что если удачлив я, это может остановить шепот.
- Какой шепот?
- Шепот дома. Я ненавижу наш дом из-за шепота.
- И что же он шепчет?
- Ну, - смутился мальчик – ну, я не знаю. Но знаешь, дядя, всегда не хватает денег.
- Знаю, сынок, я знаю.
- Маме присылают исполнительные листы, знаешь, дядя?
- Увы, знаю, - сказал дядя.
- Вот дом и шепчет. Это вроде как люди смеются над тобой у тебя за спиной. Это ужасно! И я подумал: если бы я был удачлив…
- То смог бы остановить это, - закончил дядя.
Мальчик посмотрел на него большими голубыми глазами, полными пугающим холодным пламенем, и больше не сказал ни слова.
- Ну, - сказал дядя. – Так что же будем делать?
- Я не хочу, чтобы мама знала, что я удачлив, - сказал мальчик.
- Почему, сынок?
- Она остановит меня.
- Не думаю, что остановит.
- Нет! - сказал мальчик, странно дернувшись. – Я не хочу, чтобы она знала.
- Хорошо, сынок! Мы сделаем так, чтобы она не знала.
Они сделали всё очень просто. Пол, по предложению дяди, отдал ему пять тысяч фунтов, а тот вручил их семейному поверенному, который сообщил матери Пола, что некий родственник передал ему пять тысяч фунтов и эта сумма будет выплачена ей в течение пяти лет, по тысяче каждый год, в день ее рождения.
- И она будет пять лет получать ко дню рождения подарок в тысячу фунтов, - сказал дядя Оскар. – Надеюсь, это не сделает ей потом жизнь еще труднее.
У матери Пола день рождения был в ноябре. Дом «шептал» хуже, чем когда либо, и даже несмотря на удачу, Полу было невыносимо. Он очень волновался, ожидая действия письма, в котором матери сообщалось о тысяче фунтов.
Когда не было гостей, Пол ел с родителями, поскольку больше не жил в детской. Мать почти каждый день ездила в город. Она неожиданно открыла в себе талант к рисованию мехов и материй и втайне работала в студии своей подруги, художницы, выполнявшей заказы ведущих производителей тканей. Она рисовала фигурки дам в мехах и дам в шелках с блестками для объявлений в газетах. Подруга зарабатывала несколько тысяч фунтов в год, а мать Пола только несколько сот и опять чувствовала неудовлетворенность. Ей так хотелось быть первой в чем-нибудь, но быть первой у нее не получалось, даже в рисовании картинок для рекламных объявлений.
И вот она спустилась к завтраку в день своего рождения. Пол следил за ее лицом, когда она читала письма. Он знал, как выглядит письмо поверенного. Когда мать читала это письмо, ее лицо стало каменным и еще более, чем обычно, лишенным какого-либо выражения. Она спрятала письмо под другими и не сказала о нем ни слова.
- Получила что-нибудь приятное ко дню рождения? - спросил Пол.
- Весьма умеренно приятное, - сказала она голосом холодным, жестким и отсутствующим.
Она уехала в город, не сказав более ничего.
Но после обеда появился дядя Оскар. Он сказал, что у матери Пола была долгая беседа с поверенным. Она просила выяснить возможность получения пяти тысяч не в рассрочку, а сразу, поскольку у нее долги.
- Что ты об этом думаешь, дядя? - спросил мальчик.
- Предоставляю решать тебе, сынок.
- Ну, так пусть забирает! Мы сделаем еще больше из того, что осталось, - сказал мальчик.
- Птичка в руках стоит двух в кустах, парень, - сказал дядя Оскар.
- Но я наверняка буду знать про Большие Национальные, или про Линкольншир, а еще Дерби. Уж хоть про одни буду знать, - сказал Пол.
Дядя Оскар подписал согласие, и мать Пола смогла завладеть всеми пятью тысячами. Потом произошло что-то странное. Голоса в доме вдруг обезумели, как лягушачий хор весенним вечером. Появились кое-какая новая обстановка и учитель для Пола. Теперь Полу следующей осенью вполне реально предстоял Итон, школа, где учился его отец. Появились цветы зимой и запахло той роскошью, к которой привыкла мать Пола. И однако из-за веточек мимозы и цветущего миндаля, из-под гор переливчатых подушек голоса дома пищали и вопили, как безумные: «Должно быть больше денег! Ах, должно быть больше денег. Ах, именно теперь! Теперь, теперь – должно быть больше денег! Больше, чем когда-либо! Больше, чем когда-либо!»
Это пугало Пола ужасно. Он много занимался латынью и греческим с учителем. Но настоящая его жизнь была с Бассеттом. Большие Национальные прошли: он «не знал» и потерял сто фунтов. Приближалось лето. Он теперь сходил с ума из-за Линкольна. Но и про Линкольн он «не знал» и потерял пятьдесят фунтов. Он стал диковатым и отстраненным, как будто что-то было готово взорваться в нем.
