Рассвет печально заглянул в камеру. На полу, на талой оплюшке сена, обхватив голову руками и слегка покачивась, сидел молодой человек. Ноги и руки его были окованы увесистой, тяжелой железной цепью и каждый раз, когда он зачем-либо вставал, цепь издавала неприятные для слуха неровные, клацающие, железные звуки.
Молодого человека звали - Джамбардино. Джамбардино был мелкий, уличный воришка -
воровство было его ремеслом. У этого молодого, с правильными чертами лица человека, были свои взгляды на жизнь, и свой кодекс чести, относительно того, у кого и сколько можно украсть.
У простых людей (в отличии от людей непростых) Джамбардино "брал" по скромному только на карманные расходы, так как пологал, что счастье человека заключается именно в наличии у него карманных денег. Он так мало крал у простонародной черни, что если те и замечали некое несоотвествие содержимого в своих кошельках, то всегда по обыкновению пологали (как впрочем полагают и многие из нас) что их по мелкому дуранули в торговых рядах базара, усатые торговцы с лицами персов и золотыми от загара руками. Но иногда, молодой человек мог позволить себе маленькую "шалость" и обокрасть до нитки какого-нибудь вычурного богатея важно ходящего по торговым рядам в дорогих одеждах, с гордо поднятым к самому небу хищным, орлиным носом в сопровождении большой толпы почитателей своего тугого кошелька, набитого золотыми монетами, или какую-нибудь разодетую в "пух и перья" по последней моде, богатенькую выхухоль женского рода - ведь что для богатея "немного" потерянных монет? Так, легкое недоразумение!
Пальцы Джамбардино - составляли особый предмет его гордости и восхищения многочисленных его друзей и товарищей. Они были очень чувствительные - как пальцы пианиста. Ухоженные, гибкие и длинные, с аккуратно подточенными, слегка
клешневидными ногтями. Эти пальцы могли молниеносно проникнуть в любой карман и так-же молниеносно как и проникли, из него испарится, они могли изчезнуть так-же быстро и внезапно как перед носом очарованного ротозея изчезают и появляються карты в руках опытного фокусника.
Никто и никогда не ловил его зАруку, не разу! Но в этот раз его поймали! Первый раз в жизни. Откуда-ж было знать ему, молодому романтику, что за этой богатой, молодой, красивой особой и её подружкой незаметно следят пару десятков глаз. Но даже и в этом случае, он мог бы легко, быстро и не привлекая излишнего внимания уйти, если-бы ...
В тот самый момент когда его пальцы уже вытащили из корзинки этой миленькой, белокурой красавицы туго набитый, увесистый кошелек с золотыми монетами, в тот самый злосчастный момент их глаза случайно, чёрт, ну совершенно случайно встретились! - буквально на несколько мгновений, которых достаточно было бы как раз для того - чтобы вовремя смыться, но Джамбардино остался неподвижно стоять опьяненный волшебным запахом её волос и тонким араматом её духов. И глаза, - КАКИЕ У НЕЁ БЫЛИ ГЛАЗА! Ему надо было быстро уходить, бежать, а он всё так и стоял околдованный ее красотой и бездонным омутом этих голубых, манящих как море глаз, как зачарованно стоит и смотрит парлизованный кролик перед удавом, перед тем как попасть к тому на завтрак. Так и Джамбардино всё стоял и всё смотрел на нее и дышал ею, пока множество чьих-то крепких, цепких, грубых волосатых ручищ не схватили его...
И вот теперь он здесь, в этой грязной камере, уже без малого пять недель и сегодня, в полдень всё решится. Кроме того как ловко извлекать кошельки из карманов горожан, Джамбардино умел ещё и хорошо петь. Воровсвтво и песни - это всё то, что он умел хорошо делать. Воровство и песни, песни и воровство - это так романтично!
Вот и сейчас минут уже как двадцать, он сидел на дохлой горсти пожухлого сена и обхвативши руками голову, расскачиваясь пел. Вы спросите о чём он пел? Хорошо, я отвечу Вам. Как вы думаете - о чём может петь человек, которому сегодня в полдень отрубят голову? Конечно-же о своей Родине, которую он уже больше никогда не увидит и о любви, о той щемящей, призрачной любви, которую человек теряет так и не успев встретить. Он пел о той великой земной любви, которая сводит с ума, из-за которой люди безрассудно гибнут в сражениях и гордо подняв голову идут ради неё на эшафот.
Так он сидел и пел, а стражник, приникнув с обратной стороны громоздкой тюремной двери ушком, к щели смотрового глазка, тихонько притаившись, слегка согбенясь, стоял и промокал чёрным, бархатистым платком, сентиметальные капельки наворачивающихся на глаза слезинок, и то и дело шепотливо цокая языком расстроганно покачивал головой.
"Проклятый кошелёк!" - Джамбардино встал спола, железная цепь вторя его движению - волнисто загремела, большое, железное ядро, прикованное к концу цепи что одним концом свои крепилась на ногах, громоздко загромыхало по полу вслед движениям узника.
Громыхая цепью Джамбардино подошёл к решетке окна камеры, обхватил ослабевшими грязными, уставшими пальцами, ржавые пруьтя решетки и через квадратики прутьев посмотрел на город.
Солнце, огромное, могучее солнце, озаряя горизонт просыпалось где-то там вдали за горами, показывая всему миру свою яркую, сияющую как щеки младенца - лысую макушку, и касаясь первыми утренними переливающимися бирюзово-крассными лучами всего живого, вступало в свои законные из веку права. Уже пели птицы. Тёплый ветерок
мягко прошмыгнув в камеру коснулся лица узника, как бы ободряя его и говоря: "Ну, ну, дружок!..."
Сегодня в полдень ему отрубят голову. Его приведут на площадь "Торжеств" (так её
называют все в городе) и там...
