* * *
Дремлет Обь, убаюкана снами; Тёмной лентой бегут берега;
И поникшими долу листами Не шелохнет немая тайга… Ярко светит луна молодая,
В чудных блёстках горит небосвод, И, зеркальную гладь разрезая,
С ровным стуком бежит пароход. Вдалеке чуть мерцает зарница. Замерла неоглядная ширь…
И всё дальше и дальше столица, И всё глуше и глуше Сибирь…
1888
* * *
День за днём под дугой колокольчик звенит!.. Между гор, как змея извиваясь,
Бесконечною лентой дорога бежит, В бесконечной же дали теряясь…
Тишь, безлюдье кругом. Точно вымер окрест. Промелькнёт разве где у дороги
Почерневший от времени, сгорбленный крест
Да порою посёлок убогий… Проплетётся обоз, кандалами звеня, Арестанты пройдут под конвоем…
И опять та же глушь, то же моря огня
Обливает томительным зноем…
День за днём под дугой колокольчик звенит!.. Между гор, как змея извиваясь,
Бесконечною лентой дорога бежит, В бесконечной же дали теряясь…
1889
* * *
Перестаньте играть! Эта сила огня, Эти нежные, страстные звуки,
Как ребёнка, рыдать заставляют меня, Вызывая забытые муки.
Перестаньте играть, этой дикой стране
Непонятны такие мотивы,
Здесь под снегом глубоким, в глухой тишине, Замирают святые порывы.
Всё, что было заветной и тайной мечтой, Что сжилося со мной с колыбели, –
Всё схоронено здесь, и курган снеговой Намели над могилой метели. Перестаньте играть! Эта сила огня,
Эти нежные, страстные звуки,
Как ребёнка, рыдать заставляют меня, Вызывая забытые муки…
1889
* * *
Скучны мне шумной толпы ликования, Режут глаза золотые огни,
Давит мучительно бремя сознания, Что миновали беспечные дни. Сердце терзает раздумье тревожное,
Призраков детства до боли мне жаль… Тусклою звёздочкой счастье возможное Манит куда-то в туманную даль.
Мимо проносится пара за парою, В общем веселье один я угрюм –
Блеском мишурным, как сказкою старою, Ищущий правды, не тешится ум. Пошлыми кажутся лица довольные – Мысли серьёзной не видно на них… Жалкие люди, актёры невольные,
Верные слуги страстишек своих, Вас увлекает не жажда познания,
К страждущим братьям святая любовь – Мелкая зависть, пустые желания,
Портят, волнуя, горячую кровь!
1893
* * * Прохладой веет с океана… Ночною мглой одет восток. Пронизан сыростью тумана, Спокойно спит Владивосток. Едва заметны очертанья Стоящих в гавани судов… Полны сурового молчанья Громады каменных домов. Порой, безмолвье нарушая, Лениво сторож простучит… И снова смолкнет всё. Немая
Над спящим портом ночь царит.
1893
* * * Зеркальное лоно Амура Купается в бледной тени… На том берегу у маньчжура Вечерние блещут огни… Звезда за звездой выступает; Блестящая всходит луна,
И тихо земля засыпает
В объятьях волшебного сна… Лишь гулом дрожащим смущая Безмолвие дремлющих вод,
У мола, пары выпуская, Пришедший шипит пароход.
1893
* * *
Бросает на небо заря позолоту,
И медленно гаснет, темнеет Амур… Уже отдыхает, закончив работу,
Под кровлею фанзы усталый маньчжур. Ложится молчанье на лоно природы; Огни зажигает лазоревый свод,
И будит и гонит шумящие воды Железною грудью своей пароход… Душистой прохладой от берега веет, Кой-где, подымаясь, клубится туман. Мрачным ущельем угрюмо чернеет,
Окутанный тенью, заснувший Хинган…
1893
* * *
Не богат наш край преданьями
Эпопеи вековой;
Переполнен он страданьями, Тьмой глубокой и нуждой.
Не легка была с природою
Первых выходцев борьба: Сразу встретила невзгодою Их жестокая судьба!
Бой вести пришлося с холодом,
С бездорожием тайги. Неизвестностью и голодом Замедлялись их шаги.
Но в стремлениях упорные, Шли вперёд они везде,
На хребты взбираясь горные, Вниз спускаясь по воде.