- Да брось ты это, сынок! Хватит переживать! – уговаривал дядя Оскар. Но мальчик как будто не слышал, что говорил дядя.
- Я должен знать про Дерби! Я должен знать про Дерби! – твердил мальчик, и его большие голубые глаза пылали, как у безумного.
Мать заметила его перевозбужденность.
- Может быть, тебя лучше отправить на море? Зачем ждать? Хочешь на море прямо сейчас? Ты там придешь в себя, - сказала она тревожно. Она ощущала в сердце непонятную тяжесть из-за него.
Мальчик поднял на нее свои странные голубые глаза.
- Наверно, мне не стоит ехать до Дерби, мама! – сказал он. – Наверно, не стоит.
- Почему? – сказала она. Ее голос твердел, когда ей противоречили. – Почему? Ты же можешь съездить на Дерби с моря с дядей Оскаром, если это тебя держит. Какой смысл ждать здесь? И потом, ты слишком много думаешь о скачках. Это плохой признак. В моей семье было много игроков, и когда вырастешь, ты поймешь, сколько несчастья это принесло. Немало принесло несчастья. Я буду вынуждена уволить Бассетта и попросить дядю Оскара не говорить с тобой про скачки, если ты не пообещаешь образумиться: поезжай на море и забудь про них. Ты весь одни нервы.
- Я сделаю, как ты хочешь, мама, только не надо отсылать меня, пока не пройдет Дерби, - сказал мальчик.
- Отсылать откуда? Из этого дома?
- Да, - сказал он, твердо глядя на нее.
- Чудной ты ребенок! Что тебя вдруг так привязало к этому дому? Никогда не замечала, чтобы ты любил его.
Он глядел на нее и молчал. У него была тайна внутри тайны, нечто, что он не открывал никому, даже Бассетту и дяде Оскару.
Но мать, хоть сначала и рассердилась, однако, постояв несколько мгновений в нерешительности, сказала:
- Ну, ладно! Поедешь к морю после Дерби, если так хочешь. Но обещай мне не думать так много о лошадях и всех этих сборищах, как они там называются!
- Ну, конечно! – сказал мальчик машинально. – Я не буду много обо всем этом думать, мама! Тебе незачем беспокоиться. Я не беспокоился бы на твоем месте, мама.
- Если бы ты был на моем месте, а я на твоем, - сказала мать, - хороши бы мы были!
- Но тебе незачем беспокоиться, мама, правда, - повторил мальчик.
- Очень бы хотела быть в этом уверенной, - сказала она устало.
- Ты можешь быть уверена. Совсем не нужно беспокоиться, - настаивал он.
- Не нужно? Ну, что ж, посмотрим, - сказала она.
Тайна тайн Пола был его деревянный конь, тот самый, у которого не было имени. Когда Пола освободили от опеки няни и гувернантки, конь-качалка переместился в его личную спальню на верхнем этаже.
- Ты слишком большой для такого коня! - протестовала мать.
- Знаешь, мама, пока у меня нет своей лошади, я хочу, чтобы со мной было хоть какое-нибудь животное, - был странный ответ.
- Он, что, составляет тебе компанию? - рассмеялась она.
- Ну, да! Он очень славный и всегда составляет мне компанию, когда я в моей комнате, - сказал Пол.
И конь, уже изрядно потрепанный, остался стоять, застыв на скаку, в комнате мальчика.
До Дерби оставалось совсем немного, и мальчик становился всё напряженней. Он почти не слышал, что ему говорили, выглядел болезненно, и глаза его стали совсем безумны. У матери появились странные приступы беспокойства о нем. Иногда ее внезапно охватывало волнение, почти болезненное. Ей хотелось немедленно мчаться к нему и убедиться, что он невредим.
Вечером за два дня до Дерби она была на большом балу в городе, когда один из таких приступов волнения о ее мальчике, ее первенце, сжал ей сердце так, что она едва могла говорить. Она боролась с этим чувством, мощным и всепоглощающим, потому что верила в здравый смысл. Но оно было слишком сильным. Она вынуждена была бросить танцы и спуститься вниз, чтобы позвонить по телефону домой. Гувернантку ужасно удивил и испугал этот ночной звонок.
- Дети в порядке, мисс Вилмот?
- Да, да, всё в порядке.
- А мастер Пол? Он в порядке?
- Он пошел спать, как обычно. Сбегать посмотреть?
- Нет, - заставила себя сказать мать Пола. – Нет! Не беспокойтесь. Ложитесь. Мы скоро приедем.
Она не хотела, чтобы кто-то нарушал уединение ее сына.
- Хорошо, - сказала гувернантка.