- Какое все-же красивое это солнце! - думал Джамбардино, - Почему раньше я никогда не замечал этого? - Джамбардино закрыл глаза и представил: площадь, толпу, эшафот, свою молодую кучерявую голову на плахе, взмах топора, и - его голова катится
прямо с эшафота в толпу, падает мимо приготовленной для неё деревянной бочки на землю и несколько раз подпрыгнув как мячик останавливается перед изумлённой публикой, смотрит на неё с вопросительно открытыми, ещё со смутными проблесками расстворяющегося в небытие сознания глазами и как бы спрашиает эту наивную публику, - "Ну, - и чего вы все тут собралИсь? А?! - Какая-нибудь впечатлительная беременная, молодая дама от неожиданности момента обязательно "Ой-кнув" упадёт в обморок. А голова Джамбардино под крики парящих в небе чёрных воронов, будет лежать на холодной, промозглой земле и открытыми, пустыми и безразличными уже ко всему глазами будет смотреть на этот другой, уже черно-белый, чужой, некогда так любимый им мир...
Мурашки большим стадом часто перебирая ножками пробежали по спине снизу вверх и обратно. Узник вздрогнул, - Чёртов кошелек! - и безнадежно стукнулся головой о шершавую стену камеры.
Большая, чёрная тюремная крыса, как суслик, стоя на задних лапках и держа
передними большую, сухую крошку хлеба, которую она переодически покусывала своими маленькими острыми зубками, то и дело с интересом поглядывала в сторону своего нового товарища, и как-бы всем своим всё-понима*щим видом говорила: "А что я могу сделать?"
2
Ровно в одиннадцать ноль-ноль, тюремная дверь камеры тяжело скрипнув отворилась. Грузный, слегка обрюзгший, красноносый страж пробасил писклявым фальцето:
- Джамбардино, ты готов?
Джамбардино поднял вверх крассные, полные непрекрытой печали и горечи глаза:
- Я готов стражник.
Страж поковырявшиссь болшим проржавевшим ключом в замочных оковах, снял с узника цепь, аккуратно положил её и большое ядро в угол и дружелюбно и мягко похлопал приговоренного по плечу:
- Ну, ну,друг... Что поделаешь?
Солнце уже поднявшееся высоко заполнило собою все пространство города, оно ласкало своим светом улицы и старинные дома. Город пробудившийся от свежести южных ветров цвёл и дышал. По булыжной мостовой медленно спешили гружённые всякими разностями телеги, то и дело подскакивая на каменистых выпуклостях. На улицах города сегодня как никогда было много спешащих куда-то людей, ещё-бы, сегодня в городе такое важное событие! - Казнь! И поэтому все быстро спешили на площадь
"Торжеств" чтобы занять там самые хорошии места - поближе к эшафоту. Это ведь так интересно видеть вблизи - когда кому-то рубят голову! По улицам ходили "крикуны-глашатаи" и с непринуждённым видом людей обладающих неким таинственным знанием зазывали прохожих, - "Сегодня! Состоится казнь опасного государсвенного преступника!
Милости просим всех горожан на "Площадь торжеств!". Не пропустите казнь века! Сегодня! Ровно в полдень! Приходите посмотреть! Сегодня!.."
Иногда то и дело какие-нибудь горожане останавлиались рядом с конвоем, покачивали
участливо головами и ободряюще (насколько это было возможно в данной ситуации) говорили приговорённому, - Ну, ну Джамбардино... Что поделаешь?
Проходя мимо старой церквушки, которую в дестве Джамбардино регулярно посещал по субботам, он остановился, остановились и стражники. На маленкой, чистой площади перед церковью дети подкармливая голубей кидали им пригорошнями хлебных крошек. Джамбардино слегка прищуря глаза поднял голову в верх на купол церкви, над которым висело желтое и круглое как большая тарелка солнце. От резкого, яркого солнечного света ударившего в глаза, ослабевшие после десяти дней заключения, Джамбардино сощурился ешё сильнее, тонкие бороздки волнистых морщинок вспыхнули на его лице разбегаясь во все стороны от уголков сомкнутых глаз. Солнце сегодня светило так ярко - как никогда! Оно было везде: оно переливалось в окнах церкви, оно блистало на вычещенных до блеска пряжках ремней стражей, оно бегало переливаясь в маленьких лужах оставшихся после вчерашнего дождя. Один из мальчишек попробовал руками поймать белёного голубка подошедшего совсем близко к его ногам и в следующее мгновение голуби неосторожно подняв в воздух пыль, мягко и легко, всей стайкой взмыли в небо и стали кружить.
Джамбардино жадно вдохнул носом воздуха, - "Как приятно дышать! Просто дышать! Почему раньше я никогда не замечал что просто дышать это так приятно и хорошо? Почему?".
- Чёртовы птицы! - прервал размышления приговорённого красноносый стражник отряхивая с плеча синим бархатистым платком рассыпчатые, жидкие шарики того амлета, что обычно птицы подкидывают людям с небес, как-бы напоминая, - "Не забывайте про нас! Мы здесь! Смотрите люди, вот мы!".
Страж аккуратно тронул узника за локоть, - Пойдём Джамбардино, нам пора...
3
К полудню на площади "Торжеств" (так её называли все жители города) - собрались уже все, кто только умел ходить своими ногами, а кто не умел... тех привозили на деревянных каталках.
Кого только сегодня здесь небыло: сапожники, портные, хромые, кривые, маленькие дети, старенькие бабушки, кухарки, доярки, извозчики, старики, девицы, приказчики,
жандармы, мелкие воришки, просто ротозеи, первые лица города, в королевской ложе сам король и его любимая племянница, да, да, да - это была та самая белокурая, голубоглазая красавица, у которой в торговых рядах наш герой чуть было не стащил кошелёк, за что сегодня ему придёться поплотиться здесь, на площади, своей жизнью. Так много народа здесь ещё никогда не собиралось, нет, раньше люди тоже приходили сюда: смотреть на праздничные тетральные действа проводившиися на площади и на казни - это единственные мало-мальские развлечения которые устраивались в городе для народа. Особенно люди любили смотреть на казни, ведь смотреть на казни - всегда интересно! Сам процесс происходящего всегда увлекателен: этот грубый, мрачный,
деревянный эшафот окраплённый кровью государственных и просто преступников, с теребящей нервы и наводящей на глубокие, грустные, философские раздумья и размышления - плахой по центру. Этот обворажительно-очаровывающий своими грубыми линиями и гиннотизирующе привлекающий взгляды толпы необьёмный, поблескивающий отполированным металлом на солнце топор, стоящий возле плахи, с заточенным на внушительном топорище как опасная бритва остриём. Этот огромный, могучий как выступ скалы внушительного вида палач, весь в чёрном и в красной с прорезями для глаз маске. Этот торжественно заупокойный настрой витающий повсюду в воздухе, вдыхая который ты как-бы прикасаешься к страшному таинству и тебе представляется - что это тебе сейчас будут рубить голову, а не этому преступнику. Какие приятные и тонкие щекочущие душу и нервы ощущения!
