Бабушке посвящается.
Когда не было ни телевизора, ни света в глубинке центральной России, когда новости узнавали только из газет да около колодцев от баб, что утром набирали воду в вёдра, пользуясь журавлём, когда бабушки, к которым на лето отправляли своих детей из городов России не умели читать, а при получении пенсии, расписывались крестиком, я- маленькая девочка, познала азы народной мудрости от своей бабушки – неграмотной многодетной женщины, но на столько мудрой, на сколько, я понимаю сейчас, могла быть женщина с чистой душой, добрыми улыбчивыми глазами, нежным сердцем и золотыми руками.
Придёт, бывало, к бабушке соседка, рассказывает долго - что, да как. Плачет, на жизнь жалуется. Слушает её бабуля, не перебивает, а сама в это время картошку на суп чистит в тазике на столе. Выслушает, вздохнёт, а потом и скажет: «Да не расстраивайся ты так, не гневи Бога. Думаешь – подумаешь – жить нельзя, а раздумаешься –жить можно». А потом улыбнётся, чаем напоит из самовара на угольках и с добром проводит.
Собрались как-то за столом бабушкины дети – две дочери, сын, сноха. Решила сноха на мужа пожаловаться, что пьёт, паразит, никакого сладу с ним нет. А бабушка хлопочет у печки, чугунок с кашей достаёт. А каша пшённая, чугунок с пеночкой. Пеночку всегда делили на всех, сидящих за столом. Кто не успел – тот не получил. Маслом кашу сдабривает, сноху слушает, но виду, что сердится, не подаёт, не оговаривает. Только в конце застолья вскользь обронила со вздохом: «Ой, девки, вышли замуж – живите, меня не позорьте. Я никого силом не толкала, помните, что хрен на хрен менять, только время зря терять».
Каждое лето у бабушки собирались, как тогда говорили, дальние внуки. Детей-то много было, поразъехались по разным городам, а летом под бабушкину опеку внуков спихивали. Что бабушке делать-то? Пусть следит. Раздерутся, бывало, внучата – все одного возраста, неспустихи. Дрались из-за всего, всем хотелось захватить место «под солнцем», то есть за столом поудобнее. Стол-то длинный. Бабушка обычно ставила общую большую миску с супом или чугунок с кашей. Те, кто сидит по центру, достать до тарелки могут спокойно, а, кто сидит с торцов, тот пока до тарелки дотянется, пока ложку поднесёт ко рту, каша или похлёбка и заканчивается. Начинают ребята драться, а бабушка только скажет: «Сейчас ложкой по лбу – раз - задирихе, два –неспустихе». Бить-то не била, но мы – дети, никак не могли разобраться, кому сколько раз может попасть, кто задириха, а кто неспустиха. Так все ссоры и заканчивались, пока думали.
В сезон сбора земляники - все дети в лесу. Лес был рядом и ходили за ягодами дети одни, без взрослых. Бабушка давала каждый раз наборыши и все знали, что пока наборыш не заполнишь – домой хода нет. Вот соберёмся в лес, возьмём наборыши и идём босиком по лесным песчаным тропинкам. Дойдём до порубки…. Только тут вспомним, что сандалии не одели. Досада. То ли ягоды собирать, то ли под ноги смотреть, что бы сучки не кололи ноги. Долго собирали, сначала в наборыш, потом с помогалочками, а напоследок – в рот. Приходим домой, а бабушка причитает: «Что ж вы так долго? Я уж волноваться начала. Вас только за смертью посылать –вот уж наживёшься!»
Во время обеда бабушка всегда добавляла в кашу маслица, но не сразу, а по мере съедания. Сначала все на кашу налегали без масла. Когда ждать масла, есть-то хочется. Уж все наедятся, бабушка масла добавит в чугунок и приговаривает: «Ешьте, ребята, ещё масла добавлю». С маслом-то вкуснее. Поедим с маслом. Бабушка видит, что ложки на стол положили, опять маслица в кашу добавит. И к концу трапезы в чугунке была не каша с маслом, а масло с кашей.
После бани дед разжигал самовар, когда самовар закипит, в марле опускались в самовар яйца. Каждому по яйцу. Яйца казались тогда на столько вкусными, что мы - дети – считали, что вкуснее и еды-то нет. От бани до бани – неделя без яиц. Чем реже видели, тем больше радовались.
Конфеты были в бабушкином доме по выдаче и то только в банный день. Бабушка их покупала с пенсии и хранила в бельевом шкафу в нижнем ящике. Как-то раз бабушка обнаружила, что купленных конфет в шкафчике нет. Только фантики. Собрали всех детей за столом и давай стыдить, выяснять, кто конфеты съел. Никто не признаётся. Взять без спроса никто не смел. Решили тогда нас наказать и не покупать больше конфет вообще. Неделю мы были без сладкого, то есть чай пили только с кусковым сахаром. Обидно. Но ведь кто-то съел эти конфеты. Тайное всегда становится явным – выдвинул как-то дед ящичек шкафа и увидел, что в ящике мышка поселилась. Она и съела конфеты, оставив только фантики. И тогда дед сказал фразу, которую я помню до сих пор: «А ведь и вправду говорят, что грешен не тот, кто украл, а тот, у кого украли. Кто украл – тот согрешил однажды, а у кого украли – грешит постоянно, потому что он думает на каждого». Так с нас со всех и сняли обвинение. И в следующий банный день выдали по две конфеты, а не по одной, как обычно.
У бабушки Федотовой Пелагеи Андреевны было семеро детей, шестнадцать внуков, были уже и правнуки, но ко всем детям она относилась одинаково, никого не выделяла, никого вниманием не обделяла, а просто светло жила и передавала мудрость, накопленную поколениями не только детям, но и внукам. Кто хотел – тот взял.