Было около часа ночи, когда мать и отец Пола подъехали к дому. Всё было тихо. Мать Пола пошла к себе в комнату и сбросила свою белую меховую накидку. Она разрешила горничной не ждать ее возвращения. Она слышала, как этажом ниже муж смешивал виски с содовой.
Потом, побуждаемая странным волнением в сердце, она прокралась вверх, к комнате сына. Бесшумно прошла по верхнему коридору. Не послышался ли ей странный шум? Что это?
Она стояла, напрягшись мышцами, за дверью и прислушивалась. Странный, низкий, но не громкий шум. Ее сердце остановилось. Какой-то не насыщенный звуком шум, но настойчивый и мощный. Что-то большое в неистовом, приглушенном движении. Что это? Господи, что это? Она должна знать. Она чувствовала, что ей знаком этот шум. Она уже слышала его.
И однако она не могла припомнить. Она не могла сказать, что это. А это все длилось и длилось, как безумие.
Тихо, в оледенении беспокойства и страха, она повернула ручку двери.
В комнате было темно. Однако она услышала и увидела, как возле окна что-то движется, опускаясь и поднимаясь. Она смотрела в изумлении и страхе.
Потом она резко включила свет и увидела сына в зеленой пижаме, бешено раскачивающегося на своем коне. Вспышка света вдруг осветила его, понукающего деревянного коня, и ее, стоящую в дверном проеме, белокурую, в бледно-зеленом блестящем платье.
- Пол, - воскликнула она. – Что ты там делаешь?
- Малабар! – закричал он сильным чужим голосом. – Малабар!
В течение одной странной непостижимой секунды его глаза еще сверкали на нее и он продолжал понукать своего деревянного коня. Потом он с грохотом упал на пол, и она, в своем нахлынувшем на нее измученном материнстве, устремилась поднять его.
Но он был без сознания и остался без сознания с воспалением мозга. Он что-то говорил и метался, и мать каменно сидела возле него.
- Малабар! Это Малабар! Бассетт, Бассетт, я знаю! Это Малабар!
Мальчик плакал, он пытался встать, чтобы вскочить на деревянного коня, который давал ему вдохновение.
- Что он хочет сказать этим Малабаром? - спросила мать из своего оледенения.
- Не знаю, - сказал отец холодно.
- Что такое Малабар? - спросила она брата Оскара.
- Это одна из лошадей на Дерби, - был ответ.
Помимо собственной воли Оскар Крессвелл поговорил с Бассеттом и сам поставил тысячу на Малабара: четырнадцать к одному.
Третий день болезни был критическим: ждали перелома. Голова мальчика с длинными кудрявыми волосами безостановочно металась по подушке. Он и не спал, и не приходил в сознание, и его глаза были как голубые камешки. Мать сидела, чувствуя, что у нее нет больше сердца, что оно, в самом деле, превратилось в камень.
Вечером Оскар Крессвелл не приехал, но Бассетт прислал записку, прося разрешения прийти на минуту, только на одну минуту. Мать Пола разозлилась на это вторжение, но, подумав, согласилась. Состояние мальчика не менялось. Вдруг Бассетт сможет вернуть его в сознание?
Садовник, небольшого роста парень с коричневатыми усиками и карими глазками, на цыпочках вошел в комнату, прикоснулся к воображаемому картузу, приветствуя мать Пола, осторожно приблизился к постели и уставился блестящим взглядом на мечущегося, умирающего ребенка.
- Мастер Пол! – прошептал он. – Мастер Пол! Малабар пришел первым, как положено, чистая победа. Я сделал, как вы сказали. И вы выиграли больше семидесяти тысяч фунтов. У вас теперь больше восьмидесяти тысяч. Малабар пришел, как положено, мастер Пол.
- Малабар! Малабар! Ведь это я сказал Малабар, мама? Ведь это я сказал Малабар? Как ты думаешь, я удачлив, мама? Я знал, что Малабар, ведь так? Больше восьмидесяти тысяч фунтов! Я называю это удачей, ведь так, мама? Больше восьмидесяти тысяч фунтов! Я знал, и я ведь знал, что знаю. Малабар пришел, как положено. Если я доскакал на моем коне до полной уверенности, тут, скажу тебе, Бассетт, можешь ставить сколько угодно. Ты поставил всё, Бассетт?
- Я поставил тысячу на него, мастер Пол.
- Я никогда не говорил тебе, мама, что когда я доскакал, тогда я абсолютно уверен, абсолютно! Мама, я говорил тебе? Я удачлив!
- Нет, ты никогда не говорил, - сказала мать.
Но мальчик умер в эту ночь.
И уже когда он лежал мертвый, его мать услышала голос брата, говоривший ей: «Господи, Эстер, ты имеешь восемьдесят с лишним тысяч в плюсе и беднягу-сына в минусе. Но, бедный, бедный, для него лучше, что он умчался из жизни туда, где он скачет на деревянном коне, чтобы узнать победителя».