О, как она просила! Как она умоляла своего дядю, чтобы он отменил казнь! Все эти пять недель томительного ожидания для узника, она исходилась слезами по уготованной для этого несчастного, базарного бродяги участи. Дядя и сам не хотел допускать такой срашной средневековой (как он считал) казни, для своего жестокого времени король был необычайным гумманистом и никогда не приветствовал смертных казней в любом их виде. По законам Королевства за кражу тугого кошелька пологалось всего то шесть ударов плетьми, но и эта мера была почти забыта и редко когда применялась. На первый раз с воришек брали честное слово что они больше не будут воровать и с миром отпускали их, но тут был особый случай. Дело в том что по законам королевства любое посягательство на члена королевской семьи каралось смертной казнью через экзикуцию (отрубание головы), не зависимо от тяжести самого преступления. Этот закон верховенствовал над всеми другими законами королевства и был записан кровью чести всех предшествующих королей и однажды принятый - изменению не подлежал. Король видел как страдала его племянница. Она плакала горькими слезами сидя у него в ногах и тихо шептала, - Неужели ничего нельзя сделать и ты отрубишь ему голову? - на что король, гладя её по волосам, сочуственно вздыхая говорил, - Ну, ну, моя девочка. Моя милая Августина. Что я могу сделать? Таков наш родовой королевский закон!
Палач как и всегда в таких случаях уже закончил все приготовления. Он еще раз проверил топор на острие - осторожно проведя по острому как лезвие бритвы наконечнику топора большим, упругим и крепким пальцем правой руки, деловито поставил топор на место. Бережно вытер большой белой тряпкой с почерневшей от времени плахи пыль. Всем присутствующим сегодня на площади горожаном было заметно какое-то еле проглядывающее расстройство во всех движениях палача. Сегодня он больше чем обычно ходил по эшафоту и что-то вечно поправлял и переставлял. Вот он снова протёр тряпкой плаху. Вот он опять взял топор, заметно нервничая провёл опять пальцем по лезвию, порезался, алая как сок брусники кровь, маленькой горкой стала выходить из раны наружу. Палач схватил белую тряпку которой только-что вытирал пыль с плахи, нервно обматал большой, крепкий, свой толстый палец, тряпка окрасилась.
Палач был в маске, но все на площади знали лицо которое эта маска скрывала - это был Пэдро. Да это был тот самый Пэдро, толстый добряк-здоровяк Пэдро, единственный палач в городе и у него была такая-же широкая и большая душа - как и его живот. А какие у него чудные, милые пятеро ребятишек, и красавица жена! А какой он друг этот Пэдро! - Таких друзей еще поискать!
Да, он рубил головы, но это всего лишь навсего была его работа - кто-то ведь должен рубить головы? У каждого человека есть свое ремесло которым он зарабатывает себе на хлеб: кто-то строит дороги или мосты, кто-то пасёт стада овец на загородных королевских лугах, кто-то ворует, кто-то воришек ловит и сажает их в тюрьмы, кто-то пишет книги которые читают или не читают люди (в зависимости от того как интересно и о чём они написаны). Лично я вообще за то, чтобы каждый заннимался своим делом!
На площади уже столпилось столько много народу, что толпа в первых рядах стала напирать всей тяжестью своих тел на самаЮ площадку нехитрой, наскоро сколоченной деревянной конструкции, грозя её попросту смять (любопытство и толпа - это великая сила!).
Дальше тянуть время было уже бессмысленно, король махнул из ложи белым платком, вяло
застучала дробь барабанов. Джамбардино подталкиваемый стражниками поднимался на эшафот, племянница короля закрыла лицо руками и только и прошептала, - Ах, дядя!...
Старый городской священник (он же по совместительству и главный королевский архивариус) подошёл к Джамбардино, который возвышаясь на эшафоте смотрел вперёд, в толпу, пытаясь напоследок запечатлеть те знакомые и дорогие лица, которые как никогда ему были сейчас так нужны и которые он уже никогда не увидит.
- Сын мой! - святой отец тихо прикоснулся к плечу Джамбардино.
- Да святой отец...
- Не хочешь-ли ты покаяться перед смертью?
- Мне не в чем каяться святой отец.
- Джамбардино мальчик мой, - таинственно зашептал пастер, - я ведь знаю тебя столько - сколько ты сам помнишь себя, но я уже ничем не могу помочь тебе. Я разговаривал с королём, просил за тебя и он ответил мне что это не в его силах отменить казнь. Ты мне как сын. Прошу тебя - не упорствуй, покайся перед смертью, очисти свою душу...
Джамбардино посмотрел на толпу, поднял глаза на королевскую ложу. В этот момент та, которая стала нынешней причиной его незавидного, плачевного положения, оторвала голову от дядиного плеча и продолжая всхлипывать - посмотрела на эшафот. Глаза их на короткое мгновение пересеклись как тогда в торговых рядах. Джамбардино почудилось
что его опять обвалакивают волшебные запахи её волос и духов. Ах, какие у неё красивые, переливающиеся янтарями и зовущие как море глаза! Сегодня они казались ещё красивее чем тогда при первой - и роковой их встрече.