Шли, тревожась опасеньями, Что задавит их Китай…
Да! Тяжёлыми лишеньями Покорён Амурский край!.. Под трудами невозможными Надломилось много сил;
Под деревьями дорожными
Много вырыто могил…
Не волнуясь больше злобами
Завоёванной реки,
Спят под снежными сугробами
Беспробудно казаки.
И поёт им память вечную
Диким голосом пурга, Да беседу бесконечную О былом ведёт тайга.
1894
* * *
В соседстве гольда и маньчжура, Где прежде жили дикари,
Где в грудь широкого Амура
Вливает воды Уссури,
Где так недавно над тайгою
Ещё лежал глубокий сон И чуть заметною тропою Ходил на зверя орочён,
Где диких гор немые груди Ласкали грозы да пурга, – Теперь шумят, волнуясь, люди И дышат жизнью берега.
И вместо прежнего шаманства, Раздоров, войн царит окрест Великий символ христианства
И вестник мира – Божий крест… И в воды смотрится Амура,
Как в дни владычества суров, Своею мощною фигурой Наместник края Муравьёв… Черты лица покоя полны,
И, мнится, думает герой:
Пусть бьют в утёс с разбега волны
Неутомимой чередой,
Пусть лижут бешено каменья, – Высоко поднят пьедестал,
И с злобным стоном пораженья
Отпрянет в глубь холодный вал.
1894
* * *
Я не помню детства золотые годы, Радостей немного дали мне они.
С малых лет лишённый ласки и свободы, Рос я, проклиная прожитые дни.
Колыбельных песен няня мне не пела, С кроткою улыбкой не качала мать… Рано надо мною буря прошумела, Рано мне пришлося горе испытать. Брошенный судьбою на чужие руки,
Я не знал, что значит свой родимый кров.
Пали мне на долю горести и муки Да куски и крохи от чужих пиров. Оттого нередко грустным я бываю, Раздражаюсь часто и кажуся злым,
Что в людей я веру с каждым днём теряю,
Что мне мир обширный кажется пустым!.. В шумных развлеченьях я искал забвенья Искренность и правду я хотел найти,
Чтоб в беседе братской позабыть сомненья
И хотя немного душу отвести… Как дитя, наивно, сердце открывая, В людях ошибался слишком часто я;
С каждою ошибкой горечь накопляя, Стал я нелюдимым и ушёл в себя. Вечною тревогой мысли беспокоя, На чужое счастье я гляжу угрюм… Как же мне смеяться, если нет покоя Ни одной минуты от тяжёлых дум?!..
1894
* * *
В первые дни покорения края, Дни неустанных трудов,
Вниз по Амуру, препятствий не зная, Плыл на плотах Муравьёв.
Были с ним люди могучие волей, Смелые духом и полные сил,
Их не согнуло суровою долей,
Ветер противный с дороги не сбил. Их не забудут ни Царь, ни Россия.
Занят без выстрелов Дальний Восток… Скоро полвека, как волны морские
С шумом ложатся на русский песок!..
Вслед за плотами, под видом участья И состраданья к братьям родным, Двинулась шайка искателей счастья С разного рода товаром гнилым… Мену успешно ведя с гиляками, Водкой торгуя и затхлой мукой, Всюду кичились своими трудами
Эти предатели славы родной,
Люди, богатые собственным мненьем… Только на долю им пало одно:
Все, кто живые, клеймятся презреньем, Все, кто скончались, забыты давно.
1894
* * *
Темно и пусто вкруг ограды… Окутан храм в ночную тьму… Неугасаемой лампады
Огонь колеблется в углу…
Там Божьей Матери икона Стоит, лучом озарена, Больных и сирых оборона, – Священный дар Албазина.
С верховьев до низа Амура
Икону эту чтит народ; Про Хабарова и даура
Идёт рассказ из рода в род. Умрёт о них воспоминанье, Сотрёт могилы долгий век,
Но в помощь Божию преданье
Не позабудет человек!
В часы душевного разлада,
И в ясный день, и в поздний час, Напомнит каждому лампада, Что есть заступница у нас!..
1895
* * *
Суровая Сибирь! Тебе я не родной, Провёл я не в тебе младенческие годы…
В огромном городе мечталось мне порой Про прелесть дикую нетронутой природы. Дышалось тяжело мне в каменных стенах, И, милое дитя изнеженной столицы,
Я грёзами бродил в запущенных лесах, Завидовал тому, что крылья есть у птицы… Сбылись мечты, увидел я Сибирь… Могучие хребты в незыблемом покое,
Ворчливую тайгу, степей безбрежных ширь, Мороза испытал дыханье ледяное. Мятежною пургой обвеяло меня...
