Мой путь освещает череп фонарщика
с газовым платком, плывущим и пылающим внутри него.
Вьются насекомые, спутав моего личного Данко с луной.
Вьются красные нити,
вычерчивая город впереди,
заповедный город;
встают дуги громоздких кварталов.
Обволакивает мягкий холод, щиплет морось.
Пачкает мазут вечера.
Мимо мчится табун лакированных коней.
Его фары утопили луну. Дохлая луна.
Его ведёт женщина. Эклектрический мех, уст-алость и
(словно чьи-то злые слова повязали ей
шарф Айседоры вместо шарфа Коломбины).
У редких прохожих на груди бутоньерки
в виде сердец разных жвачных животных с изящными
сиреневыми ветвями восходящих аорт.
Головы прохожих заселены жуками,
прослушивающими мысли.
Мелькают серые шпионы;
зрачки их - увеличительные стёкла.
Отдалённое эхо рупорного голоса.
Вдоль улиц плывут шлейфы запахов дневной толпы.
Город настолько поэтичен,
что, кажется, под асфальтом улиц
и под штукатуркой зданий
тонким слоем стелятся растянутые мышцы
поэтических сердец.
Ядовитые цвета неона,
мерцающего в рэгтайм.
Под неоновыми вывесками стоят дисморфинистки
в стиле Бетти Буп,
распускают липкие, как кошмар, паутинки взглядов.
В кинотеатре ночной сеанс «Кабинета Доктора Калигари».
Слышу музыку, доносящуюся из подвального клуба.
Тусклый свет, густая духота,
сигарный дым имитирует людей за столиками.
алые обои.
Звучные изогнутые трубы на местах настенных канделябров.
Из раструбов вырывается пламя;
выше тон – пламя тоще,
ниже тон – пламя жирнее.
Дрожь теней.
Пузыри на обоях – щёки Диззи Гиллеспи -
черны от запёкшейся крови.
Сцена.
С потолка на одной струне свисает контрабас.
Резонаторное отверстие и его симметрия показывают,
что внутрь интегрирован контрабасист.
Блеск лака-блеск кожи разбухшего утопленника.
Хордофон из потолка и кокона.
Струну трогают макабры.
Входная дверь слилась со стеной.
Зал сам - хищный кокон – sarkophagos, пожирающий моё мясо.
Мне лишь остаётся возродиться насекомым, чтобы
виться вокруг люминесцирующих черепов в руках сюда входящих.
http://www.realmusic.ru/songs/965086/