Приговорённый снова перевёл взгляд на пастора:
- Мне не в чем каяться святой отец.
Пастор отошёл на край эшафота, обмяк и понуро опустив голову, судорожно и беспомощно, впился ногтями пальцев в обложку маленькой библии.
Подошла очередь палача. Палач как некогда долго в этот раз оканчивал
приготовления к завершающему раунту этого действа. Он зачем-то снова раза три протёр белой тряпкой плаху, опять уже забинтованным как попало пальцем стал трогать острое как бритва лезвие топора, так медленно и долго, что одна очень любопытная старушка из первых рядов, которая всегда приходила пораньше на такие интересные мероприятия чтобы занять место поближе - опираясь на деревянную "клюшку" стала тихохонько засыпать и медленно сползать. И если-бы её вовремя не подхватили две стоящие рядом миленькие, полногрудые, розовощёкии молочницы, то кто знает? - возможно сегодня с этой площади легкокрылые ангелочки вместо одной грешной души повели бы к райским воротам сразу пару?...
Палач тем временем все ходил по эшафоту и уже делал то - чего не делал никогда, удивляя всю собравшуюся благочинную публику. Он зачем-то опять подошёл к топору, взял его в свои мощные руки, вытянул его как мушкет, прищурил один глаз, как-бы проверяя - ровно или нет. Затем он подошёл к пастору и королевскому лекарю который в обязательном порядке присутствовал на таких ответственных церемониях и попросил у лекаря сердечных капель и как-бы оправдываясь перед тем, потрогав своей огромной ладонью сердце, горестно выдохнул:
- Что-то пошаливает последнее время, - лекарь понимающе поссмотрев на палача протянул ему мензурку с каплями. Взав капли, палач подошёл к приговорённому. Зачем-то покрутил того вокруг своей оси - влево, вправо, положил свою мощную, широкую ладонь ему на шею, нагнул её немного вперёд, посмотрел. Назад. Опять покрутил узника вокруг своей оси - влево, вправо. Толпа зачарованно наблюдала за всеми мунипуляциями палача, ничего не понимая и в то же время боясь что-либо пропустить.
А между тем дорогой читатель, если бы мы с вами могли ненадолго оказаться в это самое время на эшафоте рядом с нашим героем, то мы бы с вами услышали краем ушка следующий, еле уловимый диалог между приговорённым и его палачём:
- Джамбардино, мальчик мой, - горестно шептал палач в яркой, цвета пурпурной крови маске, когда крутил узника на эшафоте как маленькие дети крутят юлу, - Прошу тебя, выпей вот это.
- Что это?
- Это яд, мой мальчик, мгновенный яд! Ты даже ничего не почуствуешь, ничего не поймёшь, прошу тебя не заставляй меня страдать, у меня так болит сердце. Сам король разрешил мне принести тебе этот яд, он сам любезно выбирал его для тебя. Это самый лучший яд, - заговорщически шептал Пэдро, - какой есть в нашем королевстве! Ты же знаешь нашего короля, он так не любит крови, он такой гуманист! При первой же возможности он всегда заменяет смертную казнь на пожизненные кандалы! Ну скажи мне мой мальчик, в какой ещё стране есть такой славный король как наш?
Этот разговор между палачом и жертвой мог-бы показаться кому-то странным особенно людям непосвящённым если не знать одно маленькое обстоятельство проливающее свет на эту проникновенную, душераздирающую беседу, полную любви и сострадания к обречённому. А между тем "ларчик" открывался просто. Дело в том, что палач когда-то дружил с покойным отцом приговорённого, мало того, он был вдобавок ко всему крёстным отцом Джамбардино о чём мало кто знал в городе, этим-то и обьяснялось столь необычное на первый взгляд, несуразное и непонятное поведение палача на эшафоте.
В королевских флагах расставленных по всей площади плескался тёплый, южный ветерок, флаги были везде: над ложей короля, над эшафотом, возле эшафота, в середине площади, на краях площади, на соседних, приплощадных домах. Три ярко крассные розы (эмблема королевства) украшающие королевский стяг, трепетали мелкими волнами на полотнищах от прикосновений ветра. И все-таки, розы - это красивые цветы! Люди любят розы! Они их дарят друг - другу в дни рождения, на свадьбах, на различных праздниках, просто дарят своим любимым, нет, всё-же розы - это воистину цветы жизни "Виват" вам розы! "Виват!"
- Джамбардино, мальчик мой, - продолжал заговорщечески нашёптывать дядя Пэдро, - Прошу тебя, пожалуйста выпей вот это, - палач незаметно стал подсовывать в руки смертника маленькую уже окрытую мензурку с ядом, - Возьми-же, ну, выпей! Лекарь констатирует смерть от сердечного приступа и все закончится! И никто не будет страдать! Ах Джамбардино! Не рви мне сердце! Ты не представляешь как оно у меня болит!!! - с этими словами палач приложил свою увесистую лапищу туда, где обычно у человека сердце. Из глазных щелей маски на приговоренного смотрели дикой грусти и такой-же боли, увлажнённые от слёз глаза, - Я ПРОШУ тебя мой мальчик...
Джамбардино же непоколебимо стоял возвышаясь на эшафоте над собравшейся разношёрстой толпой, как стоит и возвышается Гуливер перед лилипутами. Он стоял как стоит на мостике с гордо поднятой головой капитан отважного пиратского корабля перед абордажем богатого разным товаром торгового судна. Так он стоял с гордо поднятой в верх головой и смотрел на толпу...
- Какая прелесть, - певуче сорвалось с губ молоденькой, грудастой симпатичной рыженькой торговки, всплеснувшей руками которая с восхищением, зачарованно смотрела на Джамбарино - Он такой красавчик! - и она украдкой послала ему воздушный поцелуй.
Джамбардино снова поссмотрел на королевскую ложу. Белокурая красавица не отрывала от приговорённого мокрых своих от слёз глаз, - Какие у неё глаза! - он повернул голову к крёстному:
- Нет дядя Пэдро, не марай свои руки кровью, делай свою работу и не вводи меня и себя в этот смертный грех, я хочу умереть достойно дядя! У палача защемило сердце. Джамбардино опустился на колени и тихо положил молодую, кучерявую, смоляную голову на мрачную плаху.
