Обнаженные грезы ступают в чертог,
Оттесняя к дверям неподатливый день.
Блеклость лиц и одежд сметена за порог
И зашла в города первозданная тень.
Вновь умыто прохладой ночное лицо,
И в меха соболей поукутал туман
Стан владычицы властной. Продеть и в кольцо
Можно шубу ее. Невозможен изъян
В блеске звезд в волосах ее, черных как смоль.
И понятливых духов стремится толпа
Ублажить, выстлать путь… Сам воздушный король
Поджидает ее, на колени упав.
Гибкий стан ее бел, кожа – как молоко,
И отброшена маска дневной суеты.
Взмах ее покрывал унесет далеко,
Где лишь шорох листов и журчанье воды.
Где, свиваясь в клубок меж узлистых корней,
Два неузнанных зверя, играя, рычат.
Сколько спрятала ночь ими сломанных шей!
Сколько жизней еще им задаром простят?..
И, в высокой траве обретая покой,
Замирают, уставшие, тяжко дыша.
Утро пахнет для них терпко жженной листвой;
Ветер гонит туман над рекой не спеша.
И стекаются в цЕпочки влажных следов
Капли влаги, остывшей в ночных холодах.
В ворковании тихом то ль птиц, то ли снов
Исчезает тоска, забывается страх.
И танцуют тела без постылых оков,
Только в тЕнях резных виноградной лозы.
Полнокровен и сыт всякий здесь, кто готов
Собирать в Полнолунье хмельные цветы.
И диковинных сказок шуршанье из гнезд,
Бормотанье и свист средь ночной тишины.
В откровенности темного кроется мост,
Что сведет воедино догадки и сны.
А на длинных стеблях закачались в траве
Звезды белых, лиловых засохших цветов.
Там роса и бессмертник в крыле-рукаве,
Что спустился с небес до ущелий и мхов.
Черным краем одежд старый лес весь покрыт,
Сединою сребрится дымок над водой.
Ясный свет голубой, тихий шепот молитв
И пронзительный ветер над спящей рекой…