Кино
Режиссёр режет будни на мелкие вспышки
и монтирует кадры - где листья и ветер,
где случайный подъезд, где мартини и пышки,
где мы плачем в ночи, друг за друга в ответе.
Остальное уйдёт. Некто киномеханик
будет книгу читать и заваривать в кружке
трын-траву, пока плёнка кого-то обманет,
пока звёзды пьянят и рифмуют кукушки.
Пока строчку диктует дрожащая совесть.
Пока синий борей громыхает в окошко.
Пока всё настоящее: танго и повесть,
и дорога, и музыка, и неотложка.
Голодное помешательство
Суббота поедает человека на диване.
Сквозь радужный экран на пыльном фоне -
поют про шам-шампанаское цыгане,
затем идёт игра на саксофоне.
В программе новостной сюжетец про Канары,
Карибы да Бермуды, (сразу ясно где ты).
Туземкам полуголым не хватает пары,
ничьи красоты, пляжные секреты.
И вываляв в вине остатки человека
Суббота сообщает: тем не менее
уйду одна, а он, "исчадье века" -
останется, накормит Воскресенье.
Лежит герой, устал от гроз и бега,
в зрачке его луна и высота.
Молчание как альфа и омега.
Лишь время каплет кровью: та-та-та.
Перемена погоды
Грохочет ветер оцинковкой
во тьме. И нить моя тонка.
Циклон играет с остановкой,
срывает голову ларька.
Вползают тучи в спящий город,
перебирая струнный ряд
случайных проводов. Есть повод
молчать и слушать, как парят
громады облаков дворами,
как спотыкаются о стены,
как козырёк балконной рамы
дрожит и плачет: перемены
коснутся каждого предмета
и всё решится до рассвета.
Скажи, какое настроенье,
когда снаружи козырёк
вдруг обнаруживает рвенье
взлететь, а дом - упасть на бок?
И волны ветра, ветра глыбы,
ломая твёрдых снов скорлупки,
идут волной осенней, ибо
одна надежда: на поступки,
на передел, на перемены,
на изменение погоды.
Деревья трут листвой о стены,
стирая входы.
А мы лежим, молчим,болеем,
(куда слабее оболочки
строения). Диван имеем,
торшер… Шкаф в уголочке
танцуя, шевелит тенями -
таких боится непогода.
Здесь вечность обернулась днями.
Здесь упрощается природа
до строчки в метеопрогнозе:
"сегодня камнепад с потопом".
Плывёт диван в уютной позе.
Будильник бредит автостопом.
Притяжение
Я жил, перебирая в воздухе ногами,
со связкою ключей от всех названий
и расцветали фонари кругами,
когда я шёл из ближних мирозданий.
Затем настало время приземлённей.
Земным предметам обучали в школе.
И я взрослел, бежал за братом Лёней.
Вокзалы и вагоны. Тяга к воле.
Вильнули в зрелость линии стальные.
Мы закурили в темноте на поворотах
как, вроде, взрослые - забывшие иные
пути без виз, где радуги в воротах.
Но так тянуло вверх - совсем как вниз,
поэтому зависло это время между
планет и судеб: где весна, где бриз,
где денег ноль, где песня про надежду.
Но вот настали сроки по земле
идти, давя надёжно каблуками,
а оступаясь падать в серой мгле
зимы, махая грустно кулаками.
За эти годы, дни, (о, сколько дней!),
отяжелели города, но ведь и сила
тянуться ввысь сумела стать страстней -
а высота всегда благодарила.
Иду, смотрю на купол облаков:
меняются миры неуловимо.
Щебечут птицы. Кубики ларьков,
слегка качаясь, проплывают мимо.
Дом
Окрысился подвал и горько плачут стёкла.
Многоэтажная надежда тянет лифт
с забытым мячиком. Продрогла и промокла
больная лестница под каблуками рифм.
Дом выпускает дым, впускает дам.
Огромные портреты гениталий
в подъезде, ниже текстов про "продам",
ресуит падрастающий Веталий…
Бессонный город. Чёрная вода
из ран теплоцентрали льётся тихо.
Между собой похожи города
и вызывает музыка: на выход.
Дорожное
Бесконечность пыльного вагона
поедает пёстрых челноков.