- Руби Пэдро! И никогда не вини себя! Ты не в чём не виноват, это всё проклятый кошелёк! - Пэдро стоял в оцепенении, казалось еще чуть-чуть переживаний и он уже упадёт, - Ну! Руби-же!
Палач горестно вздохнул, тяжело взмахнул своими могучими ручищами, топор тяжело и нехотя взвился вверх, загородив на мгновение своим огромным топорищем солнце.
- Проклятый кошелёк! - Джамбардино с силой на какую был только способен зажмурил глаза, реальность происходящего быстро стала теряться, таять и тускнеть. В глазах всё поплыло. Всё стало проваливаться. Последняя мысль мелькнувшая в уже ничего не понимющей голове, - "Это конец!" - занесённый топор ещё раз блеснув на солнце стал опускаться - И!...
Тут дорогой читатель я вынужден сделать небольшое, филосовско-лирическое отступление.
Как всё-таки бывает изменчива и непредсказуема к нам несчастным - судьба! Какие фортеля с коленцами умеет выкидывать эта призрачная дева волшебных иллюзий при прямом содействии его величества "Господина Случая!". И если кто-то, когда-то, назовёт кинемотограф чётким не требующим возвражений определением - "Великий Немой", то тандем - судьба плюс случай, мы по праву можем с вами назвать "Великий Кривой". Даже Человек приговорённый к смерти и положивший на плаху свою отчаянную голову, над которой уже занесён топор, никогда не может даже и предположить, в какую именно сторону в следующую секунду судьба может повернуть своих лихих, породистых лошадей...
Сильный грохот на эшафоте наполнил собою всю площадь. Из тысячи грудей собравшихся на созерцание экзикуции и до того находящихся в глубоком напряжении людей вырвалось удивлённое, разочарованное и протяжное как гудок паровоза - "О-О-ОУ!!!...". Толпа заволновалась задвигалась, загудела. Гул нарастал.
Нет, такого еще никогда не случалось! Это стоило посмотреть! В тот самый момент когда топор уже начал опускаться на несчастного, крепкие пальцы палача вдруг разжались, мощные руки обмякли и огромный топор со всей силы, выскользнув из рук, ударил палача своим увесистым обухом прямо по голове, в результате чего и произошло дальнейшее падение дяди Пэдро и последовавший за падением страшный грохот. Голова приговорённого, до того бездвижно лежавшая на плахе от сильного шума потрясшего площадь и последовавших громких восклицаний толпы стала по тихоньку приходить в сознание. "В аду я или в раю?" - думала голова и если в раю, то почему так шумно?" -Джамбардино потихоньку приоткрыл один глаз, первое что он увидел это были огромные и чёрные как уши осла подошвы сапог расспластавшегося на эшафоте палача. Возле громоздкого, обмякшего тела уже суетились стражники, королевский лекарь и священник
- отец Патрик. Лекарь короля как и пологается в таких случаях, опустившись на колени рядом с лежащим и наклоня над Пэдро свою рыжую голову, спешно стал
осматривать недвижное тело палача. Он потрогал у него на руке пульс, аккуратно своими костлявыми палцами открыл зрачки бездыханно лежавшего и заглянул в них. Затем сильно и часто постучал лежавшего по щекам как-бы приводя его в чувство. Никакой ответной реакции тело лежащего на эти манипуляции не произвело.
Лекарь снова заглянул в зрачки, потрогал пульс, пошлёпал ладонями по щекам. Стал делать наложив обе свои хилые ладони на мощную грудь палача - массаж сердца. Толпа, сам король из своей ложи, вместе со всей королевской свитой, вытянув чуть вперёд шеи внимательно наблюдали за действиями лекаря.
Наконец о чём-то пошептавшись со свещенником, лекарь повернул своё продолговатое,
веснушачотое лицо к королевской ложе и громко как только мог пискляво прокричал:
- Палач умер король! - толпа снова забурлила и заволновалась.
- Что, что...? - не поверил услышанному король.
- Он умер! - королевский врач сделал пухлыми губками, - "Пук", - и беспомощно развёл в стороны руками.
Король привстал в своей ложе, обхватил ладонями поручень лоджи и нервно, в раздумии затарабанил по поручню кончиками холёных, увитых золотыми перстнями и каменьями пальцев.
Драгоценные каменья от соприкосновения с солнцем заблистали и стали переливаться.
Племянница короля только сейчас осознавшая всю трагедию произошедшего на эшафоте, перестала хныкать и стала с появившейся маленькой надеждой всё ещё промакивая белым платочком крассные от слёз глазки внимательно смотреть за всем происходящим на эшафоте, то и дело переводя свой пронзительный, горестный взгляд на своего дядю.
Умер, умер...! - зачарованно понеслось по толпе. Толпа закачалась, заохала, заходила живыми волнами, стала выпирать. Кто-то в первых рядах случайно толкнул известную нам уже старушку, котороя оперевшись о клюшку снова тихо подрёмывала, резкий толчок привёл спящую бабушку в чувство, - "Умер,умер..." - передовалось из уст в уста.
- Умер, Умер... - пронеслось возле самоих старческих ушек бабульки.
Бабушка приложила к своему старческому, сморщенному как сушёный урюк, немощному ушку широко расскрытую, со стянутой от старости кожей ладонь и взволнованно озираясь по сторонам, стала нараспев с любопытством, всех подряд спрашивать, - А-ааа...? Чаво...? Убили уже???
После недолгого совещания в королевской ложе по поводу произошедшего, непредвиденного инцендента, на эшафот поднялись королевский трубач и глашатай с торчащими из округлых шляп модными перьями.
