Только меня так воспитывали или этим отличались методы воспитания в период развитого социализма, когда мамы были твёрдо уверены, что лучше недохвалить, чем перехвалить, что нужно максимально принизить женственность и внушить девочке, что она, в первую очередь, товарищ, а уже потом девочка.
Не знаю, как чужие мамы, но моя знала точно, что лучше она скажет, что моя внешность далека от совершенства и «не стоит рассчитывать на внешность, а стоит только на свои мозги». В детстве авторитет мамы непререкаемый. Потому кокетство было мне не свойственно. Удивляло одно – внимание мальчиков, начиная с самого первого класса. Сначала они, как положено, дёргали за косы, потом отбирали и прятали портфель.
Я дралась и дразнилась, будучи уверенной, что они издеваются. Может быть потому, что я высокая, может быть потому, что толстуха.
Разглядывая фотографии тех лет, вижу удивительно серьёзного ребёнка.
Очень хорошенькую девочку. Да, повыше многих, но совершенно нормального телосложения. Почему моя мама не переставала сокрушаться по поводу моих размеров, непонятно. Может быть ей, с её ростом и послевоенным детством, такие девочки, какой была я, казались чудовищами. Отцова же родня, Ставропольские казаки, хвалили меня, что мол, «в нашу породу, а у нас ниже 170 женщин не бывает». Руки их мужчин – хлебопашцев казались мне огромными, как лопаты. Для отцовой родни экзотичной казалась наоборот моя мама: маленькая, чернявая, бойкая. Может быть в этом неприятии её новыми родственниками и признанием своей меня и крылось её, даже в некотором роде, отвращение ко мне. Нет, моя мама не была монстром, она заботилась обо мне. Я ей просто не нравилась.
Не будем лицемерить, восклицая после моих слов: «Какой ужас! Как можно не любить собственного ребёнка? Единственную дочь?».
Мама любила меня. По-своему, как умела.
Многие родители любят своих детей, как умеют. Именно родители портят своим детям жизнь воспитанием и своим примером.
Каждый уверен, что воспитывать он умеет. Опираясь на свой опыт, на своё детство. Не учитывая, что с каждым поколением, дети становятся другими.
Я никого не виню. Так есть. Если кто-то заявит, что его собственные дети никогда в жизни не вызывали у него раздражения, что ему не хотелось придушить отпрыска или хотя бы заехать ему по уху, не поверю. Другой вопрос – сделали ли вы это и показали ли ребёнку своё отношение. Надеюсь, что нет.
Моя мама, как и большинство мам её поколения, гордилась своей правдивостью, принципиальностью и открытостью.
Все наши комплексы созданы нашими родителями. Невольно, бессознательно. Никак не хотели они причинить вред своим детям. Такова человеческая природа, что бьют больнее того, кто ближе.
Я была хорошенькой, умненькой, с ясными глазами, но чрезвычайно застенчивой девочкой. Приученной, что нельзя явно выражать свои эмоции при посторонних.
Снова странно: моя мама делала это совершенно свободно. Её эмоции, сколько я помню, были наиглавнейшими из всех эмоций. Она никогда не сдерживала себя. Всегда говорила, что думает, не выбирала выражений, редко сомневалась в своей правоте и никогда не просила прощения. Не просит и сейчас, перешагнув из возраста женщины средних лет в пожилой возраст. Впрочем, она не признаёт этого. Она не осознаёт свой возраст и ведёт себя как...как вела всю мою сознательную жизнь.
Трудно говорить о себе, когда есть мама. Она всегда была прима, а я только лишь секунда.
Меня даже назвали её именем.
Я хотела говорить об одиночестве. О женском одиночестве. О необходимости его присутствия в наших жизнях. Не постоянно, нет, а какое-то время.
Почему об этом?
Потому что я никогда не была одна.
Начиная лет с семи, рядом со мной постоянно крутились мальчики. Потом я выходила замуж. Непрерывно. От одного к другому. Как приз, впоследствии оказывавшийся бракованным.
Если бы у меня была возможность побыть какое-то время одной. Осознать себя как самостоятельную единицу. Не мать, не жену, не подругу. Возможно тогда я смогла бы быстрее сформировать себя же, избавиться от многого, что с детства мешало в жизни.
Быстрее бы выдавила из себя домашнее воспитание и маму. Отдраила бы с песочком чувство собственного достоинства, самоуважения. Стала бы любить себя, независимо от того, довольны мною окружающие или нет.
Без того, чтобы ни словом не обмолвиться о маме, такой разговор невозможен.
Одна ли я такая, кому интересен такой разговор?
Не стану спрашивать, просто буду вспоминать, размышлять и расчищать свою тропинку, от принесённого мною же и другими, мусора, от негативных чувств, от прошлого.
Буду продолжать, даже если никому не интересно. Когда проговариваешь вслух, излечиваешь себя. И всё же не хочется говорить самой с собой.