Выбегает песенка про зону
из вокзальных, брошенных ларьков.
Пассажиры достают из сумок
разную дорожную еду.
Бьёт о дверь тележкой недоумок,
лает матом хрипло в пустоту.
А за ним тягучее пространство,
тот покой, где место для меня,
стук колёс, ночное постоянство,
площадь для печали и огня.
Лесостепь струится в долгом взгляде.
Вдалеке сверкают города.
"Эти проживают бегства ради" -
говорят волнами провода.
Мир вокруг стабильно неустойчив.
Космосу покорны огоньки.
Проводница опускает очи
и т.д., сплошные сквозняки.
Пиджак
Серый дым под выцветшей полоской:
как же вырастать из пиджака?
День, одетый в пустыри неброско,
успевает вымазать бока.
Не растёшь - останешься в хибаре
с разноцветным ящиком во тьме.
Точный срок на старом портсигаре
гравировкой тянется к зиме.
Здесь придавит водочкой пиитов,
музыкантов творческий отряд,
здесь всегда смешно и знаменито,
а с утра о Боге говорят.
Пиджачок наброшен на строения.
Пузырится куполами храм.
Человек идёт без настроения
по пришитым к родине дворам.
И от пуговки стального люка,
где ты кофе пригубил, браток,
ниточка весны сверкает скупо,
устремляя к морю свой поток.
Тамагочи
Тут бы свалить на период зимы,
застраховать себя от снегопада,
тут бы немножечко жизни взаймы
и ни какой такой смерти не надо.
В утреннем кофе, из краника ночи,
может вполне обнаружится кит.
Вскроешь себя: а внутри тамагочи
что–то из Моцарта жалко пищит.
Выборы
демократия в аду, а на Небе Царство
Огромное количество чертей слетаются на избирательный процесс.
Возле урн находится тот, кто понаблюдательнее бес,
он следит за тем, чтоб всё было без нарушений:
люди имеют право на принятие решений.
"У людей всё - как у людей" – улыбаясь, говорит злодей,
нельзя допускать, чтоб не по людскИ.
В случае чего, вызывается специально обученный волшебный змей
из телевидения, и участок разрывает на газетные куски.
Широкая река
По правилам реки: когда плывут полки,
"кровь" рифмою к любви и встречи далеки.
И звёздный потолок качается над воском
свечи, чей огонёк согрет угрюмым войском.
Бьёт о траву волна. Плывут под лодкой черти.
Назначена цена для жизни и для смерти.
Широкая река - увидеть невозможно
скользящие бока. Лишь волны осторожно
качают камыши. Лишь цапля серебрится.
Лишь радио в глуши вселенской веселится.
То рыбаки пьют спирт, подбросив в жар полено
и обсуждают мир, в туманах по колено.
Чёрный конь
Гоше, Дане и Елене
Чёрный конь ходит буквами Г, Д и Е.
Это вечное конское «где?» - изумляет его самого.
Он шагает по темноте
и вокруг – никого.
Конь молчит. И молчит трава.
И улитка молчит. И монета…
И давно о коне молва:
ещё Бродский о нём слова…
Да и кто только не про это.
Чёрный конь открывает зрачок,
а в зрачке, в пустоте - сверчок.
Солнечное утро
Идеально отточенным карандашом
намечаем контур сияющей шторы.
Солнце рвётся в холодный дом
всею силой, сквозь заторы
облаков. Со стены звучит: бом.
В сонной кухне лучу гореть,
полыхать золотым и красным.
Чайник полон водой на треть -
он вскипает мгновенно. Страстно
пар сверкает, пылает медь.
Из напитанной влагой двери,
мятный холод ложится в ноги.
Золотой человек внутри
говорит тишине: «замри»
и она замирает в итоге.
Харьков - Святогорск
Путь в Святогорск начинается рано,
чтобы вписаться в день выходной
засветло. Солнце течёт из тумана,
месяц висит ледяной.
Автомобиль цвета беж. Осень. Ветер
пахнет резиной. Сквозь радио мир
ловит на блёстки меня. Ярко светит
бегство деревьев. Размазана ширь
взмахом свинцового облака. Небо
не городское. Поля плюс поля:
вот она - Родина в сумме, как небыль,
та, за которую… И тополя
пересекает строка самолёта.