Трубач, уперев в бок локоть левой руки, правой взметнул золочёную трубу горловиной к небесам и выдул из неё приглашающие ко вниманию, резкие, нотные звуки. После чего глашатай развернув королевскую грамоту, с безразличным видом, нарочито и громко огласил:
- Именем короля! В связи с непредвиденными обстоятельствами сложившимися в процессе экзекуции, казнь переносится на неопределённое время! Новое время и место казни, будет сообщено дополнительно! - Король!
Толпа не получившая должной дозы андреналина и только теперь до конца осознавшая что казни уже не будет - недовольно бурча, стала рассходиться.
- Мне нравится этот парень! Этот Джамбардино просто везунчик! - пробасил старый пивовар Альберто, - Он всегда был везунчиком - сколько я себя помню!
- Какая прелесть, - карамельным голосом, певуче сорвалось с губ молоденькой, грудастой симпатичной рыженькой торговки, всплеснувшей руками которая с восхищением продолжала смотреть на Джамбаридно, слабое и беспомощное тело которого уже поднимали за руки стражники, - Он такой красавчик! - и торговка снова украдкой послала ему воздушный поцелуй.
Старенькая бабушка слеповато посмотрела на пивовара Альберто, на смазливую девицу, на расходящуюся по домам толпу и вопросительно и распевчато, неводомо у кого осведомилась:
- Аааааа...? Чаво? Голову рубить-та уже не будут? Ааааа?... - и не дождавшись никокого ответа, недовольно бурча себе что-то под нос, переодически останавливаясь и злобно размахивая кл*шкой и руками - любопытная старушка пошаркала домой.
4
Говорят что самой тёмной ночь - бывает перед рассветом. После всех перечисленных и описанных уже выше событий, Джамбардино опять оказался в тёмном, сыром, каменном тюремном мешке. Снова при всяком движении на его руках и ногах позвякивали железные оковы тюремных цепей.
Без пяти минут недавний ещё смертник снова сидел обняв руками колени и тихонько покачавивался. После всего пережитОго этот храбрый, ещё недавно так гордо и независимо державшийся на эшафоте молодой человек, напоминал жалкого, разбитого жизненными тяготами старого бродягу. Это уже небыл тот горделивый юноша, что стоял на площадке эшафота гордо закинув голову в верх и затем бесстрашно положивший её на плаху. О! Как он хотел гордо и достойно умереть! Он хотел умереть так - чтобы весь мир потом долго ещё говорил о его смерти! А самое главное он хотел чтобы Она запомнила его смерть на всю свою оставшуюся жизнь! Чтобы даже выйдя замуж за другого, потом, она вспоминала только его, вспоминала и печалясь тихо плакала по ночам в подушку.
Джамбардино на секунду вдруг представил: Белокурая красавица. Лежит. На супружеском ложе. В обьятиях мужа. Какого-нибудь графа или барона. Обнимает мужа. И Всё плачет и плачет в подушку. Но как он себе это не пытался предсавить, у него ничего не получалось. Образ мужа красавицы ну совершенно не выходил и как-бы постоянно рассплывался. И почему-то вместо мужа, как он не пытался напречь воображение, Джамбардино видел почему-то только себя. Вот он уже сам обнимает её, жарко целует. А она вдруг отворачивается от него и начинает рыдать в подушку. Выходило как-то глупо.
Ах! Каких усилий ему стоило там на эшафоте собрав все последнии остатки силы воли в кулак, доброжелательно улыбаться и смотреть в глаза смерти, как бы говоря ей всем своим видом, - Смотри смерть! Я не боюсь тебя! - И вот теперь после столь неимоверных, сильнейших потрясений, переживаний, перенапряжения всех чувств и душевных сил, - в камере сидел подавленный, разбитый, пустой, никчёмный и постаревший человек. Пряди тонких седых волос тонкими линиями пробили в его чёрной и курчавой голове. Мрачная лунная ночь владычествовала в камере, со двора слышалось нудное, трекатливое, докучливо-раздражающее пение кузнечиков. Свет тусклой луны пробравшись через маленькое оконце почивал на нехитрых предметах тюремного быта.
- Сколько уже прошло дней? - подумал узник. Только сейчас он как бы отдалённо приходя в себя стал осозновать всё произошедшее. Узник открыл глаза и осмотрел камеру. Блеснувший лунный свет выхватил из темноты два маленьких, брусничными ягодками ярких глаза, чья-то маленькая тень недвижно стояла в лунном свечении и слегка покачивалась.
- Крыс... - позвал узник своего камерного друга. Тень зашевелилась и подошла чуть ближе, - Привет брат крыс! Ты скучал? = Крыс встав на все четыре лапы, быстро, как верная собака, слегка поигрывая хвостиком, залез узнику на колени и аккуратно перебрался в его раскрытые ладони. Узник поднёс ладони к своему лицу, - Ты скучал дружок? - крыс потянул мордочкой, зашевелил в лунном свете усами, глаза бусинки отразились в лунном свете. - Да, да, я знаю крыс, ты скучал. Я тоже скучал по тебе -и Джамбардино потёрся носом о кончик носа крыса. Крыс радостно зашевелил своими тонкими ниточками усиков и задёргал хвостиком.
- Вижу, вижу. Соскучился. Я тоже крыс. Мне не хватало тебя. Боже как хочется спать! - Тяжёлый сон, вступая в свои права, стал беспощадно наваливаться на измождённое, уставшее тело. Узник медленно опустился на пол. Вытянулся. И стал проваливаться в забытьё.
Первое что увидел Джамбардино оказавшись в лабиринтах феерических сновидений это огромное как сам мир солнце и себя, стоящего на эшафоте в чёрных одеждах палача и с надетой на голове красной с прорезями для глаз маске. Вокруг эшафота в сладком предвкушении зрелища, радостно улюлюкала толпа. На большой, почерневшей с годами плахе лежала чья-то знакомая до еле уловимых признаков, золотистая с завитушками голова. Но так как голова на плахе смотрела в другую сторону от Джамбардино, то он, ну никак не мог узнать её. Единственное и важное что он понимал, это то, что эту рыжую голову он должен сейчас немедленно отрубить. Джамбардино попробовал поднять огромный, тяжеленный как меч Голиафа топор, но все его потуги заканчивались только тем, что рукоять топора постоянно выскальзывала из его слабых тонких вспотевших от волнения и от того мокрых пальцев; и топор срываясь падал с безобразным грохотом на эшафот вызывая бурю негодования и недовольства толпы. Так было несколько раз, а толпа всё это время это время неиствовствовала, и негодуя поносила Джамбардино на чём стоит свет и зло кричала ему всеми своими голосами, - Убей его Джамбардино! Убей его!... Убей!