Я стал сибиряком, но только не душою... Семь лет прошло с тех пор, и мучаюся я
По брошенным друзьям невольною тоскою. Мне хочется назад, на родину свою,
Где мысли есть простор, где светочи искусства... О, мачеха Сибирь, тебя я не люблю
За то, что твой народ без сердца и без чувства!.. Им движет не любовь, а алчность торгаша.
За брошенный упрёк карает он сурово, Рассудок в нём молчит, бездействует душа, За бред считает он восторженное слово! Природа хороша, но страшно пустоты Расчётливых людей и пошлой их рутины!.. Зачем, скажите, мне солгали вы, мечты, Рисуя предо мной волшебные картины?..
Благовещенск. 1896 г.
На Дальнем Востоке
Шума зловещего полны, Яростно борются волны. Бешеный мчится прилив, Бурной весенней порою, Серой окутанный мглою, Грозен Татарский пролив.
Убраны гребни в седины,
С треском огромные льдины
Лезут на берег крутой.
В пене жемчужной каменья… Тщетны валов нападенья, Ждёт их постылый отбой. Ветер ревёт с океана…
Смутно сквозь полог тумана Виден вдали Сахалин – Остров цепей и изгнанья, Остров людского страданья, Буйных ветров властелин. Дик он природой угрюмой, Полон тяжёлою думой, Хмурым глядит стариком, Точно его заклеймила Каторги тёмная сила
Вечным железным клеймом!
1896
* * *
Под небом Франции далёкой, Средь католических крестов, На старом кладбище Ла-Шеза Зарыт в могиле Муравьёв. Вдали любимой им отчизны Скончался он, судьбой гоним;
В Париже шумном русской тризны Друзья не справили над ним. Несутся годы, мчится время, Стирая прошлого следы,
Но в землю брошенное семя
Дало обильные плоды.
Мы твёрдо стали на Амуре, Вошли в открытый океан,
Флаг русский поднят в Порт-Артуре
И отдан нам Талиенван.
Здесь помнят графа Муравьёва!.. Ещё недавно жил Сизой, Носитель истинного слова
И первый пастырь городской. Ещё не все сошли в могилы, Ещё живут в глухих углах Борцы, растратившие силы
На бесприютных берегах.
И здесь я вижу, между нами, Когда-то мощной силы цвет, Давно покрыты сединами, Стоят свидетели тех лет.
Да! труден был их путь тернистый! Прошла тяжёлая пора,
Теперь разросся сад тенистый На месте графского шатра. Шумят деревья, зеленея, Желанный мир царит кругом, И монумент стоит, белея, Напоминая о былом.
Что в вечность канули те годы, Сбылися смелые мечты:
Амур волнуют пароходы, Горят над городом кресты. Везде раскинулись селенья, Могучей жизнью дышит край, И смотрит, полный уваженья, На нас с надеждою Китай.
Читано в Благовещенске в мае 1898 г., в день 40- летия заключения Айгунского трактата, у монумента, поставленного на месте первой ставки графа Муравь- ёва-Амурского.
* * *
Плачет над городом звон колокольный, Звуки печальные льются рекой,
В душу врывается холод невольный, Сердце сжимается страшной тоской. Давит, как камень, сознанье бессилья, Каяться надо в свершённых грехах. Смелая мысль, как подбитые крылья, Дать не решается полный размах. Память рисует картины былые,
Ясно встают предо мною они.
Старая церковь, иконы святые, Пурпур зари догорает в окне, Тихо на ризах колеблются тени,
Сумрак, сгущаясь, плывёт надо мной. Я с умиленьем склоняю колени
С детской наивностью веры слепой. Старый священник пытливо и строго Смотрит в глаза мне, и чувствую я, Нужно мне высказать пастырю много, – Много грехов на душе у меня:
Маму обидел, не слушался няни, Как-то из шкафа варенье стащил,
В жарком сраженье у маленькой Тани Волосы вырвал и нос ей разбил... Пастырь качает седой головою:
«Старших не слушаться, сын мой, грешно». Где-то те годы... Жестокой судьбою
Детскую веру разбило давно, Душу мою отравило сомненьем, Плакать, как прежде, теперь не могу. Но, не решаясь бороться с теченьем, Я, как другие, для выгоды лгу.
Жалких условностей раб подневольный
Слушаю я – и щемящей тоской
Грудь наполняет мне звон колокольный, Плачущий горько над ложью людской.
1900