В мелких райцентрах кривые дворы
смотрят на трассу, качая воротами,
лая из конуры.
Едем. Пока осень в тиглях обочин
варит небесный сверкающий яд,
всем очень нравится путь - и щекочет
время в желудке, и знаки летят.
Но, постепенно, устав от повторов,
от монотонных обгонов в окне,
мы устаём от пустых разговоров,
мыслями вне...
Корабли
Корабли, словно щепки коры
на границе лазурной долины:
различимые с верха горы -
исчезают при спуске с вершины,
забываются в пёстрой толпе
отдыхающих в парке, на пляже.
Синий зверь прикоснётся к тебе.
Синий зверь загрохочет и ляжет
возле ног твоих белой каймой,
и оближет прохладой колени.
Корабли уплывают. И мой -
уплывает за грань в белой пене.
Ночь на пляже
Ночью шторм. Со стаканами в пальцах
мы кричим, когда с новой волной
нападают на берег скитальцы,
духи моря: испанцы, китайцы,
турки, греки… В стаканчик пустой
наливай, пока пена в колени
бьёт гремящая, в блеске луны.
Горы волн – чёрной ночи варенье,
мы увязли… И благодарение
за поддержку во время волны
полнолунию. Слов крайне мало:
я кричу в этом пенном раю
про сплошную, слепую усталость,
я кричу, пока снято забрало,
про свободу смешную мою.
Дорога к морю
Лёхе Мурасу, Ире, Вике
Столько ехали к морю – века.
Торопились и не успевали.
Широка ты моя, широка,
вот и Крым, в кабаках: трали-вали.
В кипарисах сверкнёт, и ещё,
и сияющей синью постелет
за обрывом! Но время печёт,
а "Икарус" ползёт еле-еле.
У "Икаруса" шторки из бус.
Славный отпрыск венгерских рабочих,
ветеран, знает времени вкус,
молодецких полётов не хочет.
Здесь, на узких витках обгонять
местных возчиков небезопасно.
Вот - опять море синим, опять,
там кораблик рыбачит бесстрастно.
Солнце падает. Быстрый рывок
неизбежен, с телегою споря.
И дорога мотает моток
наших судеб до самого моря,
до которого – вот уж, рукой,
но, опять: повороты, заторы.
Все устали и бледной щекой
ты прижалась к стеклу, за которым…
Сны
Сны оставляют свой вкус и без ключиков-слов.
Сны: в дверях без замков,
из бытийных основ
и колоколов.
Бессловесные сны -
молодые калеки.
Тюрьмы красок тесны.
В керосине волны
подними свои веки.
Дождь целует летящую рыбу.
На востоке встаёт самовар.
На весах - целый мир: но комар
атакует вселенскую глыбу.
Над трубой
Лампа светит. Муха плачет.
Дождь стучит по крыше дачи.
Осень. Ангелы летят -
очевидцы спят.
Этот миг других пьянее:
мы вдвоём и жизнь светлее,
чем красивые слова.
Ты молчишь, во всём права.
И молчится - как поётся.
По стеклу дорога льётся,
поднимаясь над трубой
тишиною голубой.
Детская площадка
Спутник, мигающий в небе,
фотографирует нас.
Дети в песочнице лепят
инопланетный спецназ.
Крышами рыскает ветер.
Листья и осы в сачке.
Девочка едет в карете,
куколку сжав в кулачке.
Буковки, вспомни, хромают,
внешние силы виной:
кто-то всегда отвлекает,
руку толкает, чудной.
Так и потом, мимо воли,
мимо прогнозов и грёз.
Птицы щебечут пароли,
эти пароли всерьёз.
Похолодало, нам время.
Дома ждёт ужин, пора.
Пляшут деревья над теми,
кто не спешит со двора.
Спрятав детишек в кроватки,
взрослый мир врубит, нальёт
и расколдует площадки,
и не оценит полёт
спутника. Станут подростки
лаять в листве от души.
Выйдет луна на подмостки.
Лёгкий дымок анаши
засуетится у окон.
Житель закроет окно.
Время свернёт стены в кокон
и станет очень темно.