В последний раз, когда топор снова выскользнул из рук и на эшафоте раздался страшный грохот, знакомая до еле уловимых признаков лежащая на плахе голова повернула вдруг в сторону Джамбардино свои рыжие, золотистые завитушки, которые заколебал тут же лёгкий и тёплый ветерок, внезапно подувший откуда-то. Голова приподнялась и глядя на Джамбардино, яростно и дико захохотала, причём множественные
крапинки мелких веснушек залили собою всю ширь лица, - "Королевский лекарь!" - мелькнуло в голове Джамбардино. Толстый, припухлый рот королевского лекаря вдруг расскрылся во всю свою бездонную ширь и голова вдруг окуда-то уже с неба, громко
настойчиво и расскатисто хохоча прокричала, - Палач умер Джамбардино! - и громкий, неистовый хохот, содрагая вселенную заполнил собою всё пространство площади
"Торжеств".
- Умер, умер!... - эхом понеслось удивлённо и восторженно в обескураженной
толпе.
В следующее мгновение Джамбардино оказался на на необычной, залитой волшебным
свечением разноцветной поляне. Он сидел возле небольшого озерца с прозрачной, чистой водой разговаривал с рыбками, вернее ему казалось что он с ними разговаривает. Потому-как на самом деле, он молчал и просто понимал всё, что рыбки ему говорят, а рыбки понимали его. Рыбки были чудесные, необыкновенные, всяких разных цветов и лучезарных, цветных оттенков. Непохожие одна на другую. Одна
рыбка сказала ему, - "Смотри!" - Джамбардино встал, повернул голову и увидел человека шагающего мягкой, как облако поступью по зелёной, воздушной траве, которой он едва касался своими голыми ступнями. Человек этот был весь в белых, сияющих одеждах, он весь светился и переливался каким-то необыкновенным, неземным светом. Подойдя совсем близко, человек в призрачных, сияющих, белых одеждах удивился и радостно произнёс:
- Джамбардино! Мальчик мой! Я так рад тебя здесь встретить!
- Дядя Пэдро? - удивился Джамбардино, пристально и неуверенно вглядываясь в туманно-чистое, светящееся лицо с еле различимыми, от обилия света линиями и контурами, как бы говоря всем своим видом, - "Это ты дядя Пэдро?" - и словно прочитав его мысли человек в белых одеждах ответил:
- Да, это я мой мальчик, я. Ты не ошибаешься!
- Но куда же ты пропал дядя! И что значат эти твои белые одежды? В иное время, в былые времена, ты более предпочитал красно-чёрные цвета? А дядя? - Джамбардино улыбнулся и они обнялись.
- Они и у тебя такие-же.
- У меня? - и только тут Джамбардино заметил на себе необычайной белизны, как тот первый снег выпавший на землю после её сотворения - хитон. Пэдро пригнулся поближе к уху крестника и таинсвенно прикрывая ладошкой звуки зашептал:
- Когда я упал, там на эшафоте, то я как бы со стороны вдруг увидел себя. Я никак не мог понять - что-же это такое происходит со мной? Вроде вот, я тут лежу - с одной стороны и вокруг меня все суетятся, а с другой, я тут-же и стою, за всем этим наблюдаю и до меня никому нету дела! Я вдруг испытал такие сильные смешанные чувства и меня осенило. Ба! Да ведь это недвижное, жирное тело расплоставшееся как выловленная амёба на морском песочке не кто совсем - как я! Передомной лежал тот человек, которого я всю свою жизнь ненавидел и презирал! И я вдруг так несказанно, впервые в жизни, обрадовался смерти человека! Мне почему-то стало так хорошо!
Так легко и воздушно! И только я испытал это особо величавое чувство необыкновенной благодати, которое я никогда и краем не испытывал даже в нашей церкви в самые великие её праздники, в тот самый момент, когда моя грешная душонка уже было воскликнула, - "Аллилуйя!" - и была готова исполнить в довесок ещё и "Аве-Мария!" в унисон с хором ангелов, вдруг передомною появились эти примерзкие, маленькие,
гадкие, уродливые существа похожие на злобных маленьких карликов, лица их были перекошены такими гримассами злобы и ненависти! Ты не представляешь Джамбардино как они обрадовались увидев меня! Как своему самому лучшему другу, чёрт бы их побрал, которого они не видели тысячу лет! Они стали радостно меня обнимать и мутыскать, трепать по волосам, похлопывать меня по плечам и приговаривать, - Дружище Пэдро! - говорили они радостно, - Мы так рады видеть тебя друг! - и страшных гримас на их лицах становилось ещё больше! Я так испугался Джамбардино! В следующее мгновение я испытал странные, нехорошие предчувствия, мне захотелось убежать от них, спрятаться куда-нибудь далеко и глубоко. Зарыться с головой в землю как это делают страусы и не показываь носу. Но они вдруг схватили меня под руки и куда-то потащили. Страх, дикий животный срах обуял меня мой мальчик! Ничего подобного за всю свою грешную земную жизнь я даже и близко не испытал! Я думал что умру от страха! Я стал кричать и звать на помощь. Но никто не слышал меня, всем было глубоко плевать на меня и на мои крики! Или это мне так только показалось? Вобщем я кричал и как мог сопротивлялся. Даже помню сумел заехать одному из тащивших меня мерзопакостных существ, по его паскудной мордёнке! Но эти злобные маленькие карлики оказались такими сильными, проворными, изворотливыми и цепкими что мне оставалось лишь смирится и ожидать как овощу сорванному с грядки дальнейшего развития событий! Тогда я со страхом, волнуясь за дальнейшее, спросил у того которому успел треснуть по гнусной рожице, - Куда Вы меня тащите братцы? - и знаешь что мне ответила эта неприглядная, пасквильная, постная, роготая морда?
- А она была рогатая?
- Да мой мальчик она была рогатая! У всех этих безобразных тварей торчали на головах пара маленьких, еле заметных, таких же поганых и безобразных как и их рожи рожек. И Пэдро двумя большими, толстыми указательными пальцами показал как они торчали.
- И что же они ответили тебе? - тихо испугавшись спросил крестник.
- Они ответили мне мне следующее мой мальчик, - "Молчи дурак! Мы тащим тебя прямёхонько в преисподнюю!"
- В ад? - изумился Джамбардино.
- В ад! - утвердительно ответил дядя Пэдро и кивнул.
- И что же было дальше? Джамбардино выжидательно и с интересом замолчал.
Пэдро подошёл к большому дереву усеянному крупными плодами яблок, сорвал одно из них, надкусил, с важным видом маститого рассказчика взял руки за спину и раздумчиво заходил по поляне взад и вперёд. Причём трава под ступнями его ног совершенно не мялась. А местные, чудные, затейливых форм зверушки, привлечённые интересной, оживлённой и увлекательной беседой двух людей, уже давненько в очень большом количестве тихо как мышки сидели недалече возле пруда в тени великолепных, раскидистых могучих деревьев и с внимательным любопытством боясь пропустить что-либо прислушивались к рассказу.
- Тебе интересно что было дальше? - крестник закивал головой, - Ну что-ж, слушай, - на этих словах Пэдро немого опечалился и трагически продолжил, - Они притащили меня в преисоднюю.
- В ад? - удивился и переспросил Джамбардино. - В ад! - надкусив яблоко опять утвердительно ответил дядя Пэдро, - Но сначала эти рожи протащили меня мимо какой-то небольшой дыры в большом каменном белом заборе. Я заметил на этой дыре небольшую неказистую, старую, под-истлевшую деревянную дверь опутанную ржавой цепью с большим ржавым же на ней замком, которая вся была обросшая мхом и крапивой и от ветхости своей уже давно провисла и поскрипывала на лёгком ветерку, а возле неё я увидел странного, белобородого, с горестным взглядом старика, держащего в руке связку больших таких же как и цепь ржавых ключей.
У меня на мгновенье возникло ощущение, что эту потаённую дверку уже давненько не открывали и что меня тащат именно туда, к ней, к этой загадошной двери. Но мои новые "друзья" проволокли меня мимо этой дыры, и единственное что успел я ещё раз хорошенько запомнить - это печальные и необычайно добрые глаза старика - что сидел у входа и то, что одна из тащивших меня тварей, которой определённо я успел отвесить хорошу* оплеуху, остановилась вдруг возле старика и почёсывая посиневшее от моего удара ухо стала радостно, по козлиному подпрыгивать и раскланиваться перед стариком, пританцовывая перед ним как какой-нибудь чуткий благородный кавалер на балу перед роскошной дамой. Эта тварь при этом всё время с довольной, лукавой рожей,
погано улюлюкала, - Не правда ли "Мон-сир" - сегодня очень очаровательная, солнечная
погода?! - Пэдро вдруг с горечью заглянул в глаза крестника.
- Ты меня слушаешь мой мальчик?
- Да, я очень внимательно слушаю тебя дядя.
- Так вот, - продолжал Пэдро, - не так далеко от той ветхой дыры, стояли
огромные, настеж расспахнутые, инкрустируемые изумрудами и брильянтами, мощные, широкие и увесистые платиновые ворота. Видел-бы ты Джамбардино как ярко они переливаются искрясь на солнце! Сколько на них поналеплено агатов, изумрудов, топазов, рубинов! Они просто таки горят волшебным Безбожным огнём, нет - они пылают им! Народец нескончаемым потоком всё идёт и идёт в них. Конца и краю
невидано этому великому неописуемому шестви*! Кого только нет в этой великой, пёстрой толпе: короли, знатные вельможи, великосветские дамы, арабские шейхи со своими гаремами, визири, простолюдины, базарные тётки, цыгане, негры, калеки, отважные пираты, да и мало ли кого небыло в этой яркой толпе! Возле ворот стоит великолепно одетый духовой оркестр, поблёскивая золотыми трубами и пуговицами на платьях выдувает что-то нереально-манящее и куда-то зовущее. Что-то великое и неземное! Воздух вокруг пропитан до кончиков атома торжественностью момента. А ворота так и сияют тысячью самых разных цветов и оттенков радуги, очаровывают и манят, глядя на них возникает только одно желание, побыстрее-бы, вороватым котом, пока ворота ещё расскрыты, прошмыгнуть в них! Да!
Это воистину - такое великолепное зрелище!!!
Пэдро остановился и почесал затылок. Все чудуковатые, затейливые зверушки на поляне зачаровоно молчали и следили за расказчиком - и даже не дышали.
- Так вот, - продолжил Пэдро снова откусывая яблоко, - эти рогатые, недоделанные уроды-выкидыши, затащили меня в эти сумасшедшей красоты ворота, за которыми сразу был огромный, широкий вход в мрачную пещеру, в глубь которой они меня и поволокли. Как же смердило в ней Джамбардино! За всю свою жизнь я нигде не видел более вонючей,
смердящей человеческой кровью и фекалиями помойки, чем эта пещера! Как в ней воняло!!! Я тебе уже рассказывал про этого коротконого, рогатого коротышку которому я успел треснуть по ушам? Так вот, этот гадкий мелкий тип, с крепкими руками, сразу-же побежал искать для меня большую сковороду, потому как все другие которые были по близости оказались очень малы для меня.
- И тут появились они!...
- Кто дядя???
- Эти парни в таких же белых одеждах как и у нас с тобою. Толькоу них ещё были прозрачные, едва видимые крылышки и маленькии солнышки на головах.
(Продолжение следует)